И когда Стендаль опомнился, Клава уже стояла над тушей и придерживала ладошкой голову своего противника.
– Отпустить? - крикнула Клава.
– Отпусти, чего животное унижать, - откликнулся Артур Иванович. - И сюда беги, а то спохватится.
– Я быстро, - Клава отпустила зубра и легко побежала к изгороди. Зубр и не думал подниматься, он лежал, моргал глазками и переживал. Словно бандит, которому дал достойный отпор маленький ребенок.
Клавдия уже стояла рядом с мужчинами.
– И что ты думаешь, Миша, по этому поводу? - спросил Терентий.
– Ничего не думаю, - сознался Миша. - Она что, какое-то место знает, чтобы его выключить?
Клава весело засмеялась. Она приблизилась к журналисту, дотронулась тонкими пальчиками до его груди, и в тот же момент Стендаль понял, что поднимается в воздух. Земля находилась где-то далеко внизу и притом была наклонена. Там же, внизу, всей семьей стояли Зайки и, задрав головы, улыбались. А Клава держала Стендаля над головой на одной руке, и это не составляло для нее никаких трудностей, потому что она при этом спросила гостя:
– А скажите, Миша, это правда, что в гуслярском универмаге японские складные зонтики давали?
– Простите, я не в курсе, - откликнулся сверху Стендаль, хотя положение, в котором он находился, не склоняло к беседе о японских зонтиках.
– Отпусти его, Клава, - сказал Артур Иванович. - Он уже убедился. А то наука превращается в дешевые шутки.
Клава осторожно поставила Стендаля на снег.
– Пошли домой, - сказала она. - Надо мне отдохнуть.
Зубр медленно поднимался на ноги, отворачиваясь от унизивших его людей.
– Клава, иди вперед с Васей, - сказал Артур Иванович. - Ты помнишь, где глюкоза лежит?
– Сейчас, одну секундочку, - ответила молодая женщина, - надо еще одно дело сделать, а то все руки не доходят.
Она свернула с дороги к вылезающему из чащи клыкастому пню в три обхвата.
– Осторожно, шубку не замарай, - предупредил ее Артур Иванович.
Клава легонько пошатала пень, как хирург пробует больной зуб, прежде чем взяться за него щипцами. Пень громко заскрипел.
– Ты его туда, в сторону положи, - сказал Василий. - Я его потом распилю.
Клава рванула пень, оглушительно взвыли рвущиеся корни, и откатила громаду куда велел Василий.
– А теперь пошли, - сказала она, запахивая дубленку.

4
Василий с Клавой покинули гостя. Остальные вернулись в горницу к камину.
– Как тебе, Миша, достижения Клавы? - спросил Терентий.
– Я с нетерпением жду объяснений! - ответил Стендаль, прихлебывая из кружки квас, чтобы остудить свои чувства.
– Проще простого, - сказал Терентий. - Надо только задуматься. А мы, Зайки, очень даже любим задумываться.
Артур Иванович согласно кивнул.
– Вот ты задумывался, по какому принципу работают мышцы?
– Ну сокращаются. И расслабляются...
– Это не принцип, - вздохнул Терентий. - А принцип у них, как у любого двигателя - сжигают топливо, выделяют энергию, совершают работу.
– Ну разумеется, - согласился Миша.
– То-то, что не разумеется. Вот ты можешь, например, поднять двадцать килограммов.
– Больше, - утвердительно возразил Миша.
– А спортсмен может сто или даже двести. Для этого он такую массу мускулов на себе наращивает - смотреть страшно. И все чтобы жалкие двести килограммов поднять. Очень неразумно мы устроены.
– Здесь, Тереша, прости за вмешательство, ты неправ, - блеснул голубыми глазами Артур Иванович. - Устроены мы разумно, только ограничитель стоит на нашей машине. Чтобы топлива на подольше хватило. Умный человек пятьдесят килограммов на спину взвалит и весь день топает. А топливо в мышцах себе горит, идет гликолиз, хранится актомиозин, подробностей тебе говорить не будем, все равно, прости за недоверие, не поймешь.
– Не пойму, - покорно согласился Стендаль.
– А если нам нужно все топливо сразу истратить, костер зажечь? Ведь мышцы на это способны. Их волокна такой крепости и эластичности, что ты, Стендаль, прости, не представляешь. Может, помнишь, в школе опыты делали: лягушечью лапку электротоком раздразни, она целую гирю поднимет. Так вот, представь себе, что мы ограничитель сняли, подбросили в мышцу креатинфосфат. И пускай все топливо в мышцах сгорит за десять минут, зато результат достойный.
– А потом что? - спросил Стендаль. - Ведь природа жестоко наказывает тех, кто пренебрегает ее законами.
– Смотри, как правильно рассуждает! - обрадовался Терентий.
– А ты не злоупотребляй, - сказал Артур Иванович. - Сделал свое дело, сразу в постельку, прими компенсацию и следуй режиму. Что же это за изобретение, если во вред человеку? И пока мы не изобретем способа быстро в человеке потерянную энергию восстанавливать, мы наше средство в народ не пустим, не опасайся.
– А когда опыты закончите? - спросил Стендаль деловито. Ему уже виделась статья, которая прославит его в журналистском мире.
– Не спеши. Может, еще год работать будем. А то получится опасное для окружающих баловство.
– Как жаль, что я не взял фотоаппарат!
– Еще успеешь.
Стендаль не слушал. Он уже представлял себе, какие возможности откроются перед человеком. Ведь если в мозгу у человека тоже есть мышцы, можно будет за минуту придумать то, над чем бьешься месяцами, и впустую. Правда, эту мысль он высказывать вслух не стал, потому что не был уверен: есть ли в мозгу мускулы.
– И когда, вы думаете, можно будет об этих опытах написать?
– В конце лета приедешь, поговорим. А что, про мех и страусов для газеты не подойдет?
Стендалю даже стыдно стало, словно он опорочил другие, тоже важные открытия.
– Я и не думал так. Я обязательно напишу о ваших замечательным достижениях.
Но проблема мышечного ограничителя настолько захватила воображение журналиста, что он с трудом мог думать о чем-либо ином.

* * *
Автобус приехал в Гусляр в двенадцатом часу ночи. Он остановился на площади, и немногочисленные пассажиры вышли на скрипучий снег. Стендаль поежился от крепкого морозца, поднял воротник и поспешил домой.
Славный выдался день. День больших открытий и встреч с интересными людьми. Пройдет месяц, может, два, Зайки пришлют, как договорились, условленную телеграмму, и Стендаль сразу опубликует в газете статью об антиограничителе. Первым из всех журналистов мира. Таковы преимущества дружбы с великими изобретателями. А пока надо создать очерк о домашнем хозяйстве лесников... И там будет светлый образ отважной и работящей Клавы, такой простой и такой привлекательной женщины...
Эдисон и Грубин
Уважаемая редакция!
Не хочу быть назойливым, но обстоятельства заставляют меня беспокоить вас вновь. Считаю своим долгом сигнализировать о новом случае неправильного использования так называемой Машины времени.
Мой сосед по дому и близкий знакомый Александр Евдокимович Грубин не имеет специального технического образования, но является талантливым изобретателем, о чем вам, возможно, уже сообщали. Разработанная им модель вечного двигателя работает без видимых причин уже третий месяц, а изобретенный А. Грубиным комбайн для сбора сирени пользуется заслуженной популярностью среди садоводов г. Великий Гусляр.
Последним увлечением Грубина стало решение проблемы путешествия во времени. Для этого он соорудил установку на основе списанной будки от телефона-автомата, двигателя от автомобиля ГАЗ-69 и других деталей. А. Грубин посвятил этому изобретению несколько месяцев упорного труда, отказывая себе в выходных и праздничных днях.
Возможно, достижения А. Грубина были бы более внушительными, если бы не существование в нашем дворе молодого человека по имени Николай Гаврилов, учащегося речного техникума, шестнадцати лет. Этот Н. Гаврилов является обладателем проигрывателя и коллекции пластинок джазового содержания. Несмотря на воспитательные беседы с его родителями и лично Н. Гавриловым, которые проводили - я как представитель общественности и другие лица, Н. Гаврилов каждый вечер начиная с 18.00 часов и до полуночи проигрывает свои пластинки на полную громкость.
Ввиду того что мой друг А. Грубин по ходу изнурительного умственного труда был доведен до состояния нервного раздражения, он переживал необходимость слушать каждый вечер джазовые и эстрадные мелодии, которые мешали ему сосредоточиться. По врожденной деликатности А. Грубин ограничивался отдельными высказываниями в адрес Н. Гаврилова, полагая, что тот не более как жертва проигрывателя. «Если на стене в пьесе висит ружье, - говорил, - то оно должно выстрелить в четвертом действии. Мы не можем винить курильщиков, потому что они лишь жертвы открытия Америки Колумбом, который привез оттуда табак. Если изобретен патефон, то кто-то должен стать его жертвой и слушать пластинки. Мы обязаны глядеть в корень. Скажи мне, кто изобрел патефон?»
На следующий день я довел до сведения А. Грубина, что согласно научным источникам изобретателем фонографа, то есть первобытного патефона, является американский изобретатель Томас А. Эдисон, прославившийся также другими открытиями. На это Грубин, пытаясь перекричать звуки музыки, ответил: «Вот он во всем и виноват!»
Я указал А. Грубину, что винить Т. Эдисона в поведении Н. Гаврилова неразумно. Но А. Грубин настаивал на своем и заявил: «Все равно, все началось с Эдисона. Если нейтрализовать Эдисона, наступит тишина». В качестве аргумента я возразил А. Грубину следующим образом. «Александр, - сказал я. - Не думаешь ли ты, что если нейтрализовать Колумба, то прекратится курение?»
«Не думаю, - ответил мой друг, затягиваясь папиросой. - Это слишком рискованно. Я не имею права взять на себя ответственность за судьбу миллионов жителей Соединенных Штатов и других стран этого континента. Куда они денутся, если Америка не будет открыта?»
И тогда я кинул опрометчивую фразу. «Эдисон, - сказал я, - не подвластен тебе, Александр, потому что он сделал свое дело и умер естественной смертью».
Грубин посмотрел на меня и удалился к себе в комнату.
По истечении трех дней после этого разговора я вышел на двор подышать воздухом. Стояла ветреная осенняя погода, и двор был усыпан желтыми и оранжевыми листьями, облетевшими с деревьев, гремела музыка.
– Я готов! - крикнул мне А. Грубин из своего окна.
– К чему готов? - спросил я.
– Навести порядок! - крикнул Грубин.
– Я тебя не понимаю, Александр! - крикнул я. - Ты завершил опытный образец?
– Завершил! - крикнул Грубин. - Ну, Эдисон, погоди!
После этого из комнаты донеслись гудение, звон и грохот. Когда я взглянул в комнату через окно, стекла в телефонной будке были выбиты, Грубина не было видно.
Дорогая редакция! Вот уже третий день, как Грубин не возвращается. Я глубоко убежден, что он проник в прошедшее время и, весьма возможно, разыскивает Т. Эдисона, чтобы его нейтрализовать.
Дорогая редакция! Прошу вас срочно принять меры для возвращения А. Грубина в настоящее время и по охране здоровья и жизни покойного американского изобретателя Т. Эдисона. В данный момент я с тревогой прислушиваюсь к звукам музыки, доносящимся из окна Н. Гаврилова, опасаясь, что в любой момент времени они могут прерваться.
С уважением и тревогой, Николай Ложкин,
натуралист-любитель, г. Великий Гусляр.
Шкурка времени

Лев Христофорович пригласил к себе Удалова на чашку кофе. Ксения не разрешала Корнелию Ивановичу пить настоящий крепкий кофе, к которому он пристрастился за время своих космических странствий, полагая его вредным для удаловского сердца, а Минц сам был кофейным любителем, умел выбирать, молоть, обжаривать и варить в старинных армянских турках такой напиток, что запахом его пропитывался весь дом, и жильцы, кто с завистью, а кто с негодованием, нюхали воздух и покачивали головами. Впрочем, любой из обитателей дома N 16 по Пушкинской улице мог заглянуть к Минцу на чашечку, если тот, конечно, не был занят изобретательством или научно-теоретическими размышлениями.
Старые друзья пили кофе маленькими глотками, чтобы лучше прочувствовать, и запивали его из бокалов добрым французским коньяком, присланным профессору из Сорбонны, где он в прошлом году делал доклад, а заодно походя решил проблему протекавших крыш старинного университета, окружив их силовым полем. Вот и благодарили его коллеги, не забывали.
– Странно, - произнес Корнелий Иванович, - я тут под Новый год купил французского коньяку в такой же почти бутылке, только золота было больше на этикетке. А вкус оказался хуже, чем у трех звездочек мелитопольского розлива.
– Ничего странного в том нет, - возразил профессор. - Типичный пример несоответствия вывески и содержания.
– Это грустно, - сказал Удалов, - всю жизнь я с этим сталкиваюсь. Еще на пионерской линейке рапортовал, помню, о сборе двух тонн макулатуры, а было ее три кило. Помню, такая была добрая девочка, Ириной звали... - Удалов вздохнул и задумался.
– Ты о ком, Корнелий? - Спросил Минц.
– Это во втором классе было. Я ей все фантики отдал. И марки потом тоже. А когда была контрольная по арифметике, она списать не дала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235