Мама протянула руку с пустым бокалом. Рука не дрожала. Бруно отрицательно покачал головой. Минц подумал, что тезка консультанта точно так же качал головой, когда инквизиторы требовали отказаться от идеи множественности миров.
Мама повернулась к профессору и протянула ему бокал.
Минц взял со стола бутылку и налил маме шампанского. Бруно Васильевич был явно недоволен.
– Спасибо, - сказала мама, - но, надеюсь, вы не выдадите нас? Вы производите впечатление порядочного молодого человека.
Минц вопросительно взглянул на Бруно Васильевича.
– Мама, - попросил тот, - допейте до конца и идите отдыхать.
– Ах, - произнесла мама, - покой нам только снится! Если бы я не работала, то давно бы состарилась.
Держа бокал, как флажок на прогулке, мама уехала за занавеску. Бруно Васильевич закрыл дверь в коридор. Кошки хрустели шариками корма.
– Моя беда в том, - сказал Бруно Васильевич вполголоса, - что мама здесь не прописана. Эта история берет начало в том трагическом периоде нашей истории, когда я был выслан сюда как сын врага народа. Папа был расстрелян как враг народа, а мама сидела в лагере как жена врага народа. Я не мог получить образования...
Неожиданно Бруно Васильевич всхлипнул и вытер рукавом щеку.
– Я помню, как принес своему мастеру изобретение. Тот его одобрил. И велел забыть. Как только попадешь на вид, ссылкой не отделаешься.
– Кстати, - послышалось из-за занавески, - я испытала этот страх еще до революции. Я пришла на кафедру химии к господину Столетову. Ему нечего было сказать по сути дела, но он и не стал читать. Что может принести немытая цыганка? «Где швейцар? Кто пустил ее в стены?»
– Мамочка, сколько раз вам говорить! Это был не Столетов, а академик Бах. Столетов никогда бы себе не позволил таких слов.
– Может быть, память играет со мной жестокие шутки. А на какие только уловки не шел Василий Генрихович, чтобы скрыть свои способности! Но ведь не удалось!
– Василий Генрихович - это мой папа, - объяснил Бруно. - Папа командовал дивизией у командарма Егорова. Он делал вид, что почти неграмотный. Но проговорился...
– А что Васе оставалось делать? Дивизия попала в холеру. Пришлось придумать сыворотку для лечения. Когда все выздоровели, шестьсот больных, не считая гражданских лиц, то конечно же об этом сообщили Троцкому. А Троцкий вызвал Василия в Москву. К несчастью, не расстреляли, а дали лабораторию.
– А судьба сыворотки от холеры? - спросил Минц. - Ведь таковой и сегодня не существует.
– Лабораторию Васи чекисты расстреляли из пушек, - послышался голос из-за занавески. - Это совпало с репрессиями против анархистов в армии. Ведь Вася когда-то был анархистом.
Минц осторожно спросил:
– А кто из вас... я имею в виду вас или вашего батюшку... кто из вас интересовался математикой?
– Вы все о теореме Ферма? - спросила мама из-за занавески.
– В частности.
– Я вам многим обязана, профессор, - сказала мама. - Несколько лет я не могла позволить себе даже рюмку этого зелья... Понимаете, мы с Бруно столько лет боялись, столько лет таились, что начали записывать некоторые результаты своих размышлений лишь недавно, с начала девяностых годов. Кое-что сохранилось и от Васи...
– Я не получил настоящего образования, - сказал Бруно. - Приходилось самому проходить университеты.
– А ваш отец?
Дверь из коридора открылась, и в комнату сунулась рожа Марии Семеновны, женщины пожилой и толстолицей.
– Я вам сама скажу, они от страха врать будут, - заявила она. - Василий Генрихович, чистой души человек. Он всегда здесь жил, еще с тех времен...
Бруно Васильевич кинулся к двери и захлопнул ее, чуть не прищемив соседке нос. И уже сквозь дверь закричал:
– И не смейте вмешиваться в нашу жизнь!
– А сколько можно трепетать? - не отступала соседка. - Времена у нас другие пошли!
Из-за занавески послышался стрекот пишущей машинки.
Это настолько удивило Льва Христофоровича, что он сделал шаг и заглянул за занавеску. Он увидел, что мама поставила на колени старинную портативную машинку и строчит на ней.
– Не обращайте внимания, - сказал Бруно. - Это у нее рефлекс. Все от волнения и от шампанского.
– А нельзя ли мне ознакомиться...
– Ничего интересного не найдете, - сказал Бруно Васильевич. - Не надо копаться в прошлом.
Мама оторвалась от машинки.
– Я вечно воюю с мальчиком, - сказала она. - Но он у нас кормилец. Куда мне без него? Возьмут в приют, машинку отнимут. Вот я и помру.
– Времена изменились! - Минц невольно повторил слова соседки. - Чего вы боитесь? При удачном стечении обстоятельств доказательство теоремы Ферма принесет вам сотни тысяч долларов.
– Вы думаете, что мы - выжившие из ума анахореты! - закричала мама. - Мы не хуже вас знаем, что времена изменились. Уже семь лет, как мы посылаем наши статьи и заметки в серьезные журналы. Нам даже не отвечают.
– Но почему?
– Что бы вы сделали на месте редактора журнала «Природа», если бы получили статью о практических проблемах бессмертия с обратным адресом «Великий Гусляр, улица Кривобокая»? Не пожимайте плечами, у них там тоже есть мусорная корзина. Так что для нас нет разницы между террором и демократией...
– Вы преувеличиваете! - возмутился Минц. - Я сегодня же позвоню главному редактору журнала «Природа», кажется, там Александр Федорович... Чудесный человек, большой ученый...
– И подпишетесь: «Профессор»?
– Разумеется.
– У вас мафия похлеще уголовной, - вздохнул Бруно.
Из-за занавески донесся мамин голос:
– Сынуля, напомни постоянную Планка. Совсем склероз заел.
– Мама, не позорь наше семейство! - воскликнул Бруно Васильевич. - Энергия равна аш эф, где эф - частота осциллятора...
– Аш и будет постоянной Планка, - поддержал Бруно Васильевича Минц.
– Спасибо, мальчики, - откликнулась мама.
На этажерке громоздилась кипа машинописных листов.
– Это все ваши... опусы?
– Никому ни слова! - прошептал Бруно. - У нас отнимут комнату. Мы живем как пенсионеры-инвалиды...
– А меня отдадут в богадельню, - подхватила из-за занавески мама. - У меня паспорт просрочен.
– У меня тоже, - сказал сын.
– Отдадут, отдадут! Каждый день жду, когда участковый придет и освободит помещение. - Мария Семеновна вошла с подносом, на котором стояла вторая бутылка шампанского. - Я уж на них всюду написала. Только теперь все так распустились, что на сигналы не реагируют.
– Маме нельзя больше пить, - запротестовал Бруно. - Вы же знаете, что в ее возрасте...
– Ах, оставь, живем лишь дважды, - загадочно ответила мама, выезжая из-за занавески. - Разливайте, профессор.
– Как же это началось? - спросил Минц, отхлебывая из бокала. - Я имею в виду эти курсовые?
– Это я посоветовала, - сказала Мария Семеновна. - От бумаги уже повернуться негде.
– Мы получаем в университете списки адресов, - объяснил Бруно. - Раскладываем по конвертам никому не нужные статьи. И рассылаем.
– Значит, Гаврилов не исключение?
– Он один из сотни. Каждая статья приносит нам не меньше двадцати рублей чистого дохода.
– Нужда, - вздохнула мама. - Она чему хочешь научит.
– И вы не боялись разоблачения?
– Ну, кто будет читать курсовые заочников, если они напечатаны без правки через два интервала? - спросил Бруно.
– Я замечательная машинистка, - похвалилась мама. - Я даже пыталась зарабатывать так деньги. Но случилась беда: с середины второй страницы я начинала печатать собственный текст. Меня выгнали.
Бруно поставил на стол пустой бокал и обернулся к Минцу.
– Ваше появление - тревожный сигнал. Это должно было случиться. Рано или поздно.
– Мое появление - замечательный сигнал! - возразил Минц. - Ваш талант вернется к людям.
– Не только людям плевать на наш талант, - отозвалась мама, - но и мы сами в нем разочаровались.
Но Минц был настойчив:
– Я гарантирую вам славу и благополучие! У вас остались вторые экземпляры так называемых курсовых?
– Мы никогда не тратим лишнюю бумагу, - сказал Бруно. - Надо экономить.
Минц подошел к этажерке и стал по очереди поднимать листы. Он стряхивал с них пыль и моль... Профессор зачитался.
Через полчаса он произнес:
– Я не нахожу слов. Каждая строка - шаг человечества в будущее и ваш шаг в бессмертие.
– Я тебя предупреждала, - сказала мама. - Он нас подведет под монастырь.
– Он утверждает, что времена изменились!
– Как бы они не менялись, но вечный закон российской жизни остается прежним: не высовывайся!
Сын с матерью поссорились. В ссору вмешалась Мария Семеновна.
Минц временно раскланялся. Он спешил в Международный университет. Ему нужны были адреса заочников, которые получили свои курсовые и дипломы. Надо было спасать многолетний труд странного семейства.
К сожалению, поход Минца не дал результатов. На двери университета висел амбарный замок, а у входа маялись кредиторы.
Огорчению Минца не было границ. Он ринулся обратно на Кривобокую улицу.
У дверей барака его ждала Мария Семеновна.
– Не спеши, Лев Христофорович, - сказала она. - Только что они собрались и ушли.
– Куда? Зачем? Ведь я же сказал, что эпоха непризнания завершилась.
– А они говорят, что им еще пожить хочется. Машинку в рюкзак, бумаги в мешок, а кошки за ними сами побежали.
– Вы должны знать, куда они уехали.
– Мне, Лев Христофорович, дорога память об их папе, Василии Генриховиче д'Орбе. Не дам я тебе их координатов, хоть пытай, хоть убей. Своей любовью ты их погубишь.
– Можно хоть в комнату заглянуть? - упавшим голосом произнес Минц.
– Заходи. Сделаю для тебя такое одолжение в память о твоих горячих ласках. Но я все равно ее на свое имя перепишу. А что осталось - на помойку.
Минц смутился. Он прищурился, разглядывая Марию Семеновну, но в этой полновесной пожилой женщине не смог угадать своей юношеской жертвы.
Комната была почти пуста. На этажерке лежал забытый конверт с надписью: «Курсовая работа курсанта 2-го года обучения Речного техникума». В нем обнаружилась сжатая скрепкой статья под таким названием: «К вопросу о выведении токсинов из организма».
Минц по привычке заглянул на последнюю страницу. Кончалась статья так.
«Пользуясь нашим методом вывода из организма токсинов с помощью энзима «Ф» можно продлить человеческую жизнь до бесконечности. К моменту завершения настоящего исследования продолжительность жизни подопытных добровольцев Бруно д'О. и его матери Э. С. достигла соответственно двухсот восьмидесяти и трехсот двух лет, что, разумеется, не является пределом».
Больше Минц этих людей не видел и не слышал о них.
Проблемой выведения токсинов из человеческого организма по методу д'Орбе занимаются два открытых и шесть закрытых институтов. Достигнуты обнадеживающие результаты.
Версальский флигель напротив дома № 16 по Пушкинской снесли окончательно. Здание банка поднялось на шестнадцать этажей сплошного черного стекла.
Любимый ученик факира

События, впоследствии смутившие мирную жизнь города Великий Гусляр, начались, как и положено, буднично.
Автобус, шедший в Великий Гусляр от станции Лысый Бор, находился в пути уже полтора часа. Он миновал богатое рыбой озеро Копенгаген, проехал дом отдыха лесных работников, пронесся мимо небольшого потухшего вулкана. Вот-вот должен был открыться за поворотом характерный силуэт старинного города, как автобус затормозил, съехал к обочине и замер, чуть накренившись, под сенью могучих сосен и елей.
В автобусе люди просыпались, тревожились, будили утреннюю прохладу удивленными голосами:
– Что случилось? - спрашивали они друг у друга и у шофера. - Почему встали? Может, поломка? Неужели авария?
Дремавший у окна молодой человек приятной наружности с небольшими черными усиками над полной верхней губой также раскрыл глаза и несколько удивился, увидев, что еловая лапа залезла в открытое окно автобуса и практически уперлась ему в лицо.
– Вылезай! - донесся до молодого человека скучный голос водителя. - Загорать будем. Говорил же я им, куда мне на линию без домкрата? Обязательно прокол будет. А мне механик свое: не будет сегодня прокола, а у домкрата все равно резьба сошла!..
Молодой человек представил себе домкрат с намертво стертой резьбой и поморщился: у него было сильно развито воображение. Он поднялся и вышел из автобуса.
Шофер, окруженный пассажирами, стоял на земле и рассматривал заднее колесо, словно картину Рембрандта. Мирно шумел лес. Покачивали гордыми вершинами деревья. Дорога была пустынна. Лето уже вступило в свои права. В кювете цвели одуванчики, и кареглазая девушка в костюме джерси и голубом платочке, присев на пенечке, уже плела венок из желтых цветов.
– Или ждать, или в город идти, - сказал шофер.
– Может мимо кто проедет? - выразил надежду невысокий плотный белобрысый мужчина с редкими блестящими волосами, еле закрывающими лысину. - Если проедет, мы из города помощь пришлем.
Говорил он авторитетно, но с некоторой поспешностью в голосе, что свидетельствовало о мягкости и суетливости характера. Его лицо показалось молодому человеку знакомым, да и сам мужчина, закончив беседу с шофером, обернулся к нему и спросил прямо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235