– Прошу остановиться, - сказал ихтиолог, и все послушно остановились.
Стендаль, Удалов и русалки потому, что были знакомы с Иваном Андреевичем, приехавшим в Гусляр, чтобы оказывать помощь русалкам, а Салисов и его сообщники потому, что почувствовали в голосе, акценте и движениях Ивана Андреевича настоящего европейского джентльмена. Перед такими наши мошенники почему-то до сих пор тушуются.
– Видите? - спросил Иван Андреевич, поднимая перед собой объемистую книгу, которую Удалов поначалу принял за Библию и решил, что Шлотфельдт решил обратиться к Богу как к последнему защитнику русалок.
Никто не ответил. Все понимали, что ихтиолог задает риторический вопрос.
Ростом ихтиолог был очень высок, носил бороду и усы, как Николай Второй, и было в его повадках нечто строевое и даже конногвардейское.
– У меня в руках есть «Красная бух»! Вы понимаете?
Все, кроме русалок, понимали, что значит «Красная бух». Это означает «Красная книга», куда записывают всех редких и вымирающих животных.
– В этой бух записано следующее: Русалка есть легендарное сусчество, которое уже есть вымереть во всем мире и если не вымирать, то последний экземпляр охранять в настоящий заповедник, а никакой частный сектор ни-ни! Ферботтен!
– Ну это мы еще посмотрим, - нагло ответил Салисов, который пришел в себя после первого шока. - Это, может, в вашей Бенилюксе русалок не осталось, а мы еще с ними побалуемся. Побалуемся, девочки? - обратился он к столпившимся сзади русалкам. Их зеленая нагота казалась жалкой и превращала их в часть леса. Русалки дрожали, потому что не привыкли стоять на холодном ветру.
– Летят! - закричал человек в милицейской фуражке. - Наши летят!
И впрямь со стороны Вологды строем шли грузовые вертолеты, к которым были привязаны балки и швеллера, стропила, сетки с кирпичом.
Небо окрасилось белыми пятнышками парашютов: спускались архитекторы, сметчики, счетчики, бухгалтеры и прочие работники проектных организаций, которые, приземлившись на берегу и не обращая внимания на обнаженных зеленоногих русалок, тут же принялись раскладывать столы, разбивать палатки и платить профсоюзные взносы.
– О, найн! - воскликнул граф Шереметев. - Так дело не пойдет!
И тут всем пришлось стать свидетелями зрелища, подобного которому никому еще видеть не приходилось. Вверх по речке Скагеррак, со стороны большой реки Гусь, видно, проникнув во внутренние воды России по Северной Двине или через Мариинскую водную систему, поднимая носом белый бурун, ворвался с песнями и гудками сверкающий белой краской, стройный и решительный корабль международного экологического общества «Гринпис».
– Спасибо, - тихо произнес Иван Андреевич Шлотфельдт, - вы приплыли даже быстрее, чем я ожидал. Ни одна из русалок еще не обесчещена, никто не успел вымереть, хотя эта судьба грозила всем.
С этими словами тайный резидент «Гринпис» по Российской Федерации сбросил белый халат и твидовый пиджак, и обнаружилось, что он облачен в скромный траурный костюм, который не снимал с того дня, как в экологически грязной речке погибла последняя говорящая золотая рыбка.
Испуганные появлением корабля проектанты во главе с Салисовым и Собачко погрузились в вертолеты и умчались в областной центр, чтобы там с помощью интриг, подкупа и угроз добиваться строительства казино с публичным домом для русалок.
– Мы еще вернемся, сионисты проклятые! - кричал с неба Салисов.
Некоторые русалки были разочарованы, потому что ждали любви и приключений. Что поделаешь - примитивные создания! Другие, поумнее, радовались сохранению привычного образа жизни. Хотя всем было понятно, что даже создание заповедника для русалок не спасет их от порочного влияния цивилизации.
Многие русалки были потрясены видом корабля и его экипажа - молодых людей в траурных одеждах, словно черных рыцарей возмездия. Русалки зазывно улыбались молодым людям и звали их купаться. Тем временем более взрослые и разумные представительницы русалочьего племени проводили краткое совещание с профессором Шлотфельдтом. Всем было ясно, что даже создание заповедника для русалок в озере Копенгаген не решает проблемы - слишком уж близко и доступно озеро для подозрительных личностей. Единственный выход заключался в срочной эвакуации племени в дикое нехоженое место. Рассматривалось несколько вариантов: Бразильская сельва, озеро Лох-Несс, а также заповедные леса к востоку от Архангельска.
Пока кипел горячий спор, Удалов, заметивший отсутствие Стендаля, решил заглянуть в погреб помещика Гуля и узнать, как себя чувствуют Маша и ее двадцать шесть дочек.
Погреб встретил его пустотой и тревожной тишиной.
– Миша, где ты?
Никакого ответа.
– Маша, отзовись!
Тишина.
Удалов ощупью добрался до темного угла, где только что скрытый ветками и тряпьем стоял бак с мальками. Но и бака не было - лишь мокрая щебенка под ногами.
Впереди был подземный сумрак - Удалов сделал несколько осторожных шагов, ступая по кирпичам и пыли, отодвинул доску - и в глаза ударил зеленый свет лесной чащи. К свету вели стесанные кривые ступени. На них темнели пятна воды. Кто-то волочил здесь бак, понял Удалов. Хорошо бы не враги - Миша этого не переживет.
Мокрые следы вывели Удалова к заросшей нехоженой тропинке, а та, через полсотни метров, к речке Скагеррак, той самой, что вытекает из озера Копенгаген и впадает в реку Гусь.
На берегу сидела и рыдала Маша. Возле нее валялся опрокинутый бак.
На коленях возле Маши стоял Миша Стендаль, нежно и неумело гладя ее темные зеленоватые волосы, и тоже плакал.
Удалов подождал с минуту, не желая прерывать горе друзей. Но потом все же поинтересовался:
– Что за беда стряслась?
– Я хотела... - ответила сквозь слезы молодая русалочка, - я хотела дочек спасти. Они же... эти... работорговцы, они бы их захватили.
– И что же ты сделала? - в ужасе спросил Удалов, уже догадываясь о страшном ответе. - Ты их убила, чтобы не достались врагам?
– Да ты что, Корнелий Иваныч, - испугалась русалочка, даже плакать перестала.
– Она их в речку выплеснула, - печально ответил Стендаль. - Уплыли мои девочки.
– Но они же могут заблудиться, простудиться, попасть в зубы щуке!
– Не терзайте мою душу, - ответила русалочка. - Я думала, лучше смерть на свободе, чем жизнь в зоопарке.
– Это я ее научил, - горько, но не скрывая гордости за возлюбленную, сказал Стендаль. - У русалки должны быть высокие принципы.
Они замолчали и стали смотреть на быструю веселую воду узкой речушки.
– Может, их выловят, - сказал Удалов. - Ты скажи своим подругам, чтобы поискали.
– Нет, туда нельзя! - закричал Стендаль. - Там их поймают и отдадут в вертеп разврата!
– Нет, наши временно победили. Сейчас обсуждается проблема, куда эвакуировать русалок, чтобы скрыть их от коммерческих структур...
– Неужели... - но Стендаль оборвал себя. Он-то знал, что в нашей действительности справедливость торжествует лишь сугубо временно, и потом за это приходится дорого расплачиваться.
– Ну, может, сколько-нибудь поймаете, - сказал Удалов.
– Правильно! - к Стендалю постепенно возвращалась способность мыслить. - Ты возьмешь тех дочек, которых удастся отловить! Я останусь здесь, и мы с Удаловым будем каждый день ходить здесь с бреднем. Правильно, Корнелий?
– Только не каждый день, - робко возразил Удалов, но Стендаль его не слышал. Он был готов нестись в город покупать бредень для ловли мальков-русалочек.
– Ой! - прервал его мысли отчаянный крик Маши.
Удалов со Стендалем обратили взоры на середину речки, где из воды высунулась голубая пришлепка - голова пана Водограя, его белесые глаза смотрели бессмысленно и нагло, в открытой пасти желтели щучьи зубы. В толстой блестящей конечности он держал маленькую русалочку, которую только что поймал, и, не скрывая торжества, подносил ее ко рту, чтобы сожрать.
Замолкнув, Маша стрелой кинулась к воде и нырнула, подняв фонтан до неба. А так как речушка была всего метров шесть шириной, то вода в ней покачнулась и оголила сизое пузо водяного. Тот потерял равновесие и промахнулся мимо пасти - русалочка ударилась о его ухо, и в тот момент русалка Маша боднула Водограя и вырвала дочку, а когда водяной выскочил, чтобы погнаться за ускользнувшей добычей, подоспевший Стендаль долбанул водяного по студенистой голове осиновой дрыной так, что голова его ушла в плечи, на ее месте образовалась круглая впадина, подобная небольшому лунному кратеру.
В таком виде водяной, как заснувшая медуза, медленно и безвольно поплыл по течению. Удалов крикнул с берега:
– Ты его не до смерти?
Маша, которая нежила, гладила, согревала дочку, ответила за Стендаля:
– А он бессмертный... к сожалению.
Оставив дочку Стендалю, Маша нырнула в речку и поплыла по течению, надеясь догнать и перехватить хоть сколько-нибудь из дочерей, а Удалов отправился обратно к озеру, где уже началась погрузка русалок на белый корабль союза «Гринпис». Некоторые русалочки, поднимаясь на борт, сразу же начинали соблазнять экологов, но капитан строго осаживал пассажирок.
Удалов понял, что устал от всей этой колготни.
Незамеченный, он пошел по тропинке обратно к городу.
Настроение у него было плохое. Ведь история не знает обратных дорог.
Обида

Восьмого числа, вечером, Удалов и Грубин решили пойти к профессору Минцу поговорить о таинственных явлениях. Собирался зайти и старик Ложкин, но запаздывал. Радиоприемник на письменном столе, еле видимый за грудами научных статей и рукописей, наигрывал нежные мелодии Моцарта. Когда Лев Христофорович предложил гостям по второй чашке чая, музыка в приемнике прервалась, и послышался резкий голос, говоривший на непонятном языке.
– Хулиганят, - сказал Корнелий Удалов. - Своей волны им не хватает, лезут на Моцарта с комментариями.
– С комментариями? - спросил профессор Минц, поглаживая лысину. - А вы, Корнелий, понимаете их язык?
– Так, через пень-колоду, - смутился Удалов. - Похоже на венгерский.
– Какие еще есть версии? - спросил Минц, обернувшись к Грубину.
– Я настрою, - сказал Грубин. - Я больше музыку люблю.
– Не надо, - остановил его Минц. - Очень любопытно.
Минц задумался. Даже забыл долить друзьям чаю. И не заметил, как вошел Ложкин и громко поздоровался.
Из этого состояния Минц вышел лишь через три минуты.
– Все ясно, - сказал он. - Такого языка на земле нет. Я мысленно перебрал возможные варианты...
– Но, может, не венгерский, - сказал Удалов. - Может, какой-нибудь очень отдаленный, с которым вы, Лев Христофорович, времени не имели ознакомиться?
– Я не знаю многих языков, - возразил Минц. - Но могу читать на любом. Дело в системе, в структуре языка. Достаточно знать элементарный минимум - языков пятнадцать-шестнадцать - которым я и располагаю, чтобы дальнейшие действия диктовались законами лингвистики. Вам понятно, коллеги?
– Понятно, - сказал польщенный Удалов. - Так что же это за язык?
– Инопланетный, - просто ответил Минц. - Итак, что будем делать? - спросил Лев Христофорович.
– А то делать, что перевести их воззвание и ответить. Это наш гражданский долг.
– Правильно, Корнелий, - сказал Грубин. - Если вам, Лев Христофорович, понадобится моя помощь, прошу рассчитывать.
– Невозможно, - сказал Лев Христофорович. - Этот язык нам не расшифровать, потому что у них нет с нами ни одного общего корня и ни одного общего падежа.
– Вот, - вздохнул Ложкин. - Даже способности профессора Минца ограничены. Придется писать в Академию наук, а пока получим ответ, пришельцы могут улететь.
– То есть как так ограничены? - не понял Минц. - Это мои способности ограничены?
– К сожалению, - согласился Ложкин.
– Саша, - сказал Минц. - Вы в самом деле не торопитесь?
– Куда мне торопиться, если предстоит эксперимент?
– Тогда, - Минц строго посмотрел на гостей, - попрошу всех посторонних очистить помещение. Жду всех по окончании работы.
– В смысле когда? - спросил Удалов, послушно направляясь к двери.
– Мы вас вызовем, - сказал Минц, широким жестом стряхивая со стола бумаги, в то время как догадливый Грубин тащил из-под кровати небольшой электронный мозг.
– Вызовите, - сказал Ложкин, - не стесняйтесь. Даже если рано будет.
– Может быть, поздно, - сказал Минц, включая портативный магнитофон.
Удалов с Ложкиным постояли немножко в коридоре, у дверей Минца, не зная, то ли им обижаться, то ли ждать без обиды.
– Ты не помнишь, на какой волне передача была? - спросил наконец Удалов.
– На тридцать одном метре, - сказал Ложкин. - Сам попробуешь расшифровать?
Удалов только покачал отрицательно головой, пошел к себе, тихонько включил приемник и начал искать передачу на инопланетном языке. Передачу он нашел, правда, не на тридцати одном метре - перепутал, как всегда, самоуверенный Ложкин, - а на шестидесяти. И потом долго сидел Корнелий Иванович, слушая треск и шум в эфире и стараясь по интонациям угадать, как там дела у пришельцев. Жалел он их, сочувствовал, беспокоился. Даже взял приемник с собой в постель, надеясь немного, что во сне может овладеть языком методом гипнопедии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235