А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но что-то на меня нашло! Откровение, прозрение, неожиданное осознание та­ящейся во всем этом ошибки, но как мог я аргумен­тировать свою мысль? И мог ли я вообще говорить?
Я снова открыл глаза, не высвобождая своих рук от Его и чувствуя мозоли на Его пальцах. Я глядел в Его изможденное лицо. Как же Он голодал, как страдал в этой пустыне и как трудился все эти тридцать лет! О нет, это было несправедливо!
«Что, мой архангел, что несправедливо?» – вопро­шал Он меня с бесконечным терпением и человеческой тревогой.
«Господи, они выбирают эти сопряженные со стра­данием ритуалы, потому что не могут избежать страдания в материальном мире. Материальный мир не­обходимо преодолеть! Почему должен кто-то испытывать те же страдания, что и человек? Господи, их души являются в преисподнюю изуродованными, перекрученными от боли, черными, как пепел из гор­нила потерь, несчастий и насилия, кои им пришлось испытать. Страдание – вот зло в этом мире. Страда­ние – это смерть и разложение. Это ужасно, Госпо­ди. Ты не можешь думать, что подобные страдания для кого-то благо. Эти муки, эта невыразимая способ­ность истекать кровью и познать боль и истребле­ние – они должны быть преодолены в этом мире, ес­ли человек хочет приблизиться к Богу!»
Он не ответил мне, а лишь опустил руки.
«Мой ангел, – молвил Он наконец, – ты вызыва­ешь во Мне еще большую симпатию сейчас, когда у Меня в груди бьется человеческое сердце. Как ты наи­вен! Как далек ты от понимания материального ми­роздания».
«Но ведь именно я уговорил Тебя сойти вниз! По­чему ж я далек? Я – ангел-хранитель! Я вижу то, на что другие ангелы не осмеливаются даже взглянуть из страха, что разрыдаются, и это вызовет у Тебя гнев».
«Мемнох, просто-напросто ты не понимаешь, что такое плоть. Эта концепция чересчур сложна для тебя. Что, по-твоему, сделало твои души в преисподней совершенными? Разве не страдание? Да, они, возмож­но, являются туда исковерканными и испепеленны­ми, если на земле на их долю достались одни страда­ния, и некоторые их них могут разочароваться и исчезнуть. Но ведь кто-то из них, даже будучи в пре­исподней, просветляется и очищается.
Мемнох, жизнь и смерть – это составляющие цикла, а страдания – его побочный продукт. И человеческая способность познать страдания никого не минует! То, что просветленные души, коих ты вывел из преисподней, познали их, то, что они научились принимать красоту мира во всех ее проявлениях, сде­лало их достойными пройти через небесные врата!»
«Нет, Отче, это неверно! – сказал я. – Ты понял неправильно. О, я понимаю, что произошло».
«Понимаешь? Что ты пытаешься втолковать Мне? То, что Господь Вседержитель, проведя тридцать лет в человеческом обличье, не постиг правды?»
«Именно так! Все это время Ты помнил, что явля­ешься Богом. Ты упоминал моменты, когда Тебе казалось, что Ты сошел с ума или все позабыл, но то были мгновения! Краткие мгновения! И теперь, когда Ты замышляешь собственную смерть, Ты знаешь, кто Ты, и Ты этого не забудешь, верно?»
«Нет конечно. Мне надлежит быть воплощенным Сыном Божьим, чтобы выполнить Свое пастырство, исполнить Свои чудеса. Суть в этом».
«В таком случае, Господи, Ты не ведаешь, что озна­чает быть во плоти!»
«Как смеешь ты полагать, будто это тебе известно, Мемнох?»
«Когда Ты оставил меня в этом плотском обличье, когда низверг меня к дщерям человеческим, чтобы они исцелили меня и позаботились обо мне, в те ран­ние времена на этой самой земле, мне не было обеща­но, что меня возьмут обратно на небеса Господи, Ты ведешь нечестную игру в этом эксперименте. Ты с са­мого начала знал, что вернешься назад, что снова ста­нешь Богом!»
«Но кто лучше Меня поймет, что чувствует эта плоть?!» – вопрошал Он.
«Любой смертный, висящий сейчас на кресте на Голгофе за стенами Иерусалима, поймет лучше Те­бя!» – отвечал я.
Его глаза расширились при взгляде на меня. Но Он не стал бросать мне вызов. Его молчание тревожило меня. И опять меня поразила мощь выражения Его лица, сияние божества в человеке, что призывало ан­гела во мне просто замолчать и пасть к Его ногам. Но я не стал этого делать!
«Господи, когда я сошел в преисподнюю, – молвил я, – то не знал, вернусь ли когда-нибудь на небеса. Понимаешь? Никто не давал мне обещания, что мне позволят вернуться на небеса, разве не так? Меня учи­ли страдания и мрак, ибо я рисковал тем, что никогда не преодолею их. Разве не видишь?»
Он долго обдумывал мои слова, потом печально покачал головой:
«Мемнох, ну как ты не можешь понять! Когда же человечество ближе всего к Богу, если не в минуты страдания ради любви друг к другу, те минуты, когда один человек умирает во имя жизни другого, когда лю­ди движутся к смерти ради защиты оставшихся поза­ди или зашиты той правды о жизни, коей научило их мироздание?»
«Но миру не нужно всего этого, Господи! Нет, нет и нет. Миру не нужны кровь, страдания, войны. Не это учит людей любви! Людей учат теплота и привя­занность друг к другу, любовь к детям, любовь в объ­ятиях возлюбленных, способность понимать страда­ния других людей и желание защитить их, подняться над дикостью, образовав семью ли, клан ли, племя ли, что означает покой и безопасность для всех!»
Надолго воцарилось молчание. А потом Он лукаво рассмеялся.
«Мемнох, ангел мой. То, что ты узнал о жизни, ты узнал в постели».
Я ответил не сразу. Его комментарий был, разуме­ется, пропитан презрением и иронией. Потом я заго­ворил:
«Это правда, Господи. Но страдания людей столь ужасны, несправедливость столь пагубна для их ду­шевного равновесия, что все это может свести на нет усвоенные в постели уроки, как бы великолепны они ни были!»
«О-о, но когда любовь приходит через страдание, Мемнох, она приобретает силу, которую никогда не придаст ей неискушенность».
«Зачем Ты говоришь так? Я не верю этому! Думаю, Ты не осознаешь всего. Господи, послушай меня. Есть только одна возможность доказать это, как я это по­нимаю. Одна возможность».
«Если ты хоть на мгновение помышляешь о том, чтобы помешать Моему пастырству и Моей жертве, если полагаешь, что сможешь повернуть вспять поток неудержимых сил, направленных на исполнение это­го события, тогда ты более не ангел, а демон!» – мол­вил Он.
«Я не прошу об этом, – ответил я. – Доведи это дело до конца. Наставляй их, унижай их; пусть Тебя схватят, пытают и казнят на кресте, да – соверши все это. Но соверши как человек!»
«Я и собираюсь».
«Нет, Ты все время будешь помнить, что Ты – Бог. А я говорю: забудь, что Ты Бог! Сокрой Свою боже­ственность во плоти так, как это происходит с Тобой временами. Сокрой ее, Господи, оставив Себе лишь веру в небеса, как если бы она пришла к Тебе через всеохватное и неопровержимое откровение.
И сокрой в этой пустыне правду о том, что Ты Бог. Тогда Ты выстрадаешь все, как выстрадал бы человек. И Ты познаешь саму суть этого страдания. Ты уви­дишь то, что видят люди, когда рвется и раздирается плоть, когда течет кровь – Твоя собственная. Это отвратительно!»
«Мемнох, люди каждый день гибнут на Голгофе Важно то, что Сын Божий сознательно умирает на Голгофе в человеческом облике».
«Нет, нет! – вскричал я. – Это катастрофа».
Он вдруг показался мне таким опечаленным, что я подумал, Он сейчас зарыдает из жалости ко мне. Его губы запеклись и потрескались от жары, руки были такими тонкими, что просвечивали вены. У Него был вид самого обыкновенного человека, изнуренного го­дами тяжелого труда
«Посмотри на Себя, – сказал я, – голодного, ис­пытывающего жажду, страждущего, изможденного, потерявшегося во мраке жизни, среди недобрых сти­хийных проявлений природы и мечтающего о триум­фе после прощания с этим телом! Какого рода урок может преподнести такое страдание? И кого Ты оставишь с чувством вины за Твою гибель? Что станет со всеми теми простыми смертными, что отвергли Тебя? Нет, пожалуйста, выслушай меня, Отче. Если Ты не откажешься от своей божественности, не делай этого. Измени Свои намерения. Не умирай. И самое главное, не дай Себя убить! Не свисай с дерева подоб­но лесному божеству из греческих мифов. Пойдем со мной в Иерусалим, и Ты познаешь и женщин, и вино, и песни, и пляски, и рождение младенцев, и всю ра­дость, которую может вместить и выразить человече­ское сердце!
Господи, бывают моменты, когда самые суровые мужи держат на руках младенцев, своих детей, – счастье и удовлетворение в такие минуты настолько ве­лико, что нет на свете такого ужаса, что мог бы нару­шить испытываемый ими покой! В этом состоит спо­собность человека любить и понимать! Когда человек может достичь гармонии, невзирая ни на что, и муж­чины и женщины способны на это, Господи. Пойдем, потанцуем с Твоим народом. Споем с ними. Попиру­ем. Заключи в Свои объятия женщин и мужчин и по­знай их во плоти!»
«Мне жаль тебя, Мемнох, – молвил Он. – Мне жаль тебя, как жаль смертных, что убьют Меня и за­тем неправильно истолкуют Мои законы. Но Я думаю о тех, кто до глубины души будет тронут Моими стра­даниями, кто никогда их не забудет и поймет, какую любовь испытываю Я к смертным – любовь, во имя которой Я позволю Себе умереть среди них еще до открытия врат преисподней. Мне жаль тебя. Тебе, с твоими чувствованиями, будет слишком тяжело не­сти бремя своей вины».
«Моей вины? Какой вины?»
«Ты – причина всего этого, Мемнох. Именно ты сказал, что Я должен сойти вниз во плоти. Именно ты подталкивал Меня к этому, именно ты бросил Мне вы­зов, а теперь не в состоянии узреть чудо Моей жертвы.
И когда ты узришь это, когда и вправду узришь, как преображенные страданием души возносятся на небеса, что тогда ты подумаешь о своих ничтожных маленьких открытиях, сделанных в объятиях дщерей человеческих? Что ты станешь думать? Разве не пони­маешь? Я искуплю страдание, Мемнох! Я придам ему огромнейшую и всеобъемлющую значимость внутри жизненного цикла! Я доведу его до предела. Я позво­лю спеть ему его величальную песнь!»
«Нет, нет, нет! – Поднявшись на ноги, я принялся Его уговаривать. – Господи, сделай лишь то, о чем я прошу. Доведи это до конца – да, если должен, по­строй это чудо на убийстве, сделай так, если таково Твое желание. Но сокрой Свою божественную сущ­ность с тем, чтобы умереть – умереть взаправду, Гос­поди, и чтобы когда они будут загонять гвозди в Твои ладони и ступни, Ты познал, что чувствует человек, и не более того. И тогда, когда Ты вступишь во мрак преисподней, Твоя душа будет человеческой! Пожа­луйста, Господи, ну, пожалуйста, умоляю Тебя. Во имя всего человечества, умоляю Тебя. Я не умею предска­зывать будущее, но никогда оно меня не страшило более, чем теперь».
Мемнох умолк.
Мы стояли одни в песках: Мемнох, смотрящий вдаль, и я, потрясенный, подле него.
– Он ведь не сделал этого, верно? – спросил я. – Мемнох, Бог умер, зная, что Он – Бог. Он умер и вос­крес, помня об этом все время. Мир спорит об этом, и судит, и дивится, но Он знал. Когда в Него загоняли гвозди, Он знал, что суть Бог.
– Да, – сказал Мемнох. – Он был человеком, но этот человек ни на секунду не оставался без Божьей силы.
Неожиданно меня что-то отвлекло.
Мемнох был слишком потрясен, чтобы произнес­ти еще какие-то слова.
В окружающем пейзаже что-то изменилось. Я по­смотрел в сторону груды камней и осознал, что там сидит фигура – фигура темноглазого человека с заго­релой кожей, изнуренного и покрытого песком пус­тыни; человек это смотрел на нас. И хотя ни единая частица его плоти не отличалась от человеческой, он явно был Богом.
Я оцепенел.
Еще раньше я потерял все ориентиры. Я не знал пути назад, или вперед, или того, что лежит слева и справа.
Я оцепенел, но все же не был напуган, а этот че­ловек, этот темноглазый мужчина просто смотрел на нас с ласковым участием на лице и тем же безгранич­ным всепрощением, которое я видел на небесах, ко­гда Он повернулся и взял меня за руки.
Сын Божий.
– Подойди сюда, Лестат, – тихо позвал Он теперь человеческим голосом, заглушая ветер пустыни. – По­дойди ближе.
Я взглянул на Мемноха. Мемнох тоже смотрел на Него и вдруг улыбнулся горько:
– Лестат, всегда следует, независимо от того, как Он себя ведет, делать в точности то, что Он велит.
Богохульство. Я с дрожью повернулся.
Я пошел к фигуре, ощущая каждый свой шаг по раскаленному песку, и очертания тонкой темной фигуры сделались более отчетливыми – то был измож­денный, страждущий человек. Я опустился перед Ним на колени, подняв глаза к Его лицу.
– Господь Живущий, – прошептал я.
– Я хочу, чтобы ты вошел в Иерусалим, – молвил Он. Протянув руку, Он отвел назад мои волосы. Рука была такой, как описал Мемнох, – сухой, мозолистой, темной от солнца, как и Его чело. Но голос вибриро­вал где-то между естественным и божественным, он звучал на тембр выше ангельского. Это был голос, го­воривший со мной на небесах, только сведенный к че­ловеческим звукам.
Я не мог отвечать. Я был не в состоянии что-либо делать. Я знал, что ничего не сделаю, пока мне не ве­лят. Мемнох стоял в отдалении, со сложенными на груди руками, и наблюдал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов