Он смог посвятить мне не слишком мно­го времени, но делал это с удовольствием, и не только потому, что перевод доставлял ему истинное наслаж­дение. Ведь нам приходилось подолгу оставаться с ним наедине за запертыми дверями, а это, в свою оче­редь, дарило ему надежду на определенную интим­ную близость.
– Стало быть, еще до смерти Старого Капитана ты уже снова торговал собой?
– Нет. Все было иначе. Не совсем так, как ты ду­маешь. Но все же… Видишь ли, этот священник был ирландцем и принадлежал к числу истинных целибатов, твердо выполнявших обет безбрачия. Таких те­перь, наверное, уже нет, и современному человеку понять их очень трудно. Он, что называется, никогда и ни с кем… Сомневаюсь даже, что он хоть раз мастур­бировал. Ему было вполне достаточно хоть недолго на­ходиться рядом с каким-нибудь мальчиком, а все его эмоции выражались лишь в кратковременном уча­щении дыхания или еще в чем-либо в том же духе. В наши дни религия не привлекает к себе таких здо­ровых и в то же время воздержанных мужчин, чьи желания вытеснены в область подсознания. Люди та­кого сорта не способны причинить зло ребенку, сек­суальное домогательство для них столь же немысли­мо, как непристойные вопли с алтаря во время мессы.
– Значит, он не сознавал, что испытывает к те­бе влечение, что ты ему как-то по-особенному нра­вишься?
– Совершенно верно. Он просто часами сидел рядом со мной и переводил сочинения Винкена. Я не свихнулся во многом благодаря ему. Оказавшись по­близости от нашего дома, отец Кевин – таково было его имя – всегда заглядывал, чтобы проведать Старого Капитана. Будь Старый Капитан католиком, отец Кевин непременно соборовал бы его. Постарайся по­нять. Ты не можешь судить людей, подобных Старо­му Капитану и отцу Кевину.
– О да! Как и мальчиков вроде тебя.
– А тут еще в последний год моей учебы мать за­вела себе отвратительного нового дружка – этакую сладенькую пародию на джентльмена, одного из тех людей с черной душой и сомнительным прошлым, кто при этом умеет хорошо и много говорить и смот­рит на тебя сверху вниз. Его моложавое лицо было ис­пещрено морщинками, отчего выглядело словно потрескавшимся. Он курил «Дю Морье». Мне кажется, что он даже собирался жениться на моей матери – ради дома, разумеется. Ты слушаешь меня?
– Да, конечно. Значит, после смерти Старого Ка­питана у тебя не осталось никого, кроме священника?
– Никого. Теперь ты понимаешь, в каком поло­жении я оказался. Мы с отцом Кевином продолжали усердно трудиться. Ему нравилось приезжать ко мне в пансион. Обычно он оставлял машину на Филип-стрит, и мы поднимались в мою комнату – на втором этаже в передней части дома. Окнами она выходила на улицу, и оттуда были великолепно видны шутов­ские парады во время празднования Марди-Гра. Я вырос в полной уверенности, что нет ничего удивительного и необычного в том, что ежегодно весь город на целых две недели буквально сходит с ума. В общем, так или иначе, однажды ночью во время очередного парада мы по обыкновению не спали, однако совер­шенно не обращали внимания на происходящее за окном – совершенно нормальная реакция местных жителей, которые за свою жизнь успели достаточно насмотреться на кавалькады из папье-маше, дешевые безделушки, факелы…
– Да, эти кошмарные багровые факелы… – перебил я его.
– Согласен…
Он вдруг умолк и задумчиво уставился в бокал с новой порцией выпивки, только что принесенный барменом.
– В чем дело? – встревожился я, потому что почувствовал, что и он чем-то взволнован. – Роджер, посмотри на меня. Не исчезай, продолжай свой рассказ. Что вам удалось выяснить из перевода? Эти книги действительно были кощунственными и богохульными? Роджер! Пожалуйста, не молчи!
Он вздрогнул и вышел из оцепенения. Потом под­нял бокал и одним глотком выпил почти половину.
– Гадость, но мне нравится. «Сазерн Комфорт» стал первым спиртным напитком, который я попро­бовал, еще когда был совсем мальчишкой. – Он под­нял на меня взгляд. – Я не исчезаю. Просто мне вдруг вспомнился дом, я словно вновь увидел его, ощутил его запах. Ты знаешь, как пахнет в комнатах стариков, в комнатах, где они живут много лет и где умирают? Но мне этот запах казался чудесным. Так о чем я гово­рил? Ах, да. Итак, ночью, во время парада в честь Про­тея, отец Кевин сделал великое открытие: обе книги Винкен де Вайльд посвятил своей покровительнице Бланш де Вайльд, которая, как явствовало из текста и рисунков, содержавшихся на первых пяти страницах, была женой его брата Дэмиена. Это открытие заставляло совершенно по-новому интерпретировать и сами псалмы. Они были полны сладострастных обещаний, предложений и приглашений и даже, возможно, содержали в себе некий секретный шифр, с помощью которого назначались тайные свидания. В книгах не однократно появлялось изображение одного и того же маленького садика – как ты понимаешь, я говорю о миниатюрах.
– Я знаю множество подобных примеров.
– И каждый раз в этом садике присутствовали фигурки обнаженного мужчины и пяти женщин, танцующих вокруг фонтана в каком-то средневековом замке, – во всяком случае, при пятикратном увеличении это выглядело именно так. И тут отца Кевина вдруг охватил неудержимый смех – он долго хохотал, не в силах остановиться.
«Стоит ли удивляться, что мы не видим здесь ни одного святого или сцены из Библии, – наконец смог заговорить он. – Этот твой Винкен де Вайльд был отъ­явленным еретиком. Не иначе как: колдуном или одержимым. И он, конечно же, был влюблен в эту женщину, в Бланш». Надо сказать, что сделанное от­крытие скорее развеселило, чем ужаснуло отца Ке­вина.
«Знаешь, Роджер, – сказал он, – если ты сумеешь связаться с устроителями аукционов, то, вполне воз­можно, эти книги позволят тебе получить образова­ние в университете Лойолы или Тулейна. Только не вздумай продавать их здесь. Поезжай в Нью-Йорк, обратись в "Баттерфилд и Баттерфилд" или "Сотби"»,
За последние два года он переписал для меня что-то около тридцати пяти стихов в переводе на англий­ский – надо признать, что его прозаические пере­воды с латыни были сделаны абсолютно точно, – и теперь мы перечитывали их и тщательно изучали. По­степенно нам становилось понятным содержание книг в целом.
Еще нам удалось выяснить, что на самом деле книг было много, а в нашем распоряжении оказались пер­вая и третья из них. Уже в третьей книге псалмы выражали безграничное восхищение Бланш; автор вос­певал чистоту и доброту своей возлюбленной и посто­янно сравнивал ее с Девой Марией. Кроме того, там содержались ответы на какие-то письма – судя по всему, женщина описывала в них свои страдания и те муки, которые ей приходилось терпеть во власти мужа.
Стихи великолепны, и вообще, книги сделаны столь искусно и талантливо, что тебе непременно следует их увидеть и прочесть. Ты должен отправиться в ту квар­тиру, где убил меня, и взять их.
– Значит, ты не продал книги, чтобы раздобыть средства на обучение в университете?
– Конечно нет. Ты только представь! Винкен устраивал оргии вместе с Бланш и ее четырьмя подру­гами! Я был заворожен и восхищен. Винкен стал для меня своего рода святым – я преклонялся перед си­лой его таланта; а сексуальность превратилась для ме­ня в религию, потому что таковой она была для Винкена: каждым своим словом, в каждой строке он воспевал плотскую любовь. Пойми, я никогда искрен­не не придерживался какого-либо ортодоксального вероисповедания. И считал, что католическая цер­ковь стоит на грани умирания, а протестантизм и во­все смешон. Только много лет спустя я понял, что про­тестантская вера основана на мистике и проповедует то самое единение с Богом, которое столь яростно от­стаивал Мейстер Экхарт и о котором писал Винкен.
– О, какое великодушие по отношению к проте­стантам! А что, Винкен действительно писал о едине­нии с Богом?
– Да, через союз и единение с женщинами. Он высказывался весьма завуалированно и в то же время совершенно недвусмысленно. «Их объятия позволяли мне познать суть Троицы с гораздо большей яснос­тью, чем любые учения и объяснения…» – примерно в таком духе. Справедливости ради должен сказать, что в то время протестантская религия ассоциирова­лась у меня лишь с материализмом, бесплодием и ту­ристами-баптистами, которые напивались в стельку на Бурбон-стрит только потому, что не осмеливались делать это в своих маленьких городишках.
– И когда же ты изменил свое отношение к про­тестантам? – спросил я.
– Я сейчас говорю не о частностях, а о своем от­ношении к религии в целом. В то время я не видел перспектив ни для одного из существовавших на За­паде вероисповеданий. Дора сейчас придерживается практически того же мнения. Но о Доре мы погово­рим позже.
– Вам удалось полностью закончить перевод?
– Да, как раз перед тем, как отца Кевина переве­ли на службу в другое место. Больше я его не видел. Позже он писал мне, но к тому времени я уже сбежал из дома.
Ни слова не сказав матери, я сел в автобус «Трейлвейз», потому что у них билет стоил на несколько цен­тов дешевле, чем у «Грейхаунд», и перебрался в Сан-Франциско. Денег практически не было – в карманах у меня не нашлось бы на тот момент и семидесяти пяти долларов. Все, что когда-то давал мне Старый Капитан, я промотал, а после его смерти прикатили какие-то родственники из Джексона, штат Миссиси­пи, и вывезли вещи из его комнат.
Они забрали абсолютно все. Хотя, я думаю, Старый Капитан оставил кое-что и мне. Но мне было напле­вать. Самым большим его подарком были книги. И еще – наши с ним ленчи в «Монтелеоне». Мы заказывали суп из стручков бамии, и Старый Капитан позволял мне крошить в него соленые крекеры и раз­мешивать, пока суп не превращался в кашу. Это было мое любимое блюдо.
Да-а… Так о чем я говорил? Я купил билет до Кали­форнии, а оставшиеся деньги распределил таким об­разом, чтобы на каждой остановке съедать хотя бы по куску пирога с кофе. И в какой-то момент я вдруг осознал, что точка возврата осталась позади. По-мое­му, это произошло в одном из городков Техаса, То есть я хочу сказать, что, далее если бы мне в тот мо­мент захотелось вернуться, денег на обратную дорогу уже не хватило бы. Если мне не изменяет память, столь забавные мысли пришли мне в голову ночью, а городок, кажется, назывался Эль-Пасо. Так или иначе, путь назад был отрезан.
Меня ждал Сан-Франциско! Я рвался в Хейт-Эш-бери, чтобы исполнить свою мечту: создать там новый культ, основанный на идеях Винкена и прославляю­щий любовь и согласие, культ, главным лозунгом кото­рого должно было стать провозглашение божествен­ности сексуального единения. И в доказательство я жаждал показать своим последователям книги Вин­кена Да, я мечтал именно об этом, хотя, должен тебе признаться, сам в Бога совершенно не верил.
Не прошло, однако, и трех месяцев, когда я понял, что отнюдь не одинок и не оригинален в своих убеж­дениях. Город был буквально заполонен хиппи, ко­торые исповедовали свободную любовь и нищенство. И хотя я регулярно рассказывал о Винкене огромно­му числу своих разгульных, полуопустившихся, воль­но живущих друзей, хотя я показывал им книги и чи­тал псалмы – самые безобидные, конечно…
– Могу себе представить…
– Моим главным и основным занятием стала ра­бота в качестве менеджера тройки рок-музыкантов, которые мечтали о славе и считали ниже своего дос­тоинства держать в голове сроки и условия контрак­тов или собирать выручку от концертов. Один из них – мы звали его Блю – на самом деле пел хоро­шо. У него был красивый тенором с широким диапа­зоном. Группа имела успех. Во всяком случае, нам так казалось.
Письмо отца Кевина я все же получил. Мы обита­ли тогда в мансарде «Спреклз Мэншн» в районе Буэ-на-Виста-парка, Ты знаешь этот дом?
– Да, знаю. Сейчас там отель.
– Правильно. Но отелем он стал много позже, после ремонта и реставрации. А в те времена это был частный дом с танцевальным залом на верхнем эта­же; там же имелись маленькая кухонька и ванная. Их-то я и арендовал. Такого понятия, как «ночлег и завтрак», тогда еще не существовало. Музыканты про­сто жили там, пользовались кухней и одной на всех грязной ванной, репетировали. А днем, когда они спа­ли вповалку на полу, я предавался собственным меч­там – о Винкене, о том, где и как найти как можно больше сведений об этом человеке и о его стихах о любви. Меня посещали самые разнообразные фанта­зии, и все они были связаны с Винкеном.
Я часто вспоминаю ту мансарду. Окна с широки­ми подоконниками и висевшими клочьями драными бархатными шторами выходили сразу на три сторо­ны, за исключением востока, насколько я помню. Но я не силен в определении сторон света. Сан-Францис­ко оттуда был виден как на ладони. Мы обожали ча­сами напролет сидеть в глубоких оконных нишах и разговаривать. Моим друзьям нравились рассказы о Винкене. Мы даже собирались написать несколько песен на его стихи. К сожалению, так ничего и не на­писали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71