Я оглядывался по сторонам и вокруг и везде видел невероятное множество созданий – беседующих между собой, произносящих ни к кому явно не обра­щенные монологи, обменивающихся чем-то, целую­щихся, бросающихся в объятия друг к другу, танцующих… То здесь, то там возникали новые группы, они увеличивались, пополняясь все новыми и новыми людьми, потом вдруг словно рассыпались, чтобы со­браться в другом месте…
Это сочетание кажущейся беспорядочности и од­новременно вполне определенного порядка произво­дило поистине мистическое впечатление. Происхо­дящее ни в коем случае нельзя было назвать хаосом. Равно как не возникало и ощущения неразберихи или замешательства. Царившая вокруг атмосфера не име­ла ничего общего с шумом и грохотом большого горо­да. Скорее я бы сказал, что создавалось ощущение ве­селого ожидания окончательного результата некоего заключительного и очень важного собрания. Под сло­вом «заключительное» я подразумеваю собрание, призванное принять чрезвычайно ответственное ре­шение, собрание, все участники которого становятся свидетелями непрерывно происходящего чуда и с пониманием относятся к явленным им откровениям, в ожидании которых они прогуливаются по холмам и долинам, праздно сидят на траве, бродят по тропин­кам в глубине густого леса или укрываются в странно­го вида зданиях, словно вырастающих одно из друго­го, – подобной архитектуры на земле мне видеть не доводилось.
Должен сказать, что эти здания ничуть не походи­ли на жилые дома или дворцы – чрезвычайно про­сторные, с обилием лестниц и разветвленной сетью коридоров, плавно переходящих один в другой, все постройки были наполнены тем же ярким светом, что и сад. И в то же время все они отличались богатством разнообразных орнаментов и украшений, причем столь замысловатых, что я готов был хоть всю жизнь рассматривать и изучать буквально каждое из них.
Вынужден повторить, что у меня нет слов, чтобы в общих чертах описать все, мной увиденное. А потому попытаюсь выразить свои чувства по порядку, хоть в какой-то последовательности. Мне придется выби­рать отдельные части поистине безграничного про­странства, дабы поделиться собственными – быть может, ошибочными – впечатлениями и таким об­разом постепенно пролить свет на всю картину в це­лом.
Там были арки, башни, просторные залы, галереи, сады, огромные поля, леса и водные потоки… Я по­степенно продвигался вперед, минуя одно строение за другим, пересекая сменяющие друг друга ландшаф­ты. И все это время рядом со мной оставался Мемнох – он крепко держал меня, ни на секунду не ослабляя хватку. И каждый раз, когда взгляд мой за­держивался на какой-нибудь потрясающе красивой скульптуре, на клумбе с великолепными цветами или на гигантском дереве, устремившемся вершиной в безоблачную синь над нашими головами и я останав­ливался или смотрел назад, Мемнох твердой рукой разворачивал меня в нужном направлении и застав­лял идти дальше. Такое впечатление, что я был привя­зан к некоему тросу, предназначенному для обеспече­ния моей безопасности, и потеря его могла оказаться для меня роковой.
Сила моих ощущений и эмоций была столь вели­ка, что я рыдал, хохотал, смеялся и плакал одновре­менно, а тело то и дело сотрясали конвульсии. Я при­жимался к Мемноху, старался увидеть что-то за его плечом, крутился туда-сюда, словно непоседливое ди­тя, то и дело натыкался глазами на обращенные ко мне взгляды или сам пристально всматривался в те или иные людские скопища.
В какой-то момент мы вдруг очутились в простор­ном зале, где словно в нетерпеливом ожидании своих читателей лежало бесчисленное множество раскры­тых книг, свитков и древних манускриптов.
– Боже! Если бы только Дэвид мог это увидеть! – невольно вырвалось у меня.
– Можешь не смотреть, ибо ты все равно ничего не запомнишь. – С этими словами Мемнох еще креп­че – как будто едва начавшего ходить малютку – ухватил меня за руку и потащил дальше.
Я попытался запечатлеть в памяти строки из ка­кой-то рукописи, содержавшей совершенно удиви­тельные объяснения относительно каких-то явлений, связанных с атомами, фотонами, нейтронами и еще чем-то в том же духе… Но Мемнох оказался прав. Как только мы прошли мимо и вновь оказались посреди бескрайнего сада, все сведения мгновенно улетучи­лись из моей головы. Я едва не потерял равновесие и вынужден был опять прильнуть к Мемноху.
Опустив взгляд, я увидел возле самых своих ног не­обыкновенно прекрасные цветы. Не знаю, как опи­сать, но, наверное, все цветы на земле должны стре­миться к достижению столь совершенной красоты лепестков и сердцевин, не говоря уже о богатейшей гамме оттенков – таких ясных и чистых, что я засом­невался в их принадлежности к привычному для нас спектру.
Точнее говоря, я полагаю, что известный нам цве­товой спектр нельзя считать пределом. Видимо, суще­ствуют какие-то иные законы. А быть может, все дело в том, что во мне вдруг открылся новый дар: возмож­ность восприятия таких комбинаций оттенков, каких не существует в земных условиях.
Смех, пение, обрывки разговоров неожиданно за­звучали столь громко, что практически заглушили во мне все остальные чувства. Несмотря на то, что осле­пительный свет по-прежнему озарял все вокруг и де­лал максимально явственной каждую мелочь, я слов­но лишился зрения и перестал различать детали.
– Сапфировый цвет! – выкрикнул я, стремясь дать определение зеленовато-синему оттенку огром­ных листьев, которые колыхались возле самых наших лиц.
Мемнох улыбнулся и одобрительно кивнул, словно подбадривая меня, и тут же протянул руку, чтобы пресечь мои попытки потрогать на ощупь красоты рая.
– Но разве своим прикосновением я нанесу им хоть малейший ущерб?!! – недоуменно воскликнул я.
Сама мысль о том, что кто-то может повредить ве­ликолепные стены из кварца и горного хрусталя, или взмывающие в бесконечность башни и шпили, или усыпанные диковинными цветами и фруктами, уви­тые виноградными лозами ветви деревьев, показалась мне совершенно невероятной.
– Нет-нет, – поспешил я заверить своего прово­жатого, – ни за что на свете я не причиню им вреда.
Голоса, звучавшие вокруг, заглушали мой собствен­ный голос, и тем не менее он слышался очень отчет­ливо.
– Смотри! – Мемнох силой повернул мою голо­ву так, чтобы я не прятал лицо у него на груди, а обра­тил взгляд на неисчислимое множество окружавших нас людей. – Смотри на них! Смотри!
И вдруг мне открылось то, что оставалось до сих пор незамеченным. Все эти создания были самым тес­ным образом связаны между собой либо кровными, либо дружескими узами. Они собирались семьями, родственными кланами, группами единомышленни­ков и, несомненно, хорошо знали друг друга. Мало то­го, бросалось в глаза их физическое сходство и его, так сказать, материальное воплощение. А в следующий момент я вдруг на миг увидел, что на всем обозримом пространстве они составляют единую цепь, то есть соприкасаются или кончиками пальцев, или локтями, или краешками ступней. Иными словами, кланы сли­вались в племена, представители племен внедрялись в неисчислимое множество других семей, а семьи, в свою очередь, объединялись, дабы образовать нации… И в результате великое братство племен и народов обретало очертания, вырабатывало определенные внут­ренние взаимоотношения и превращалось в видимое и ощутимое единства. Каждая личность внутри этого единства несла на себе отпечаток другой личности и, соответственно, оказывала влияние на остальных.
Чувствуя, что вот-вот потеряю сознание, я опустил веки. Голова закружилась. Мемнох поддержал меня и не позволил упасть.
– Смотри! Смотри еще! – приказал он, заставляя меня выпрямиться.
Однако я закрыл глаза рукам, ибо знал, что если брошу хоть еще один взгляд на окружавшее нас вели­кое единство, то непременно упаду в обморок, ибо меня погубит острое ощущение собственной обособ­ленности. Ведь каждый, кого я встречал до сих пор, тоже существовал словно сам по себе.
– Они все существуют сами по себе, – вскричал я, теснее прижимая ладони к глазам.
Вновь послышалось громкое пение, звуки его неис­тово взмывали ввысь, рассыпались и каскадом обру­шивались на меня. Однако я почувствовал в них столь созвучные моим собственным чувствам ритмы и ме­лодии, что невольно запел сам.
Я пел вместе со всеми. Высвободившись из объ­ятий Мемноха, я на несколько мгновений неподвиж­но застыл на месте, открыл глаза и отчетливо услы­шал, как мой голос в числе других улетает в просторы вселенной.
И все же моя песня была исполнена не только ра­дости и торжества, но и страсти, жадного стремления к познанию. Она возникла во мне, ворвалась в душу, и я вдруг почувствовал, что вокруг нет никого, кто ощу­щал бы себя в опасности или испытывал неудовлетво­ренность, что в сердцах людей нет ни равнодушия, ни скуки. Все находились в постоянном движении, выра­жения лиц, равно как и очертания тел, то и дело ме­нялись, однако ни о каком «неистовстве» или «бе­зумии» не могло быть и речи.
Моя песня была, пожалуй, единственной печаль­ной нотой в общем хоре, однако и она быстро обрела иную гармонию и стала походить скорее на псалом или церковное песнопение, а вскоре сменилась гим­ном, исполненным восторга и благодарности.
Я вскрикнул. Точнее, выкрикнул одно только сло­во. И этим словом было слово «Бог!». Оно прозвучало не как признание существования Господа, мольба к Нему или призыв, а всего лишь как обыкновенное восклицание.
Мы стояли в дверном проеме. Перед глазами воз­никали все новые горизонты, и вдруг, в какой-то момент, я осознал, что внизу, за ближайшей к нам балю­страдой, простирается весь огромный мир.
Таким мне видеть его еще не приходилось – вся многовековая история мира, все тайны и секреты рас­крылись как на ладони. Достаточно было перегнуться через балюстраду – и взору представали Эдем, древ­няя Месопотамия или римские легионы, продираю­щиеся сквозь непроходимые чаши лесов моей земной родины. Я мог воочию видеть, как величественный Ве­зувий стремительно извергает смертоносные потоки лавы и засыпает пеплом Помпеи.
Я был уверен, что стоит мне своими глазами уви­деть это – и наступит прозрение, все станет понят­ным, все вопросы отпадут сами собой; я почувствую за­пахи иных времен, их вкус…
Я бросился к балюстраде, но она словно отодвига­лась все дальше и дальше… Сколько ни ускорял я свой бег, расстояние до нее не уменьшалось, а, напротив, скорее увеличивалось, и казалось, что преодолеть его невозможно. Неожиданно до меня дошло, что карти­на мира непременно окажется скрытой за дымовой завесой и окрасится пламенем пожаров и что люд­ские страдания навсегда уничтожат охватившее меня ощущение невыразимой радости. Да, конечно, так и будет. И все же… И все же я должен увидеть. Ибо я еще не умер окончательно. И не намерен пребывать здесь вечно.
Мемнох протянул ко мне руки, но я бегал быстрее него.
Величественное сияние вспыхнуло совершенно неожиданно, и источник его был, несомненно, значи­тельно более горячим и мощным, чем источник того великолепного света, который до сих пор озарял все вокруг. Огромное, интенсивное магическое сияние росло, пока наконец мир, раскинувшийся внизу, – бескрайняя туманная картина вселенского ужаса и страданий – не побледнел и не предстал моим глазам застывшим подобием себя самого на грани воспламе­нения.
Мемнох оттащил меня назад и вскинул руки, что­бы прикрыть мне глаза, но я уже сам это сделал. Тогда он опустил голову и уткнулся лицом в мою спину.
До меня долетел его вздох – или стон, не знаю. Звук этот разнесся по всей вселенной и на миг заглу­шил и вопли, и смех, и пение, и даже скорбные стена­ния, доносившиеся из недр земных.
И вдруг я почувствовал, как мощные руки ослабли и отпустили меня.
Я взглянул вверх и в самом центре светового пото­ка вновь увидел балюстраду и стоявшую возле нее одинокую фигуру.
Некто высокого роста стоял, опершись руками о перила и глядя вниз. Похоже, это был мужчина. Он повернулся, посмотрел на меня и раскрыл мне свои объятия.
Я сумел разглядеть темные волосы и глаза, отли­вавшие коричневым цветом, абсолютно правильные черты чистого, без изъянов лица. В устремленном на меня внимательном взгляде сквозило напряжение, а в пальцах рук чувствовалась немалая сила.
Их прикосновение заставило меня явственно ощу­тить твердость и одновременно хрупкость собствен­ного тела, и я глубоко вздохнул. Я был на грани смер­ти. В тот момент я был готов перестать дышать и двигаться – и умереть.
Незнакомец подтянул меня почти вплотную к се­бе. Излучаемое им сияние соприкасалось с окружающим светом и рассеивалось в нем, отчего лицо муж­чины словно озарялось изнутри, а каждая черточка проявлялась все четче и четче. Я видел поры и тени на его смуглой, золотистой коже, морщинки и трещин­ки на губах.
А потом он заговорил… Тон был умоляющим, а го­лос, исполненный силы, мужественности и в то же время горя и страдания, звучал громко и молодо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71