– мягко спросил он.
Мы пересекли мостовую и теперь медленным ша­гом огибали фонтан перед отелем «Плаза».
– Да, – ответил я, – когда-то.
– Ты помнишь Итена Брэнда и его поиски не­простительного греха?
– Да, что-то такое помню. Он отправился на по­иски и бросил своего приятеля.
– Вспомни этот абзац, – тихо попросил Дэвид.
Мы шли уже по Пятой авеню, всегда ярко осве­щенной и оживленной в любое время суток, и он про­цитировал наизусть несколько строк:
– «Его сердце уже не билось заодно с сердцем всего человечества. Итен Брэнд оторвался от магнети­ческой цепи, связующей людское общество. Он уже не был братом среди братьев, отпирающим двери ка­мер или подвалов нашего естества ключом благого со­страдания – а только оно дает право проникать в их тайны, – он обратился в холодного наблюдателя, ко­торый весь людской род считает лишь предметом для своих опытов, и под конец мужчины и женщины ста­ли для него марионетками, и он дергал их за нити, приводящие к преступлениям, нужным для его поис­ков».
Я промолчал. Мне хотелось возразить, но это было бы не совсем честно с моей стороны. Я хотел сказать, что никогда не относился к людям как к марионет­кам. Я всего лишь наблюдал за Роджером, а до того следил в джунглях за Гретхен. И не дергал ни за какие веревочки. Честность погубила нас обоих – и ее, и меня. Однако, цитируя строки Готорна, Дэвид имел в виду вовсе не меня – он говорил о себе, о том, какая пропасть отделяет его от людей. Он еще только начи­нал превращаться в Итена Брэнда.
– Позволь мне продолжить чуть далее, – все так же тихо произнес Дэвид и, не дожидаясь ответа, на­чал: – «Так Итен Брэнд сделался исчадием ада. Слу­чилось это с ним, когда развитие нравственных его на­чал перестало поспевать за развитием умственным…»
Он оборвал себя на полуслове. Я в ответ не произнес ни слова.
– В этом и состоит наше проклятие, – снова за­говорил он. – Наше моральное совершенствование прекратилось, а наш интеллект прогрессирует семи­мильными шагами.
Я по-прежнему молчал. Да и что я мог ответить? Я не хуже его знал, что такое отчаяние. Меня мог из­бавить от этого чувства красивый манекен в витри­не магазина или нарядная подсветка какого-нибудь архитектурного сооружения. Я мог забыть о нем при виде гигантского собора Святого Патрика. Но вскоре отчаяние охватывало меня вновь.
Бессмысленность, бесцельность…
Эти слова готовы были сорваться с моих губ, одна­ко вместо них я произнес совсем другое:
– Я должен думать о Доре.
Дора…
– Да, ты прав, – откликнулся Дэвид. – И благо­даря тебе у меня теперь тоже есть о ком заботиться. У меня есть Дора – не так ли?
ГЛАВА 6
Что, как и когда сказать Доре? Вот в чем состоял главный вопрос. Мы отправились в Новый Орлеан следующим же вечером.
В доме на Рю-Рояль Луи не было, что, впрочем, меня отнюдь не удивило. Луи все сильнее и сильнее охватывала тяга к путешествиям, и однажды Дэвид видел его даже в компании Армана в Париже. В доме царили чистота и уют. Красивые яркие обои, лучшие в мире ковры, великолепная мебель в так любимом мною стиле эпохи Людовика Пятнадцатою – сло­вом, не дом, а мечта, ставшая реальностью.
Дэвид, естественно, тоже хорошо знал этот дом, хотя и не видел его уже более года. В одной из шикар­ных, словно сошедших с картины спален, утопающей в шелках цвета шафрана и украшенной турецкими столиками и ширмами, по-прежнему стоял гроб, в ко­тором он спал во время своего самого первого и очень краткого визита в новом для него качестве бессмерт­ного.
Конечно же, гроб был тщательно замаскирован. Дэвид, как и большинство новообращенных вампи­ров, если они не вечные странники по натуре, настоял на том, чтобы гроб был настоящим, однако позже его искусно спрятали в тяжелый бронзовый сундук – Луи где-то отыскал этот огромный, как рояль, массив­ный прямоугольный ящик с секретом. А секрет за­ключался в том, что вы ни за что не отыскали бы на нем отверстие для ключа, но достаточно было легчай­шего прикосновения в нужном месте, чтобы крышка мгновенно откинулась.
Когда-то мы жили в этом особняке втроем: Луи, Клодия и я. В ходе его ремонта и реставрации я вы­полнил данное себе когда-то обещание: устроил здесь собственное место для отдыха. Но не в той комнате, что прежде служила мне спальней, – теперь там сто­яли только кровать с пологом на четырех столбиках и туалетный столик, – а в мансарде под самой крышей. Надежное убежище из металла и мрамора.
В общем, в Новом Орлеане у нас было вполне ком­фортабельное жилище, и я был даже рад, что Луи там не оказалось. Мне не хотелось рассказывать ему о том, что я видел, и услышать в ответ, что он не верит ни единому моему слову. В его чисто убранных комнатах ничего не изменилось. Разве что прибавилось несколь­ко новых книг, и появилась очень интересная, сразу привлекшая к себе мое внимание картина Матисса.
Как только мы устроились с дороги и проверили все системы безопасности – должен сказать, что бес­смертные терпеть не могут, когда обстоятельства за­ставляют их делать то, что вынуждены делать смерт­ные, поэтому мы просто быстро, но внимательно осмотрели все вокруг, – было решено, что я один от­правлюсь в окраинные районы и постараюсь увидеть Лору.
В последнее время я не ощущал присутствия ни своего преследователя, ни таинственного мужчины. Однако мы с Дэвидом считали, что любой из них мо­жет вскоре появиться вновь.
Тем не менее я рискнул расстаться с Дэвидом и дать ему возможность побродить по городу в свое удовольствие.
Прежде чем покинуть Французский квартал, я счел необходимым навестить Моджо, мою собаку. Тем, кто не читал «Историю Похитителя Тел», я должен дать хотя бы самые краткие и необходимые поясне­ния. Моджо – это гигантская немецкая овчарка, чьи любовь и преданность не могут не вызывать в моей душе ответное чувство. Я очень скучаю в разлуке с ним. Моджо живет в принадлежащем мне доме, и о нем заботится очень милая, добрая смертная женщи­на. В принципе он ничем не отличается от обыкно­венного пса, кроме разве что своих невероятных раз­меров и необыкновенно красивой, густой шерсти.
Я провел с Моджо около часа или двух. Мы играли на заднем дворе, бегали, катались по земле, и я расска­зал ему обо всем, что произошло, одновременно раз­мышляя, стоит или не стоит брать его с собой на про­гулку по городу. Его крупная, длинная, как у волка, морда с черной маской, как всегда, выражала неистре­бимую доброжелательность и снисходительное тер­пение. Господи! Ну почему ты не создал собаками всех нас?!
Откровенно говоря, общение с Моджо вселило в меня чувство уверенности и безопасности. Если дья­волу вдруг вздумается прийти вновь, а рядом со мной будет Моджо… Нет, это полный абсурд! Неужели я всерьез полагаю, что обыкновенная живая собака спо­собна спасти меня от ада? Хотя… Смертные иногда ве­рят и в более странные, поистине невероятные вещи.
Уже перед самым расставанием с Дэвидом я спро­сил:
– Как ты думаешь, что же все-таки происходит? Я имею в виду своего преследователя и того мужчину.
– Они существуют лишь в твоем воображении, – не задумываясь ответил Дэвид. – Таким образом ты безжалостно наказываешь сам себя, и это единствен­ный приемлемый для тебя способ развлечения.
Наверное, мне следовало почувствовать себя оскорбленным и обидеться. Но я этого не сделал.
Дора… Дора была вполне реальной.
Наконец я решил, что пора расстаться с Моджо. Я должен следить за Дорой. Следовало поторопиться. Поцеловав Моджо на прощание, я ушел. Позже мы еще побудем с ним вместе – погуляем по нашему любимому пустырю под Ривер-бридж, среди высокой травы и гор мусора Мы будем бегать и играть с ним ровно столько, сколько позволит время. А пока про­гулка может подождать.
Мысли мои вновь вернулись к Доре.
Она, конечно, не знала о смерти Роджера. Ей про­сто неоткуда было узнать, разве что Роджер мог сам навестить дочь. Однако он и намеком не дал мне по­нять, что это возможно. Беседа со мной явно погло­тила весь запас его энергии. Кроме того, он слишком любил и оберегал Дору, чтобы намеренно появиться перед ней в образе призрака.
И все же… Что мне известно о привидениях? фак­тически Роджер стал первым призраком, с которым мне довелось разговаривать. Несколько слабых, без­жизненных видений в прошлом не в счет.
Любовь Роджера к Доре оставила в моей душе не­изгладимое впечатление, и я навсегда сохраню его в памяти, равно как и свойственную этому человеку причудливую смесь совестливости, уверенности в се­бе и невероятного апломба. В том, что он вернулся в этот мир в образе призрака, нет ничего странного – подобных примеров можно привести великое множество, причем свидетельства очевидцев весьма убедителъны и полны захватывающих деталей. Но нуж­но обладать недюжинным самолюбием, чувством собственного достоинства и поистине умопомрачи­тельной гордыней, чтобы в такой ситуации именно меня избрать своим собеседником и – более того – доверенным лицом.
Ничем не отличаясь от обычного смертного, я шел по городу, с наслаждением вдыхая речной воздух и радуясь, что вновь могу видеть любимые дубы с почерневшей корой, в беспорядке стоявшие среди лу­жаек и цветников, тускло освещенные дома, увитые лозами… Я вернулся в Новый Орлеан! Домой!
Вскоре передо мной выросли кирпичные стены старого монастыря на Наполеон-авеню, где жила До­ра. Наполеон-авеню удивительно красива – даже для такого города, как Новый Орлеан. По самой ее сере­дине тянется широкая аллея. Когда-то по этой полосе бегали трамваи, а потом ее засадили деревьями, таки­ми же красивыми и тенистыми, какие растут и во­круг монастыря, главным фасадом обращенного на Наполеон-авеню.
Жилые кварталы викторианской эпохи в целом поражают обилием зелени.
Я медленно подходил к зданию монастыря, стара­ясь запомнить как можно большее количество внеш­них деталей. С тех пор как я в последний раз подгля­дывал здесь за Дорой, многое во мне переменилось.
Здание было построено в стиле Второй империи, с двумя длинными боковыми крыльями и высокой по­катой крышей над довольно необычной, полукруглой формы мансардой, расположенной в центральной ча­сти. Кирпичная кладка стен, закругленные арочные окна второго и третьего этажей, четыре башенки по углам, двухъярусное крыльцо фасада, украшенное бе­лыми колоннами и огражденное перилами из черно­го металла… – все это органично сплеталось в единое целое и вполне соответствовало характерной для Но­вого Орлеана застройке того времени. Старинные медные желоба для стока воды тянулись по нижнему краю крыши. Многочисленные высокие окна были когда-то выкрашены белой краской и закрыты став­нями. Сейчас ставни отсутствовали, а краска почти совсем облупилась.
Фасад дома скрывался за большим садом, а позади здания, насколько мне было известно, располагался просторный внутренний двор. Комплекс зданий мо­настыря занимал почти весь квартал. В прежние вре­мена здесь жили монахини, опекавшие и обучавшие девочек-сирот всех возрастов. По обе стороны от глав­ного фасада росли огромные дубы, ветви которых на­висали над боковыми дорожками. С южной стороны вдоль улицы стояли в ряд старые мирты.
Обходя вокруг монастыря, я обратил внимание на витражные окна двухэтажной часовни и заметил, что внутри мерцает свет, как будто там по-прежнему на­ходились священные реликвии. В этом, однако, я силь­но сомневался. Наконец я дошел до задней стены мо­настыря и перепрыгнул через нее.
Всего лишь несколько дверей оказались заперты­ми. Вокруг царила тишина Зима в Новом Орлеане до­статочно мягкая, но это все же зима, а внутри здания было заметно холоднее, чем на улице.
Я вошел на первый этаж и осмотрелся. Величе­ственные пропорции широких, с высокими потолка­ми коридоров с первого взгляда произвели на меня благоприятное впечатление; мне понравился запах недавно очищенного от наслоений кирпича и сосновых полов. Все вокруг выглядело неотделанным, пер­возданным, но такая неотшлифованность, отсутствие внешнего лоска были в моде среди людей творческих, которые обустраивали свои жилища в больших горо­дах в старых складских помещениях и любили назы­вать их не иначе как сараями или голубятнями.
Однако монастырь все же ничуть не походил на склад. Сомнений в том, что некогда здесь жили люди, более того, что это была освященная обитель, не воз­никало. Во всяком случае, у меня. Я медленно шел по коридору в сторону северо-восточной лестницы. Именно там, в так называемой северо-восточной башне, на третьем этаже и выше располагались ком­наты Доры.
Присутствия Доры или кого-либо другого я не ощущал. Слышались шорохи крыс, насекомых, како­го-то животного чуть крупнее крысы – возможно, енота, нашедшего себе пропитание на чердаке. Чуть позже я почувствовал, что здесь обитают духи приро­ды, как называл их Дэвид, хотя я предпочитал назы­вать их полтергейстами.
Я остановился, закрыл глаза и прислушался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71