Пока жители города умирали, потому что им
было нечего есть и потому что на них падали бомбы и снаряды, ты сгонял с
себя лишний жир, играя в бомбоубежище в лаун-теннис. Тебе возили в
бомбардировщиках сливки и персики...
- На колени,- сказал я, но он уже стоял на коленях, готовый целовать наши
сапоги. - Именем пославших меня, живых и мертвых, объявляю тебя, Жданов
Андрей Александрович, извергом рода человеческого. Да будешь ты казнен
смертью. Приговор окончательный, обжалованью не подлежит. Привести в
исполнение немедленно.
- Семью не трогайте,- сказал Жданов. - Пожалуйста, только семью не...
Филипп подошел к нему сзади, приставил к затылку свой желтый от табака
указательный палец. Жданов замер и напрягся, зажмурясь.
Филипп несильно ударил его по затылку ребром ладони.
Тело повалилось беззвучно и мягко.
- Все-таки, сударик мой, обосрался, - недовольно сказал Великий.
Он присел над телом, потрогал пульс.
- Готов, - резюмировал он. - И теперь, господа, я попрошу вас заняться
чем-либо посторонним...
Мы с Филиппом отошли за кустики. Быть наблюдателем жутковатых вудуистских
экзерсисов Великого ни мне, ни ему не хотелось.
- Вот так-то, брат Филипп,- сказал я, закуривая. - Сбылась мечта идиота.
- Не расстраивайся, командир,- сказал Филипп. - Ты просто месть свою
пережил.
Вот, помню, в Майями, в доках, я к такому негритянскому пойлу
пристрастился, "Красный Глаз" называется. Не знаю уж, из чего они его гонят
и на чем настаивают - вроде как на табаке, но не уверен. Так вот, не пьешь
его дня два - и так хочется хоть глоточек, аж мочи нет. И мерещится: в
хрустальной бутылке оно, холодное, пахнет как сад цветущий... А дорвешься,
хлебнешь: теплое, мутное, окурками отдает - и похмелье сразу же наступает,
безо всякого веселья.
Так и здесь. Думаешь, полицаев душить сладко было? Ты его душишь, а в
углу жена голосит и дитю ротишко затыкает...
Мы молча докурили свои попиросы. Великий бормотал полуслышно, потом
вскрикнул на гортанном наречии, потом еще и еще.
- Бабка мне бесов в чулане показывала, а я не верил, дурак,- продолжал
Филипп.
- А что, командир, так о нашем отряде и не известно ничего?
- Пока ничего,- сказал я. - Некогда их искать, да и некому. Берись, если
хочешь.
- Ну... - Филипп почесал ухо. - Почему бы нет?
- Завтра тогда поговорим подробнее.
Помимо всего, завтра нам с Великим предстоял разговор с Софронием.
Фундатор не одобрил бы сегодняшней акции. Более того: нам грозило полное
отстранение от дел. Орден мог давно сменить всю кремлевскую верхушку,
упразднить Советы и даже восстановить монархию - технически это все было
возможно. Но Софроний предвидел после переворота такие гражданские войны и
смуты, в сравнении с которыми даже минувшая война показалась бы
незначительным эпизодом. Правда, у Великого имелся весомый козырь: убрав
вероятного преемника Сталина, мы открывали путь Лаврентию, который давно
сидел у "Пятого Рима" на крючке, хотя сам еще не подозревал об этом.
Бормотание прекратилось, потом Великий закряхтел, распрямляясь (к дождю у
него по-прежнему ломило поясницу), и шагнул к нам.
- Табачку курнуть,- сказал он.- Ох, и препроклятое это дело... прав был
батюшка, когда на улицах курить не велел... себе вред, иным соблазн...
Он со вкусом затянулся и замолчал, прислушиваясь к ощущениям.
- А где наш подсудимый? - спросил я.- Не придет табачку просить?
- Он уже домой побежал, - отмахнулся Великий.- Не в машине же его такого
обосранного везти. Она мне как память дорога, я ее у самого Жукова в
преферанс выиграл...
- Сколько же он протянет такой? - поинтересовался Филипп.
- От конституции, сударик мой, зависит сие, и не только от сталинской, но
и от собственной органомической. Месяц, много - полтора. Потом оживет
ненадолго, вспомнит все - и преставится окончательно. Тогда мы его
душонку-то и выпустим. Хочешь, Колька, тебе отдам? - он протянул аптечный
пузырек. В пузырьке мерцало что-то мутное.
- Mersi, mon prince,- сказал я. - Не хочу. Распорядитесь сами.
Промедление смерти (Москва, 1980, июль)
Москва сегодня больше, чем когда-либо, напоминала образцовый
коммунистический город, родившийся в одномерном вооражении образцвого
коммунистического архитектора, которому присутствие людей на проспектах и
площадях нужно единственно для масштаба. Колдуны из метеослужбы
переусердствовали в учреждении хорошей погоды, и жара стояла несусветная.
Казалось, что где-то за Медведковым или Лосиным Островом внезапно
кончатся постройки и начнутся пески Калахари. Конторы московские с виду
работали, но толку добиться нельзя было ни в одной. Главные начальники, как
правило, высиживали свое на трибунах Олимпиады, а те, на ком все держалось,
хоронили сегодня Высоцкого:
Я не пошел. Новое поколение "красных магов", выросшее в отсутствие
реального сопротивления, было бездарно, легковерно, страшно напугано
рассказами ветеранов о безжалостных мозаичниках, опасалось черых кошек,
кривых углов, пацифистских "лапок", непонятных слов и числа "91". Там, на
Ваганьковском, их наверняка было больше, чем актеров Таганки. Они были
загнаны в угол собственными страхами и потому очень опасны.
Кроме того, с некоторых пор я стал ощущать, что после пребывания в толпе
я впадаю в депрессию. Хочется то ли принять душ, то ли утопиться:
И еще я в очередной раз подумал, как тупа и бестолкова эта власть. У нее
совершенно отсутствовало чутье на своих и чужих. Что покойный Галич чужой -
она еще понимала. Но что Высоцкий свой - уразуметь никак не могла. А с
другой стороны, уразумей она это - и пропал бы Высоцкий: Да, прожить без
врагов эта власть не умела, и единственно, что научилась при ней страна
делать понастоящему качественно - так это врагов.
В общем, я не пошел.
Мне и так хватало поводов для уныния.
До семьдесят шестого оставалась надежда, что Союз Девяти восстановит
связи с Трофимом Денисовичем. Но мудрецы, очевидно, решили, что материал
отработан: Все-таки нелюди они, эти великие гуманисты.
Весной этого года умер Иван Леонидович Сидериди, он же Кузнец. Умер при
странных обстоятельствах: выпал из электрички, подъезжая к городку
Грязовец.
По все житейским соображениям, делать ему в тех краях было решительно
нечего; тем более, что добираться электричками почти до самой Вологды -
занятие не для обеспеченого пенсионера. Но в именно в Грязовце еще со
времен Ивана Грозного и до начала нашего века располагалась штаб-квартира
Ордена:
Вполне возможно, что за нами все-таки следили.
И, не исключено: у некоторых начинала оживать - робко, островками -
прежняя память:
В Академии в очередной раз вяло поинтересовались, собираюсь ли я защищать
докторскую, посетовали на мою излишнюю скромность и нерасторопность, потому
что тема готовая, а я, похоже, дожидаюсь, когда перемрут достйные
оппоненты. Потом я заглянул к приятелям в камералку, где, несмотря на
жаркий день, пили свежеразведенный спирт: поминали: Здесь, под "Коней
привередливых", я поучаствовал в очередной дискуссии: какой палеолит
главнее: верхний или нижний? Потом разговор шарахнулся в сторону и коснулся
крылом найденных недавно в Китае терракотовых солдат: Зачем императору Циню
потребовалось тащить за собой в могилу несколько тысяч глиняных болванов?
Воевать царство мертвых? Нет, подумал я, император просто слишком рано
умер, а китайские мудрецы, которых живьем закапывали в землю и чьи книги
сжигались у них на головах, оказались не менее упрямы, чем рабби Лёв.
В прошлом году я встречался со стариком в Праге. Рана в его памяти -
огромная, с двадцать третьего по шестьдесят пятый - постепенно зарастала
чужими воспоминаниями и собственными фантазиями. Так, например, он искрене
считал, что никакой Второй мировой с ее ужасами на самом деле не было, все
это явилось грандиозным наваждением, которое Господь послал своему народу
для острастки. Потом он, хихикая, рассказал, что Зеботтендорф время от
времени, облачившись в короткие кожаные штаны, появляется на Златней уличке
и в бессильной ярости колотит кулаками по стене, где для всех, кроме него,
открыта дверь. Потом кто-нибудь вызывает санитаров:
Итак, я шел по пустой Москве, дивился на изобильные прилавки, покупал
мороженое себе и всяческие мелкие радости - сослуживицам по музею. С тем,
что Африка в этом году мне опять не светит, следовало смириться. Хрип
Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными маршами
Пахмутовой, слова Добронравова: Куда же делся Гребенников, подумал я.
Агату это наверняка бы заинтересовало:
"Смерть под роялем". Или "Убийство по восходящему хроматическому ряду":
Меня обогнала девушка в белом - как на выпускной бал - платье и
стоптанных туфельках на низком каблуке. Под мышкой она несла бумажную
папку, а в руке - пластиковый пакет с чем-то объемистым и, очевидно,
тяжелым. Была в ее походке какая-то отчаянная решимость - и меня вдруг
окатило безотчетной тревогой. Я еще шел, пытаясь разобраться в себе - а
девушка удалялась - как меня обогнали два молодых человека, одетых с
подчеркнутой "иностранной" небрежностью. Один скосил на меня глаза - и
зафиксировал :
Отпустив их чуть-чуть от себя, я ускорил шаг.
Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась,
пытаясь обойти - те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они
старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что шли -
бросились бегом к "месту происшествия": Сейчас будет применен обычный
чекистский прием: "даме плохо". Подъедет машина, возможно, что "скорая":
Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы скользили по
асфальту: Я нагнал "иностранцев" в последний момент: они уже хватали
девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла: Я свел их головы с
приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не поняли, в чем
дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в сторону и с разворота
ногой разнес одному из "пьяных" челюсть. Второй умел драться разве что со
связанными:
Посторонний запах бензииа окутал нас. Я схватил девушку за руку - она
упиралась. Она еще хваталась за свой брызнувший пакет с осколками стекла,
за разлетевшиеся из папки листки: Страшным усилием я выдернул ее к себе,
как из болота. Теперь надо было успеть подобрать кейс - там были все мои
документы - и куда-то нырнуть:
И мы успели и подобрать, и нырнуть, и уже сквозь стекло дверей бывшего
"Мюра и Мерилиза" я успел увидеть подъехавшую "скорую":
У нас было минут десять, чтобы скрыться.
- Ты кто? - дрожа, спросила она.
- Дубровский,- огрызнулся я. - Молчи и не отставай.
Я свернул на вонючую лестницу, ведущую вниз. Там были сортиры. К Играм их
вычистили, но запах убить не смогли. И еще там была курилка. Пустая.
Я открыл кейс. Футболка с медведем: козырек от солнца: помада:
достаточо.
- Переодевайся. Мигом. Я отвернусь.
- Да кто ты такой, чтобы?.. - она задохнулась.
- Потом я тебе все объясню. Главное - выйти отсюда.
- Мне уже все равно не выйти:
- Это ты брось. Так не бывает.
- Там: там мои плакаты остались: листовки:
- О, Господи,- сказал я. - Какая ерунда. Передевайся и пошли.
- Ку:да?
- Там видно будет, - я отвернулся.
- Го:това:- буквально через секунду сказала она.
Я оглянулся. Вместо народоволки передо мной стояла "девочка с окраины" в
мини-платье (оно же макси-майка), с ярким ртом, в залихвастски надвинутой
матерчатой кепочке.
- Хорошо, - одобрил я. - Старое платье мне.
Она послушно подала.
Я скомкал его, унес в мужской туалет и, встав на унитаз, запихал в бачок.
Найдут, но не сразу. Вернулся. Она ждала. На лице ее проступало
недоумение.
- Теперь слушай меня внимательно. Сейчас я беру тебя под руку, и мы
медленно и очень спокойно выходим отсюда и идем туда, куда нам надо. Твоя
задача - ни на кого не смотреть. Как женщина Востока. Постарайся глубоко
задуматься о чем-то. Например, о том, кто я такой. Задача ясна?
- Да, но: зачем все это?
- Поговорим вечером. Давай руку, и пошли. Медленно и печально:
Именно так, медленно и печально, как и полагается ходить под "серой
вуалью", мы миновали спускавшихся нам навстречу двух милиционеров, с трудом
понимавших, чего от них добиваются товарищи чекисты. Сами же чекисты стояли
на галереях и мостиках, высматривая девушку в бальном платье и мужика,
которого никто толком запомнить не сумел, но судя по итогу боя - горилла:
Не забывали они при этом и принюхиваться к покупателям, отчего вид у них
делался совершенно идиотский:
В дверях их стояло человек шесть. Моя спутница напряглась, но -
продолжала идти. И потом, когда и ГУМ, и здание Английского клуба остались
позади, когда мы спустились в неожиданную прохладу бесконечно длинного
подземного перехода, она вдруг задрожала - по-настоящему. Я обхватил ее за
талию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
было нечего есть и потому что на них падали бомбы и снаряды, ты сгонял с
себя лишний жир, играя в бомбоубежище в лаун-теннис. Тебе возили в
бомбардировщиках сливки и персики...
- На колени,- сказал я, но он уже стоял на коленях, готовый целовать наши
сапоги. - Именем пославших меня, живых и мертвых, объявляю тебя, Жданов
Андрей Александрович, извергом рода человеческого. Да будешь ты казнен
смертью. Приговор окончательный, обжалованью не подлежит. Привести в
исполнение немедленно.
- Семью не трогайте,- сказал Жданов. - Пожалуйста, только семью не...
Филипп подошел к нему сзади, приставил к затылку свой желтый от табака
указательный палец. Жданов замер и напрягся, зажмурясь.
Филипп несильно ударил его по затылку ребром ладони.
Тело повалилось беззвучно и мягко.
- Все-таки, сударик мой, обосрался, - недовольно сказал Великий.
Он присел над телом, потрогал пульс.
- Готов, - резюмировал он. - И теперь, господа, я попрошу вас заняться
чем-либо посторонним...
Мы с Филиппом отошли за кустики. Быть наблюдателем жутковатых вудуистских
экзерсисов Великого ни мне, ни ему не хотелось.
- Вот так-то, брат Филипп,- сказал я, закуривая. - Сбылась мечта идиота.
- Не расстраивайся, командир,- сказал Филипп. - Ты просто месть свою
пережил.
Вот, помню, в Майями, в доках, я к такому негритянскому пойлу
пристрастился, "Красный Глаз" называется. Не знаю уж, из чего они его гонят
и на чем настаивают - вроде как на табаке, но не уверен. Так вот, не пьешь
его дня два - и так хочется хоть глоточек, аж мочи нет. И мерещится: в
хрустальной бутылке оно, холодное, пахнет как сад цветущий... А дорвешься,
хлебнешь: теплое, мутное, окурками отдает - и похмелье сразу же наступает,
безо всякого веселья.
Так и здесь. Думаешь, полицаев душить сладко было? Ты его душишь, а в
углу жена голосит и дитю ротишко затыкает...
Мы молча докурили свои попиросы. Великий бормотал полуслышно, потом
вскрикнул на гортанном наречии, потом еще и еще.
- Бабка мне бесов в чулане показывала, а я не верил, дурак,- продолжал
Филипп.
- А что, командир, так о нашем отряде и не известно ничего?
- Пока ничего,- сказал я. - Некогда их искать, да и некому. Берись, если
хочешь.
- Ну... - Филипп почесал ухо. - Почему бы нет?
- Завтра тогда поговорим подробнее.
Помимо всего, завтра нам с Великим предстоял разговор с Софронием.
Фундатор не одобрил бы сегодняшней акции. Более того: нам грозило полное
отстранение от дел. Орден мог давно сменить всю кремлевскую верхушку,
упразднить Советы и даже восстановить монархию - технически это все было
возможно. Но Софроний предвидел после переворота такие гражданские войны и
смуты, в сравнении с которыми даже минувшая война показалась бы
незначительным эпизодом. Правда, у Великого имелся весомый козырь: убрав
вероятного преемника Сталина, мы открывали путь Лаврентию, который давно
сидел у "Пятого Рима" на крючке, хотя сам еще не подозревал об этом.
Бормотание прекратилось, потом Великий закряхтел, распрямляясь (к дождю у
него по-прежнему ломило поясницу), и шагнул к нам.
- Табачку курнуть,- сказал он.- Ох, и препроклятое это дело... прав был
батюшка, когда на улицах курить не велел... себе вред, иным соблазн...
Он со вкусом затянулся и замолчал, прислушиваясь к ощущениям.
- А где наш подсудимый? - спросил я.- Не придет табачку просить?
- Он уже домой побежал, - отмахнулся Великий.- Не в машине же его такого
обосранного везти. Она мне как память дорога, я ее у самого Жукова в
преферанс выиграл...
- Сколько же он протянет такой? - поинтересовался Филипп.
- От конституции, сударик мой, зависит сие, и не только от сталинской, но
и от собственной органомической. Месяц, много - полтора. Потом оживет
ненадолго, вспомнит все - и преставится окончательно. Тогда мы его
душонку-то и выпустим. Хочешь, Колька, тебе отдам? - он протянул аптечный
пузырек. В пузырьке мерцало что-то мутное.
- Mersi, mon prince,- сказал я. - Не хочу. Распорядитесь сами.
Промедление смерти (Москва, 1980, июль)
Москва сегодня больше, чем когда-либо, напоминала образцовый
коммунистический город, родившийся в одномерном вооражении образцвого
коммунистического архитектора, которому присутствие людей на проспектах и
площадях нужно единственно для масштаба. Колдуны из метеослужбы
переусердствовали в учреждении хорошей погоды, и жара стояла несусветная.
Казалось, что где-то за Медведковым или Лосиным Островом внезапно
кончатся постройки и начнутся пески Калахари. Конторы московские с виду
работали, но толку добиться нельзя было ни в одной. Главные начальники, как
правило, высиживали свое на трибунах Олимпиады, а те, на ком все держалось,
хоронили сегодня Высоцкого:
Я не пошел. Новое поколение "красных магов", выросшее в отсутствие
реального сопротивления, было бездарно, легковерно, страшно напугано
рассказами ветеранов о безжалостных мозаичниках, опасалось черых кошек,
кривых углов, пацифистских "лапок", непонятных слов и числа "91". Там, на
Ваганьковском, их наверняка было больше, чем актеров Таганки. Они были
загнаны в угол собственными страхами и потому очень опасны.
Кроме того, с некоторых пор я стал ощущать, что после пребывания в толпе
я впадаю в депрессию. Хочется то ли принять душ, то ли утопиться:
И еще я в очередной раз подумал, как тупа и бестолкова эта власть. У нее
совершенно отсутствовало чутье на своих и чужих. Что покойный Галич чужой -
она еще понимала. Но что Высоцкий свой - уразуметь никак не могла. А с
другой стороны, уразумей она это - и пропал бы Высоцкий: Да, прожить без
врагов эта власть не умела, и единственно, что научилась при ней страна
делать понастоящему качественно - так это врагов.
В общем, я не пошел.
Мне и так хватало поводов для уныния.
До семьдесят шестого оставалась надежда, что Союз Девяти восстановит
связи с Трофимом Денисовичем. Но мудрецы, очевидно, решили, что материал
отработан: Все-таки нелюди они, эти великие гуманисты.
Весной этого года умер Иван Леонидович Сидериди, он же Кузнец. Умер при
странных обстоятельствах: выпал из электрички, подъезжая к городку
Грязовец.
По все житейским соображениям, делать ему в тех краях было решительно
нечего; тем более, что добираться электричками почти до самой Вологды -
занятие не для обеспеченого пенсионера. Но в именно в Грязовце еще со
времен Ивана Грозного и до начала нашего века располагалась штаб-квартира
Ордена:
Вполне возможно, что за нами все-таки следили.
И, не исключено: у некоторых начинала оживать - робко, островками -
прежняя память:
В Академии в очередной раз вяло поинтересовались, собираюсь ли я защищать
докторскую, посетовали на мою излишнюю скромность и нерасторопность, потому
что тема готовая, а я, похоже, дожидаюсь, когда перемрут достйные
оппоненты. Потом я заглянул к приятелям в камералку, где, несмотря на
жаркий день, пили свежеразведенный спирт: поминали: Здесь, под "Коней
привередливых", я поучаствовал в очередной дискуссии: какой палеолит
главнее: верхний или нижний? Потом разговор шарахнулся в сторону и коснулся
крылом найденных недавно в Китае терракотовых солдат: Зачем императору Циню
потребовалось тащить за собой в могилу несколько тысяч глиняных болванов?
Воевать царство мертвых? Нет, подумал я, император просто слишком рано
умер, а китайские мудрецы, которых живьем закапывали в землю и чьи книги
сжигались у них на головах, оказались не менее упрямы, чем рабби Лёв.
В прошлом году я встречался со стариком в Праге. Рана в его памяти -
огромная, с двадцать третьего по шестьдесят пятый - постепенно зарастала
чужими воспоминаниями и собственными фантазиями. Так, например, он искрене
считал, что никакой Второй мировой с ее ужасами на самом деле не было, все
это явилось грандиозным наваждением, которое Господь послал своему народу
для острастки. Потом он, хихикая, рассказал, что Зеботтендорф время от
времени, облачившись в короткие кожаные штаны, появляется на Златней уличке
и в бессильной ярости колотит кулаками по стене, где для всех, кроме него,
открыта дверь. Потом кто-нибудь вызывает санитаров:
Итак, я шел по пустой Москве, дивился на изобильные прилавки, покупал
мороженое себе и всяческие мелкие радости - сослуживицам по музею. С тем,
что Африка в этом году мне опять не светит, следовало смириться. Хрип
Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными маршами
Пахмутовой, слова Добронравова: Куда же делся Гребенников, подумал я.
Агату это наверняка бы заинтересовало:
"Смерть под роялем". Или "Убийство по восходящему хроматическому ряду":
Меня обогнала девушка в белом - как на выпускной бал - платье и
стоптанных туфельках на низком каблуке. Под мышкой она несла бумажную
папку, а в руке - пластиковый пакет с чем-то объемистым и, очевидно,
тяжелым. Была в ее походке какая-то отчаянная решимость - и меня вдруг
окатило безотчетной тревогой. Я еще шел, пытаясь разобраться в себе - а
девушка удалялась - как меня обогнали два молодых человека, одетых с
подчеркнутой "иностранной" небрежностью. Один скосил на меня глаза - и
зафиксировал :
Отпустив их чуть-чуть от себя, я ускорил шаг.
Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась,
пытаясь обойти - те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они
старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что шли -
бросились бегом к "месту происшествия": Сейчас будет применен обычный
чекистский прием: "даме плохо". Подъедет машина, возможно, что "скорая":
Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы скользили по
асфальту: Я нагнал "иностранцев" в последний момент: они уже хватали
девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла: Я свел их головы с
приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не поняли, в чем
дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в сторону и с разворота
ногой разнес одному из "пьяных" челюсть. Второй умел драться разве что со
связанными:
Посторонний запах бензииа окутал нас. Я схватил девушку за руку - она
упиралась. Она еще хваталась за свой брызнувший пакет с осколками стекла,
за разлетевшиеся из папки листки: Страшным усилием я выдернул ее к себе,
как из болота. Теперь надо было успеть подобрать кейс - там были все мои
документы - и куда-то нырнуть:
И мы успели и подобрать, и нырнуть, и уже сквозь стекло дверей бывшего
"Мюра и Мерилиза" я успел увидеть подъехавшую "скорую":
У нас было минут десять, чтобы скрыться.
- Ты кто? - дрожа, спросила она.
- Дубровский,- огрызнулся я. - Молчи и не отставай.
Я свернул на вонючую лестницу, ведущую вниз. Там были сортиры. К Играм их
вычистили, но запах убить не смогли. И еще там была курилка. Пустая.
Я открыл кейс. Футболка с медведем: козырек от солнца: помада:
достаточо.
- Переодевайся. Мигом. Я отвернусь.
- Да кто ты такой, чтобы?.. - она задохнулась.
- Потом я тебе все объясню. Главное - выйти отсюда.
- Мне уже все равно не выйти:
- Это ты брось. Так не бывает.
- Там: там мои плакаты остались: листовки:
- О, Господи,- сказал я. - Какая ерунда. Передевайся и пошли.
- Ку:да?
- Там видно будет, - я отвернулся.
- Го:това:- буквально через секунду сказала она.
Я оглянулся. Вместо народоволки передо мной стояла "девочка с окраины" в
мини-платье (оно же макси-майка), с ярким ртом, в залихвастски надвинутой
матерчатой кепочке.
- Хорошо, - одобрил я. - Старое платье мне.
Она послушно подала.
Я скомкал его, унес в мужской туалет и, встав на унитаз, запихал в бачок.
Найдут, но не сразу. Вернулся. Она ждала. На лице ее проступало
недоумение.
- Теперь слушай меня внимательно. Сейчас я беру тебя под руку, и мы
медленно и очень спокойно выходим отсюда и идем туда, куда нам надо. Твоя
задача - ни на кого не смотреть. Как женщина Востока. Постарайся глубоко
задуматься о чем-то. Например, о том, кто я такой. Задача ясна?
- Да, но: зачем все это?
- Поговорим вечером. Давай руку, и пошли. Медленно и печально:
Именно так, медленно и печально, как и полагается ходить под "серой
вуалью", мы миновали спускавшихся нам навстречу двух милиционеров, с трудом
понимавших, чего от них добиваются товарищи чекисты. Сами же чекисты стояли
на галереях и мостиках, высматривая девушку в бальном платье и мужика,
которого никто толком запомнить не сумел, но судя по итогу боя - горилла:
Не забывали они при этом и принюхиваться к покупателям, отчего вид у них
делался совершенно идиотский:
В дверях их стояло человек шесть. Моя спутница напряглась, но -
продолжала идти. И потом, когда и ГУМ, и здание Английского клуба остались
позади, когда мы спустились в неожиданную прохладу бесконечно длинного
подземного перехода, она вдруг задрожала - по-настоящему. Я обхватил ее за
талию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76