Понимаете? Деды обманывали как бы сами
себя, оберегая от суда какие-то свои незаконные устремления, но перед
внуками этот обман вставал как святая истина. Тоже знакомо, не так ли?
- Да. К счастью, лично меня это миновало: но наслышан. Наслышан.
- Кроме того, в каждом поколении появлялись те самые диверсанты, о
которых я уже говорил. Они тоже имели особую программу, против которой были
бессильны - хотя и знали, что исполнение ее бессмысленно. Тем не менее
несчастные усыпальницы хотя бы раз в тысячелетие подвергались очередной
атаке - как правило, успешной. Я могу знать не все, но и того, что знаю,
достаточно: усыпальница Сора была уничтожена шестнадцать раз, усыпальница
Дево - семь.
- Уничтожены? Но я же:
- "Уничтожение" в понятиях Создателей - это почти антоним "разрушению".
Может быть, поэтому они были так шокированы оружием Йрта, которое
превращало в пыль все, на что было обращено. Конечно, разрушить усыпальницу
можно, хотя и очень трудно, чрезвычайно трудно: зато убить Спящих оказалось
довольно легко. Последние пятьдесят-шестьдесят тысячелетий диверсии
производились руками людей:
- Так,- сказал Николай Степанович.
Почти не чувствуя вкуса, он допил свой коньяк. Фламель смотрел куда-то
мимо него.
- Мне очень жаль,- сказал Фламель.- Но мы: мы оказались почти бессильны
перед нами самими. И когда стало ясно, что так мы доведем дело до нового
ледникового периода, а то и до полной стерилизации планеты:
- Это когда погибла Атлантида?
- Нет, значительно раньше. Когда образовались Сахара, Гоби, Амазонская
низменность: там были центры цивилизации: царства Инугаах и Мальбет,
вольное сообщество Ке: Кстати, Атлантида не погибла. Она, как бы это
сказать: обособилась. Но это было двадцать тысяч лет спустя. А в те времена
она была диким островом, населенным людоедами и колдунами. Так вот, тогда и
возникла мысль, что мангасы должны что-то противопоставить самим себе. Как
вы понимаете, такую крамолу ни один мангас не мог вместить в свое сознание
целиком. Но по частям: вы меня понимаете? Я знаю первое слово фразы, вы -
второе, кто-то незнакомый - третье:
- Кажется, понимаю.
- Самая страшная конспирация - конспирация перед самим собой. Мелкие и
будто бы ни на что не влияющие действия. Незначительные просчеты и ошибки:
как бы просчеты и ошибки: Наконец, роли. Войдя в роль, можно позволить себе
нечто большее, не так ли? А роли мы себе избирали не просто "кушать
подано": хотя и без этого не обходилось: Человечество возрождалось, и мы
при сем скромно присутствовали. Пугая, подсказывая, направляя:
Николай Степанович посмотрел на сидящего перед ним, вспомнил, какова роль
Фламеля, и медленно кивнул.
- И в каком же положении мы с вами находимся сегодня?
- В очень сложном. Похоже, создавая противодействие самим себе, мы
переусердствовали. Вы знаете, что многие знания мангасов перекочевали к
людям, и использовать они их намерены уже друг против друга. Все это пока
еще глубокая тайна, но рубеж очень близок: Собственно мангасов сейчас уже
очень мало - триста одиннадцать. И две тысячи четыреста яиц. Даже если
истребление яиц прекратится, в чем я не уверен:
- Понимаю. Но не могу сказать, что сочувствую.
- Несмотря на то, что само существование человечества - наша заслуга? Что
поэзия: подбор звуков и смыслов в резонанс колебаниям мировых линий - тоже
наше изобретение? Что:
- У меня случай, аналогичный вашему. Умом все понимаю, но ничего не могу
с собой поделать.
Фламель усмехнулся.
- Еще коньяк?
- Да, если не трудно:
- Хочу повторить: нас уже очень мало, чтобы на что-то реально влиять. Но
при этом мы буквально начинены всеми знаниями Создателей, и предыдущей
цивилизации людей, и атлантов - а это было нечто необычное, поверьте, они
во многом сумели превзойти самих Дево, - и множеством тайных умений
новейшего времени. У нас есть внутренний запрет на применение всего этого:
но у вас-то такого запрета нет:
- Простите? - Николай Степанович поперхнулся коньяком. - Что вы хотите
сказать?
- Что вы можете пользоваться ими по вашему собственному усмотрению.
- Не понял: С какой стати?
- В незапамятные времена Верховный мангас Лу потерял - совершенно
случайно, как вы понимаете - то, что можно назвать ключом. Или Словом
Власти. Или Именем Бога. Как хотите, на выбор. И ключ этот, путешествуя из
рук в руки, выбрал почему-то вас:
- Выбрал?..
- Или задержался у вас, если вам так больше нравится.
- Постойте. Зачем это было сделано? Цель?
- Говорю же - совершенно случайно. Выпал из кармана. Мангас Лу был
страшно расстроен.
- Похоже,- Николай Степанович достал портсигар, посмотрел на него,- мне,
как честному человеку, следует вернуть находку законному владельцу:
- Мангаса Лу нет с нами много лет. Ключ ваш. Можете подойти к двери и
открыть ее.
- И что за дверью?
- О, многое. Допустим, вот это. Как пример:
Фламель вынул из внутреннего кармана свернутую трубочкой газету. Из нее
выпали какие-то пожелтевшие вырезки. Сама газета была глянцевая, тонкая и
шуршащая, цветные заголовки: "Иркутские ведомости", 1990, 4 января. Статья
на разворот, и в центре овальная фотография: офицер с удивительно знакомым
худым лицом, со "Св. Георгием III степени" на шее:
"Забытый юбилей" - название статьи. И ниже, петитом: "Сто лет со дня
рождения Павла Москаленко".
Павлуша! С ума сойти.
Забытый юбилей.
"В наше бурное время среди праздников и трудов, забот и сомнений иногда
совершенно незамеченными проходят даты, знаменующие события важные,
судьбинные, но по причинам то ли конъюнктурным, то ли случайным задвинутые
в тень, в темный исторический чулан, а порой и выброшенные как будто бы за
ненадобностью из дому. Кто вспомнит сегодня, что ровно сто лет назад в
городе Иркутске на улице Знаменской в семье отставного военного врача
родился мальчик, которому суждено будет сказать свое веское слово в истории
Отечества, но которого за слово это проклянут, оболгут и возненавидят?
Более того, приняв слишком близко к сердцу эти проклятия, он всю жизнь свою
проживет с каиновым клеймом братоубийцы. Однако давайте попробуем отойти на
время от готовых клише, навязанных народу в свое время либеральной прессой,
и еще раз присмотреться к этому офицеру, "палачу Петрограда", "душителю
свобод", "помеси Аракчеева и Бонапарта":
В раннем детстве потерявший мать и отца, мальчик был выращен дедом,
человеком образованным, суровым и сильным. Закончив с золотой медалью
гимназию, он решил пойти по его стопам и поступил в учительскую семинарию,
по завершении которой уехал в село Култук школьным учителем. Однако
страстное увлечение природой и обычаями народов родного края подвигли его
на научную стезю, и в тысяча девятьсот тринадцатом году мы уже видим его
работником естественно-исторического музея при отделении Географического
Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической
экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.
С первых месяцев вольноопределяющийся Москаленко на фронте. Ранение,
школа прапорщиков, первый офицерский чин. В неудачной кампании пятнадцатого
года взвод подпоручика Москаленко в течение трех суток удерживает
безымянный железнодорожный разъезд, обеспечивая отвод наших войск. За этот
подвиг - первый Георгиевский крест и производство по службе. К марту
семнадцатого года Павел Москаленко уже штабс-капитан и кавалер ордена Св.
Георгия III степени - ордена, который в то время мог быть пожалован самое
малое полковнику.
Отречение государя Императора Николая II штабс-капитан Москаленко
воспринял крайне болезненно и некоторое время был близок к тому, чтобы,
подобно многим офицерам, оставить службу - четыре ранения позволяли ему
совершить это без урона чести. Однако солдаты батальона, которым он
командовал, не позволили ему сделать этот шаг, могший стать роковым не
только в его судьбе, но и в судьбе Отечества нашего.
После неудачного июньского наступления полк, в котором служил Москаленко,
был выведен на пополнение и переформирование в район Луги, в лесной лагерь.
По распоряжению генерала Корнилова все четыре батальона были сведены в
один, командовать которым назначен был штабс-капитан Москаленко.
Интересно, что это назначение охотно приняли командиры других батальонов,
будучи выше чином. Доблесть и воинское умение бывшего сельского учителя тем
самым оказались общепризнаны.
Благодаря некоторой удаленности лагеря от населенных мест, а также
железной дисциплине, установленной новым командиром вразрез с
практиковавшимся в армии губительным своеволием нижних чинов (что было, как
ни покажется странным, поддержано батальонным комитетом), общее разложение
армии не коснулось батальона. Интенсивно велась учеба: командир поставил
перед собой и всеми солдатами и офицерами задачу создать архибоеспособное
подразделение, заведомо сильнейшее, чем равное по численности германское.
"Мы выбивались из сил, для сна оставались считанные часы,- рассказывал
позже майор Корженецкий. - Мало того, что солдатиков необходимо было
научить всему военному искусству - их требовалось и оградить от тлетворного
влияния многочисленных и наглых от осознания безнаказанности вражеских
агентов. Бог знает, каким чудом нам удалось отстоять их умы и сердца:"
После того, как генерал Корнилов, преданный Керенским, "оказался"
мятежником и заговорщиком, с Москаленкой произошла некоторая перемена. "Он
будто бы увидел что-то впереди,- рассказывает далее Корженецкий,- и отныне
был подчинен лишь достижению той невидимой нам цели:" И когда в октябре к
Петрограду были двинуты войска, а затем остановлены приказом командующего
округом, Москаленко приказа не выполнил и продолжал движение к столице.
Вечером двадцать четвертого октября сводный батальон вошел в Петроград по
Ижорской дороге.
Уже было доказано с цифрами в руках, что мятеж в столице был обречен на
неудачу, что против едва десяти тысяч плохо вооруженных боевиков и матросов
разложившегося от безделья Балтийского флота было повернуто сто пятьдесят
тысяч штыков верных правительству частей, что гарнизон восстание не
поддержал и оставался по крайней мере нейтральным, что имевшемуся у
мятежников крейсеру негде было развернуться между мостами и набережными, и
что нужно было всего лишь дождаться прибытия этих самых частей, чтобы одним
моральным давлением заставить мятежников разойтись по домам: Все это,
разумеется, так. И все же что-то заставляет все новые и новые поколения
историков и публицистов доказывать и доказывать и доказывать это, по их
мнению, очевидное.
Батальон по дороге рос, как снежный ком: к нему присоединились две
казачьи сотни, шестидюймовая батарея, бронеавтомобильный взвод; кроме того,
вооруженные студенты и гимназисты, вышедшие в отставку офицеры и рабочие
образовали милиционерскую роту под командованием прапорщика Гринштейна.
Около полуночи произошло первое вооруженное столкновение: группа пьяных
матросов попыталась остановить продвижение колонны:
Всю ночь и большую часть дня батальон метался по городу, как рикошетящая
пуля, терзая и разя. Но не следует все жертвы этих действительно страшных
часов взваливать на печи москаленковцев: и если чудовищный разгром на
Миллионной улице и в Смольном - дело рук, безусловно, усмирителей, то
побоище на Мойке учинили латышские стрелки и саперы, замаливающие свое
участие в мятеже. Разрушения же в городе произведены были по большей части
снарядами "Авроры".
Да, наличие крейсера было серьезным козырем в руках мятежников. Но одно
дело грозить из жерл неподвижным и беззащитным дворцам - и совсем другое
вести борьбу с того же калибра орудиями, бьющими с закрытых позиций. Два
часа отряды мятежников, столпившись на Арсенальной набережной, наблюдали из
безопасного далека за ходом сражения; наконец малоповоротливое и
слабобронированное времен Цусимы чудовище получило четыре попадания кряду,
загорелось и врезалось в быки Двоцового моста: В сущности, это был конец
мятежу, но еще долгих десять часов свистели пули и лилась кровь.
Позднее хмурое утро двадцать пятого было отмечено исходом из города
матросов: на миноносцах и лодках, катерах и ялах они плыли к Кронштадту. Им
стреляли вслед, но лениво. А чуть позже разбрелись по домам и
боевики"красногвардейцы". Патрули измученных москаленковцев блуждали по
пустому холодному городу. В здании городской Думы для них устроили
временную столовую; проглотив по несколько ложек горячей каши и по кружке
сладкого кипятка, они шли дальше, на ветер и колючий летящий снег. Поздно
вечером к перрону Балтийского вокзала прибыл первый эшелон с фронта:
Вот тогда оказалось, что гарнизон исправно несет свою службу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
себя, оберегая от суда какие-то свои незаконные устремления, но перед
внуками этот обман вставал как святая истина. Тоже знакомо, не так ли?
- Да. К счастью, лично меня это миновало: но наслышан. Наслышан.
- Кроме того, в каждом поколении появлялись те самые диверсанты, о
которых я уже говорил. Они тоже имели особую программу, против которой были
бессильны - хотя и знали, что исполнение ее бессмысленно. Тем не менее
несчастные усыпальницы хотя бы раз в тысячелетие подвергались очередной
атаке - как правило, успешной. Я могу знать не все, но и того, что знаю,
достаточно: усыпальница Сора была уничтожена шестнадцать раз, усыпальница
Дево - семь.
- Уничтожены? Но я же:
- "Уничтожение" в понятиях Создателей - это почти антоним "разрушению".
Может быть, поэтому они были так шокированы оружием Йрта, которое
превращало в пыль все, на что было обращено. Конечно, разрушить усыпальницу
можно, хотя и очень трудно, чрезвычайно трудно: зато убить Спящих оказалось
довольно легко. Последние пятьдесят-шестьдесят тысячелетий диверсии
производились руками людей:
- Так,- сказал Николай Степанович.
Почти не чувствуя вкуса, он допил свой коньяк. Фламель смотрел куда-то
мимо него.
- Мне очень жаль,- сказал Фламель.- Но мы: мы оказались почти бессильны
перед нами самими. И когда стало ясно, что так мы доведем дело до нового
ледникового периода, а то и до полной стерилизации планеты:
- Это когда погибла Атлантида?
- Нет, значительно раньше. Когда образовались Сахара, Гоби, Амазонская
низменность: там были центры цивилизации: царства Инугаах и Мальбет,
вольное сообщество Ке: Кстати, Атлантида не погибла. Она, как бы это
сказать: обособилась. Но это было двадцать тысяч лет спустя. А в те времена
она была диким островом, населенным людоедами и колдунами. Так вот, тогда и
возникла мысль, что мангасы должны что-то противопоставить самим себе. Как
вы понимаете, такую крамолу ни один мангас не мог вместить в свое сознание
целиком. Но по частям: вы меня понимаете? Я знаю первое слово фразы, вы -
второе, кто-то незнакомый - третье:
- Кажется, понимаю.
- Самая страшная конспирация - конспирация перед самим собой. Мелкие и
будто бы ни на что не влияющие действия. Незначительные просчеты и ошибки:
как бы просчеты и ошибки: Наконец, роли. Войдя в роль, можно позволить себе
нечто большее, не так ли? А роли мы себе избирали не просто "кушать
подано": хотя и без этого не обходилось: Человечество возрождалось, и мы
при сем скромно присутствовали. Пугая, подсказывая, направляя:
Николай Степанович посмотрел на сидящего перед ним, вспомнил, какова роль
Фламеля, и медленно кивнул.
- И в каком же положении мы с вами находимся сегодня?
- В очень сложном. Похоже, создавая противодействие самим себе, мы
переусердствовали. Вы знаете, что многие знания мангасов перекочевали к
людям, и использовать они их намерены уже друг против друга. Все это пока
еще глубокая тайна, но рубеж очень близок: Собственно мангасов сейчас уже
очень мало - триста одиннадцать. И две тысячи четыреста яиц. Даже если
истребление яиц прекратится, в чем я не уверен:
- Понимаю. Но не могу сказать, что сочувствую.
- Несмотря на то, что само существование человечества - наша заслуга? Что
поэзия: подбор звуков и смыслов в резонанс колебаниям мировых линий - тоже
наше изобретение? Что:
- У меня случай, аналогичный вашему. Умом все понимаю, но ничего не могу
с собой поделать.
Фламель усмехнулся.
- Еще коньяк?
- Да, если не трудно:
- Хочу повторить: нас уже очень мало, чтобы на что-то реально влиять. Но
при этом мы буквально начинены всеми знаниями Создателей, и предыдущей
цивилизации людей, и атлантов - а это было нечто необычное, поверьте, они
во многом сумели превзойти самих Дево, - и множеством тайных умений
новейшего времени. У нас есть внутренний запрет на применение всего этого:
но у вас-то такого запрета нет:
- Простите? - Николай Степанович поперхнулся коньяком. - Что вы хотите
сказать?
- Что вы можете пользоваться ими по вашему собственному усмотрению.
- Не понял: С какой стати?
- В незапамятные времена Верховный мангас Лу потерял - совершенно
случайно, как вы понимаете - то, что можно назвать ключом. Или Словом
Власти. Или Именем Бога. Как хотите, на выбор. И ключ этот, путешествуя из
рук в руки, выбрал почему-то вас:
- Выбрал?..
- Или задержался у вас, если вам так больше нравится.
- Постойте. Зачем это было сделано? Цель?
- Говорю же - совершенно случайно. Выпал из кармана. Мангас Лу был
страшно расстроен.
- Похоже,- Николай Степанович достал портсигар, посмотрел на него,- мне,
как честному человеку, следует вернуть находку законному владельцу:
- Мангаса Лу нет с нами много лет. Ключ ваш. Можете подойти к двери и
открыть ее.
- И что за дверью?
- О, многое. Допустим, вот это. Как пример:
Фламель вынул из внутреннего кармана свернутую трубочкой газету. Из нее
выпали какие-то пожелтевшие вырезки. Сама газета была глянцевая, тонкая и
шуршащая, цветные заголовки: "Иркутские ведомости", 1990, 4 января. Статья
на разворот, и в центре овальная фотография: офицер с удивительно знакомым
худым лицом, со "Св. Георгием III степени" на шее:
"Забытый юбилей" - название статьи. И ниже, петитом: "Сто лет со дня
рождения Павла Москаленко".
Павлуша! С ума сойти.
Забытый юбилей.
"В наше бурное время среди праздников и трудов, забот и сомнений иногда
совершенно незамеченными проходят даты, знаменующие события важные,
судьбинные, но по причинам то ли конъюнктурным, то ли случайным задвинутые
в тень, в темный исторический чулан, а порой и выброшенные как будто бы за
ненадобностью из дому. Кто вспомнит сегодня, что ровно сто лет назад в
городе Иркутске на улице Знаменской в семье отставного военного врача
родился мальчик, которому суждено будет сказать свое веское слово в истории
Отечества, но которого за слово это проклянут, оболгут и возненавидят?
Более того, приняв слишком близко к сердцу эти проклятия, он всю жизнь свою
проживет с каиновым клеймом братоубийцы. Однако давайте попробуем отойти на
время от готовых клише, навязанных народу в свое время либеральной прессой,
и еще раз присмотреться к этому офицеру, "палачу Петрограда", "душителю
свобод", "помеси Аракчеева и Бонапарта":
В раннем детстве потерявший мать и отца, мальчик был выращен дедом,
человеком образованным, суровым и сильным. Закончив с золотой медалью
гимназию, он решил пойти по его стопам и поступил в учительскую семинарию,
по завершении которой уехал в село Култук школьным учителем. Однако
страстное увлечение природой и обычаями народов родного края подвигли его
на научную стезю, и в тысяча девятьсот тринадцатом году мы уже видим его
работником естественно-исторического музея при отделении Географического
Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической
экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.
С первых месяцев вольноопределяющийся Москаленко на фронте. Ранение,
школа прапорщиков, первый офицерский чин. В неудачной кампании пятнадцатого
года взвод подпоручика Москаленко в течение трех суток удерживает
безымянный железнодорожный разъезд, обеспечивая отвод наших войск. За этот
подвиг - первый Георгиевский крест и производство по службе. К марту
семнадцатого года Павел Москаленко уже штабс-капитан и кавалер ордена Св.
Георгия III степени - ордена, который в то время мог быть пожалован самое
малое полковнику.
Отречение государя Императора Николая II штабс-капитан Москаленко
воспринял крайне болезненно и некоторое время был близок к тому, чтобы,
подобно многим офицерам, оставить службу - четыре ранения позволяли ему
совершить это без урона чести. Однако солдаты батальона, которым он
командовал, не позволили ему сделать этот шаг, могший стать роковым не
только в его судьбе, но и в судьбе Отечества нашего.
После неудачного июньского наступления полк, в котором служил Москаленко,
был выведен на пополнение и переформирование в район Луги, в лесной лагерь.
По распоряжению генерала Корнилова все четыре батальона были сведены в
один, командовать которым назначен был штабс-капитан Москаленко.
Интересно, что это назначение охотно приняли командиры других батальонов,
будучи выше чином. Доблесть и воинское умение бывшего сельского учителя тем
самым оказались общепризнаны.
Благодаря некоторой удаленности лагеря от населенных мест, а также
железной дисциплине, установленной новым командиром вразрез с
практиковавшимся в армии губительным своеволием нижних чинов (что было, как
ни покажется странным, поддержано батальонным комитетом), общее разложение
армии не коснулось батальона. Интенсивно велась учеба: командир поставил
перед собой и всеми солдатами и офицерами задачу создать архибоеспособное
подразделение, заведомо сильнейшее, чем равное по численности германское.
"Мы выбивались из сил, для сна оставались считанные часы,- рассказывал
позже майор Корженецкий. - Мало того, что солдатиков необходимо было
научить всему военному искусству - их требовалось и оградить от тлетворного
влияния многочисленных и наглых от осознания безнаказанности вражеских
агентов. Бог знает, каким чудом нам удалось отстоять их умы и сердца:"
После того, как генерал Корнилов, преданный Керенским, "оказался"
мятежником и заговорщиком, с Москаленкой произошла некоторая перемена. "Он
будто бы увидел что-то впереди,- рассказывает далее Корженецкий,- и отныне
был подчинен лишь достижению той невидимой нам цели:" И когда в октябре к
Петрограду были двинуты войска, а затем остановлены приказом командующего
округом, Москаленко приказа не выполнил и продолжал движение к столице.
Вечером двадцать четвертого октября сводный батальон вошел в Петроград по
Ижорской дороге.
Уже было доказано с цифрами в руках, что мятеж в столице был обречен на
неудачу, что против едва десяти тысяч плохо вооруженных боевиков и матросов
разложившегося от безделья Балтийского флота было повернуто сто пятьдесят
тысяч штыков верных правительству частей, что гарнизон восстание не
поддержал и оставался по крайней мере нейтральным, что имевшемуся у
мятежников крейсеру негде было развернуться между мостами и набережными, и
что нужно было всего лишь дождаться прибытия этих самых частей, чтобы одним
моральным давлением заставить мятежников разойтись по домам: Все это,
разумеется, так. И все же что-то заставляет все новые и новые поколения
историков и публицистов доказывать и доказывать и доказывать это, по их
мнению, очевидное.
Батальон по дороге рос, как снежный ком: к нему присоединились две
казачьи сотни, шестидюймовая батарея, бронеавтомобильный взвод; кроме того,
вооруженные студенты и гимназисты, вышедшие в отставку офицеры и рабочие
образовали милиционерскую роту под командованием прапорщика Гринштейна.
Около полуночи произошло первое вооруженное столкновение: группа пьяных
матросов попыталась остановить продвижение колонны:
Всю ночь и большую часть дня батальон метался по городу, как рикошетящая
пуля, терзая и разя. Но не следует все жертвы этих действительно страшных
часов взваливать на печи москаленковцев: и если чудовищный разгром на
Миллионной улице и в Смольном - дело рук, безусловно, усмирителей, то
побоище на Мойке учинили латышские стрелки и саперы, замаливающие свое
участие в мятеже. Разрушения же в городе произведены были по большей части
снарядами "Авроры".
Да, наличие крейсера было серьезным козырем в руках мятежников. Но одно
дело грозить из жерл неподвижным и беззащитным дворцам - и совсем другое
вести борьбу с того же калибра орудиями, бьющими с закрытых позиций. Два
часа отряды мятежников, столпившись на Арсенальной набережной, наблюдали из
безопасного далека за ходом сражения; наконец малоповоротливое и
слабобронированное времен Цусимы чудовище получило четыре попадания кряду,
загорелось и врезалось в быки Двоцового моста: В сущности, это был конец
мятежу, но еще долгих десять часов свистели пули и лилась кровь.
Позднее хмурое утро двадцать пятого было отмечено исходом из города
матросов: на миноносцах и лодках, катерах и ялах они плыли к Кронштадту. Им
стреляли вслед, но лениво. А чуть позже разбрелись по домам и
боевики"красногвардейцы". Патрули измученных москаленковцев блуждали по
пустому холодному городу. В здании городской Думы для них устроили
временную столовую; проглотив по несколько ложек горячей каши и по кружке
сладкого кипятка, они шли дальше, на ветер и колючий летящий снег. Поздно
вечером к перрону Балтийского вокзала прибыл первый эшелон с фронта:
Вот тогда оказалось, что гарнизон исправно несет свою службу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76