Честь имею.
- Ступайте, Густав, - сказал я. - И если вас погонят вперед, постарайтесь
поглубже увязнуть в болоте:
Все складывалось как нельзя лучше.
После заката я выстроил отряд. Германцы лупили в небо ракетами. Где-то
очень высоко гудели моторы.
- Солдаты! Сегодня я получил известие, что основная задача нашего отряда
выполнена. Я принял решение эвакуировать тылы отряда, раненых и больных, а
также молодежь на нейтральную территорию. Там тепло и не стреляют. Для
прикрытия отхода мне нужно двадцать человек добровольцев. Шаг вперед.
Можно было не говорить этого. Шагнули все.
- Отставить: Бессемейные - шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух - в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду - в строй! Со мной останутся двадцать
человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
- А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду отменно.
Представляю, что мог подумать Зеботтендорф, хорошо осведомленый о том,
какого рода обряд долженствовало проводить при вскрытии сооответствующих
захоронений:
Между тем в землянке я затянул одну из стен белой льняной скатертью,
специально приберегаемой для этого случая. На колоде закрепил стоймя
обычную игральную карту. Огоньком спички выверил расстояние, куда ставить
черную свечку:
- Ребята,- сказал я Ордоньесу, Агафонову и доктору Симановичу. - Сейчас
вы окажетесь в другой стране. Я сам толком не знаю, где именно. Скорее
всего, там будут говорить по-испански. Вы - нелегальные иммигранты. Вам
придется нелегко. Постарайтесь устроиться. Вот - остатки нашего богатства,
- я раздал им обрывки золотых цепей. - На первое время может хватить.
Обустраивайтесь надолго. Вряд ли удастся вернуться:
Наверное, со строны это было невозможное зрелище: люди, взявшись за руки,
цепочкой втягивались в землянку и исчезали в ней навсегда. Но мне тогда
было не до наблюдений и размышлений: требовалось следить за огоньком свечи
и успевать зажечь новую взамен догоревшей. Воздух вблизи бегущих людей
возмущался, пламя колебалось, и я опасался, что отряд мой разбросает по
всему западному полушарию. Но как выяснилось много позже, опасения эти были
напрасны:
- Вот и все,- сказал я оставшимся.- Если кто выживет, пойдет туда же.
Способ вы уже уяснили - и если со мной что случится, последний уходящий
гранатой погасит свечку:
- А почему сразу всем не уйти? - спросил Филипп.
- А ты фильм "Тринадцать" видел?
- Понял,- сказал Филипп.- Приковываем врага к сухому колодцу?
- Что-то вроде.
- И сколько же нам нужно продержаться?
- Хотя бы два штурма. А сейчас надо пошуметь еще немного:
И мы пошумели. В яме на вершине холма стояла бочка с бензином, а на дне
бочки покоилось до поры до времени пять килограммов тола. Сначала мы
покричали и постреляли. а потом я крутанул ручку динамо, и бочка ахнула.
Видимо, приснопамятный взрыв Кракатау с некоторого удаления примерно так
и выглядел.
И через полчаса немцы пошли на приступ.
Они подтащили прожектора и гнали в небо ракету за ракетой, и моим
пулеметчикам приходилось лупить вслепую, но тропки пристреляны были
заранее, а без тропок по этим болотам не пройдет и лягушка. Так что сам по
себе приступ не был страшен. Я опасался минометного обстрела, но
Зеботтендорфу нужен был живой посредник, а солдатиков арийские самки
нарожают quantum satis.
Утром произошел второй приступ, а после полудня - третий. Нас осталось
восемь человек и две цинки патронов.
- Все, ребята,- сказал я, подзывая Филиппа и Иванова. - Созывайте всех.
Отход.
- Командир! - закричал Филипп. - Да мы их!.. Да еще!..
- Не спорить. Собрать всех - и в землянку.
Филипп заревел выпью, и стали подтягиваться уцелевшие бойцы. Уже при
отходе то ли шальной, то ли снайперской пулей убило Брагина, последним
вступившего в наш отряд окруженца; до этого он в одиночку бесчинствовал по
сельским комендатурам:
Я отправил ребят в путь, не зная, найдут ли они тех, кто ушел раньше.
Филиппу я сказал: не возвращайтесь, пока Сталин живой, не пишите и вообще
не привлекайте к себе внимания. Я не хочу, чтобы и там до вас добрались.
Потом снял и бросил в угол скатерть, перевернул колоду, облил все последним
бензином, выбрался наружу, отбежал и бросил в землянку гранату. Глухо
бухнуло, выбросило дымное пламя и горящие тряпки.
Когда грязные по уши эсэсовцы выбрались на остров, я сидел на патронном
ящике и курил прибереженную специально для такого случая американскую
солдатскую сигару. Длинный как жердь нибелунг подошел ко мне и отдал честь:
- Герр Конан, группенфюрер фон Зеботтендорф просит вас быть его гостем:
Потом он огляделся, посмотрел на тело невезучего Брагина и с легкой
дрожью в голосе добавил:
- А где же все остальные?
- Там, - показал я вниз.- Все там.
В палатке Зеботтендорфа меня ждал скромный фронтовой обед - правда, с
неплохим греческим коньяком.
Барон попытался быть насмешлив.
- Неужели вы думали, Николас, что меч Зигфрида может даться в чужие руки?
Где была ваша эрудиция? Нотунг - это не ваша хваленая "катюша".
Вы и "катюшу"-то взять толком не смогли, хотел сказать я; все же два года
труда не пропали даром: коготок увяз, крючок вонзился, дверца мышеловки
захлопнулась.
- Отрицательный результат - тоже результат,- сказал я. - Зато выяснилось
достоверно, что ни славянская, ни еврейская кровь не способны снять
заклятие Кримхильды. Поэкспериментируйте с арийской:
Золотая дверь.
(Царское село, 1898, канун Рождества)
Рождество всегда немножко похороны, потому что пахнет елкой.
Дом был гулок и тих. Родители уехали в гости к Стеблиным, Митя увязался с
ними, а я сказался недостаточно здоровым и даже изобразил покашливание.
Маменька тут же велела влить в меня стакан горячего молока и уложила в
постель.
Я сделал вид, что продолжаю читать Жаколио.
И действительно, мне удалось не выдать своего истинного намерения:
остаться, наконец, в одиночестве.
Потом я встал, вынул из ящика стола отточеный ланцет и пошел в ванную
комнату.
Большой стол в зале был отодвинут в сторону. и его место занимала
лохматая ель с немного загнутой верхушкой. Большие комья ваты, посыпанные
блеском, изображали снег. Многие игрушки уже висели на ветвях, но
окончательное убранство решили отложить до завтра: золочение орехов, за
которое с таким пылом взялся братец, оказалось немалосложным делом.
Розоватый ангелок, устроившийся возле самой верхушки, глядел на меня с
укоризной. От него пахло нафталином.
Я прошел мимо. Вполне возможно, что я не увижу, как все будет выглядеть
завтра. И хуже того: мне просто не интересно, как оно будет выглядеть.
Елка. Одна из многих миллионов.
И я. Один-единственный.
Как странно.
В ванной я сел на край тяжелого табурета, закатал рукав домашней
курточки, посмотрел на руку. Вены голубыми ниточками тянулись под кожей. И
вот если это перерезать - смерть? До чего же хрупко тело:
Потом я вспомнил, что руку надо перетянуть. Для этого был припасен кусок
бечевки.
Я перемотал левую руку выше локтя, и через минуту она посинела, а вены
надулись. Я взял ланцет и провел кончиком лезвия по запястью. Ничего не
произошло. Рука, держащая ланцет, вдруг ослабла и затряслась. И тогда я
зажмурился и резко, как саблей, рубанул ланцетом по напрягшимся венам.
Звук был - как от лопающихся веревок. Кровь выпрыгнула на стенку ванны и
размазалась кляксой. В ушах зазвучало никогда не слышанное раньше далекое
пение. Потом докатилась боль - не как от пореза, а как от ожога. Лило в три
ручья, ровно вода из крана. Быстро темнело в глазах, возникали далекие
искры и не гасли, приближаясь из тьмы, похожие на светящиеся зрачки волков.
Пение напоминало вой скрипки, в который вплетался звук неясных ударов.
Костры охотников гасли, и закричали женщины, провожая сыновей в ночную
чащу, откуда вернутся не все, и колдун А'Шу вынес мне белый бубен с
серебряным колокольцем и белую наголовную повязку и сказал: владей: Глаза
чудовищ выплывали из тьмы, разверстые пасти и пламя из глоток, и когти
бронированных лап, и раздвоенные хвосты с шипами, покрытыми радужной
пленкой яда, и отныне мне одному должно отвечать за воинов и женщин
единственного племени людей между Рутой и Даитией:
Когда вернулся свет, ватная рука ударяла меня по ватному лицу. Отец
смотрел с любопытством, словно видел перед собой экзотическую зверушку.
Кровь засохла на запястье, забила, свернувшись, растворенные вены.
- Я хотел только проверить, можно ли усилием воли остановить кровь.
Обычный прием индусских факиров, - сказал я как мог равнодушно.
- Твое счастье, что пришлось за табачком вернуться, - проговорил отец. -
Не могу я у Геннадия Аполлоновича его вирджинское зелье употреблять. А
второе твое счастье - что мать не видит. А третье счастье - что в новолуние
кровь и взаправду быстро сворачивается... Болван ты, юнга. На полную луну
здоровеннейшие матросы в пять минут кровью истекают...
- Я был уверен в благополучном разрешении опыта, - сказал я, с трудом
собирая слова.
Отец наказал сидеть неподвижно, поднялся к себе, принес йод и бинт и стал
обмывать руку под струей из крана.
- Неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог, - ворчал он. -
Вот, мол, буду в гробу лежать, тогда поймете, какой я был умный да
красивый...
- Папенька, да я совсем не это имел в виду! - воскликнул я со всей
степенью искренности, на которую был способен.
- Ну да, заглянуть за грань и все такое..., - длинные отцовские пальцы
ловко наматывали узкую полоску бинта. - Оскары, язви их душу, Уайльды...
Сегодня нам заблажило обморочных видений посмотреть, завтра - эфирчику
понюхать...
Отчего же - хоть сейчас бери да пользуйся! Только запомни - если русский
человек тянется к эфирчику да кокаинчику, то уж непременно закончит он
родимым штофом горькой, как все эти засодимские, златовратские, терпигоревы
и прочие печальники горя народного...
В печальники горя народного мне никак не хотелось.
- Матери скажем - игрушку разбил, - распорядился отец. - А Митьке вообще
ничего не говори, хоть он и старший, но горе тому, кто соблазнит единого из
малых сих...
12.
Все пепел, призрак, тень и дым, Исчезнет все, как вихорь пыльный, И
перед смертью мы стоим И безоружны, и бессильны.
А.К.Толстой
Все-таки при жизни мадам Дайна Сор была на редкость стервозной особой.
Долго бы пришлось стороннему наблюдателю изыскивать следы скорби не
только на лицах многочисленных репортеров, но даже и самих сотрудников QTV.
И, может быть, особенно сотрудников. Вероятно, с такими же постными
рожами крестьяне хоронили бы Салтычиху. Впрочем, до похорон было еще далеко
- тело в замороженном виде ожидало отправки на историческую родину.
Не смог внести необходимого драматизма и посол Соединенных Штатов.
Зачитывая ноту протеста, он особо упирал на то, что погибшая прежде всего
была гражданкой этого свободного государства, а уж потом - женщиной и
журналисткой. Он осудил разгул терроризма в России, а за компанию -
антиамериканскую истерию, нагнетаемую прессой.
Министр Куликов держался уверенно, увязывая теракт не с антиамериканской
истерией, а с сомнительными финансовыми операциями телекомпании.
- Вопрос господину министру: QTV известна своими прочеченскими
настроениями. Не видите ли вы античеченского следа в этом покушении?
- Нет, не вижу. Античеченцы начали бы с Новодворской. И на ней бы и
кончили.
И все.
-"Независимая газета". Не кажется ли вам, господин министр, что убийство
демократической журналистки Дайны Сор - всего лишь рекламный трюк в
предвыборной кампании президента?
- Чей трюк? - мрачно спросил министр.
- Одного из претендентов.
- Почти год ваша газетка не выходила, - сказал министр. - Как хорошо
было.
Душа отдыхала... Нет, не кажется.
- Слушай, дорогой, сейчас "Спартак-Алания" простого "Спартака" мочить
будет, смотреть хочу...
Этот вопрос был обращен уже не к министру внутренних дел, а к Николаю
Степановичу с Коминтом, которые расположились в тесном холле перед
телевизором.
Николай Степанович ухом не повел, а Коминт развернулся всем креслом к
болельщику владикавказской команды и стал его пристально рассматривать.
Потом зачем-то достал из кармана и водрузил на нос давешние синие очки.
- А теперь ты послушай, дорогой , - сказал он. - Вчера женщину убили.
Иностранку убили. Главный мент выступает, нам слушать надо. Что они
знают, чего не знают... Ты меня понимаешь?
- Ну и что? - все-таки не понял болельщик. - Мало ли кого убили, уже
почти всех, кого надо, убили... Алиби-малиби. А там - "Спартак-Алания"
простого "Спартака" мочить без меня будет?
- Я сейчас сосчитаю до трех, - сказал Коминт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
- Ступайте, Густав, - сказал я. - И если вас погонят вперед, постарайтесь
поглубже увязнуть в болоте:
Все складывалось как нельзя лучше.
После заката я выстроил отряд. Германцы лупили в небо ракетами. Где-то
очень высоко гудели моторы.
- Солдаты! Сегодня я получил известие, что основная задача нашего отряда
выполнена. Я принял решение эвакуировать тылы отряда, раненых и больных, а
также молодежь на нейтральную территорию. Там тепло и не стреляют. Для
прикрытия отхода мне нужно двадцать человек добровольцев. Шаг вперед.
Можно было не говорить этого. Шагнули все.
- Отставить: Бессемейные - шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух - в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду - в строй! Со мной останутся двадцать
человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
- А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду отменно.
Представляю, что мог подумать Зеботтендорф, хорошо осведомленый о том,
какого рода обряд долженствовало проводить при вскрытии сооответствующих
захоронений:
Между тем в землянке я затянул одну из стен белой льняной скатертью,
специально приберегаемой для этого случая. На колоде закрепил стоймя
обычную игральную карту. Огоньком спички выверил расстояние, куда ставить
черную свечку:
- Ребята,- сказал я Ордоньесу, Агафонову и доктору Симановичу. - Сейчас
вы окажетесь в другой стране. Я сам толком не знаю, где именно. Скорее
всего, там будут говорить по-испански. Вы - нелегальные иммигранты. Вам
придется нелегко. Постарайтесь устроиться. Вот - остатки нашего богатства,
- я раздал им обрывки золотых цепей. - На первое время может хватить.
Обустраивайтесь надолго. Вряд ли удастся вернуться:
Наверное, со строны это было невозможное зрелище: люди, взявшись за руки,
цепочкой втягивались в землянку и исчезали в ней навсегда. Но мне тогда
было не до наблюдений и размышлений: требовалось следить за огоньком свечи
и успевать зажечь новую взамен догоревшей. Воздух вблизи бегущих людей
возмущался, пламя колебалось, и я опасался, что отряд мой разбросает по
всему западному полушарию. Но как выяснилось много позже, опасения эти были
напрасны:
- Вот и все,- сказал я оставшимся.- Если кто выживет, пойдет туда же.
Способ вы уже уяснили - и если со мной что случится, последний уходящий
гранатой погасит свечку:
- А почему сразу всем не уйти? - спросил Филипп.
- А ты фильм "Тринадцать" видел?
- Понял,- сказал Филипп.- Приковываем врага к сухому колодцу?
- Что-то вроде.
- И сколько же нам нужно продержаться?
- Хотя бы два штурма. А сейчас надо пошуметь еще немного:
И мы пошумели. В яме на вершине холма стояла бочка с бензином, а на дне
бочки покоилось до поры до времени пять килограммов тола. Сначала мы
покричали и постреляли. а потом я крутанул ручку динамо, и бочка ахнула.
Видимо, приснопамятный взрыв Кракатау с некоторого удаления примерно так
и выглядел.
И через полчаса немцы пошли на приступ.
Они подтащили прожектора и гнали в небо ракету за ракетой, и моим
пулеметчикам приходилось лупить вслепую, но тропки пристреляны были
заранее, а без тропок по этим болотам не пройдет и лягушка. Так что сам по
себе приступ не был страшен. Я опасался минометного обстрела, но
Зеботтендорфу нужен был живой посредник, а солдатиков арийские самки
нарожают quantum satis.
Утром произошел второй приступ, а после полудня - третий. Нас осталось
восемь человек и две цинки патронов.
- Все, ребята,- сказал я, подзывая Филиппа и Иванова. - Созывайте всех.
Отход.
- Командир! - закричал Филипп. - Да мы их!.. Да еще!..
- Не спорить. Собрать всех - и в землянку.
Филипп заревел выпью, и стали подтягиваться уцелевшие бойцы. Уже при
отходе то ли шальной, то ли снайперской пулей убило Брагина, последним
вступившего в наш отряд окруженца; до этого он в одиночку бесчинствовал по
сельским комендатурам:
Я отправил ребят в путь, не зная, найдут ли они тех, кто ушел раньше.
Филиппу я сказал: не возвращайтесь, пока Сталин живой, не пишите и вообще
не привлекайте к себе внимания. Я не хочу, чтобы и там до вас добрались.
Потом снял и бросил в угол скатерть, перевернул колоду, облил все последним
бензином, выбрался наружу, отбежал и бросил в землянку гранату. Глухо
бухнуло, выбросило дымное пламя и горящие тряпки.
Когда грязные по уши эсэсовцы выбрались на остров, я сидел на патронном
ящике и курил прибереженную специально для такого случая американскую
солдатскую сигару. Длинный как жердь нибелунг подошел ко мне и отдал честь:
- Герр Конан, группенфюрер фон Зеботтендорф просит вас быть его гостем:
Потом он огляделся, посмотрел на тело невезучего Брагина и с легкой
дрожью в голосе добавил:
- А где же все остальные?
- Там, - показал я вниз.- Все там.
В палатке Зеботтендорфа меня ждал скромный фронтовой обед - правда, с
неплохим греческим коньяком.
Барон попытался быть насмешлив.
- Неужели вы думали, Николас, что меч Зигфрида может даться в чужие руки?
Где была ваша эрудиция? Нотунг - это не ваша хваленая "катюша".
Вы и "катюшу"-то взять толком не смогли, хотел сказать я; все же два года
труда не пропали даром: коготок увяз, крючок вонзился, дверца мышеловки
захлопнулась.
- Отрицательный результат - тоже результат,- сказал я. - Зато выяснилось
достоверно, что ни славянская, ни еврейская кровь не способны снять
заклятие Кримхильды. Поэкспериментируйте с арийской:
Золотая дверь.
(Царское село, 1898, канун Рождества)
Рождество всегда немножко похороны, потому что пахнет елкой.
Дом был гулок и тих. Родители уехали в гости к Стеблиным, Митя увязался с
ними, а я сказался недостаточно здоровым и даже изобразил покашливание.
Маменька тут же велела влить в меня стакан горячего молока и уложила в
постель.
Я сделал вид, что продолжаю читать Жаколио.
И действительно, мне удалось не выдать своего истинного намерения:
остаться, наконец, в одиночестве.
Потом я встал, вынул из ящика стола отточеный ланцет и пошел в ванную
комнату.
Большой стол в зале был отодвинут в сторону. и его место занимала
лохматая ель с немного загнутой верхушкой. Большие комья ваты, посыпанные
блеском, изображали снег. Многие игрушки уже висели на ветвях, но
окончательное убранство решили отложить до завтра: золочение орехов, за
которое с таким пылом взялся братец, оказалось немалосложным делом.
Розоватый ангелок, устроившийся возле самой верхушки, глядел на меня с
укоризной. От него пахло нафталином.
Я прошел мимо. Вполне возможно, что я не увижу, как все будет выглядеть
завтра. И хуже того: мне просто не интересно, как оно будет выглядеть.
Елка. Одна из многих миллионов.
И я. Один-единственный.
Как странно.
В ванной я сел на край тяжелого табурета, закатал рукав домашней
курточки, посмотрел на руку. Вены голубыми ниточками тянулись под кожей. И
вот если это перерезать - смерть? До чего же хрупко тело:
Потом я вспомнил, что руку надо перетянуть. Для этого был припасен кусок
бечевки.
Я перемотал левую руку выше локтя, и через минуту она посинела, а вены
надулись. Я взял ланцет и провел кончиком лезвия по запястью. Ничего не
произошло. Рука, держащая ланцет, вдруг ослабла и затряслась. И тогда я
зажмурился и резко, как саблей, рубанул ланцетом по напрягшимся венам.
Звук был - как от лопающихся веревок. Кровь выпрыгнула на стенку ванны и
размазалась кляксой. В ушах зазвучало никогда не слышанное раньше далекое
пение. Потом докатилась боль - не как от пореза, а как от ожога. Лило в три
ручья, ровно вода из крана. Быстро темнело в глазах, возникали далекие
искры и не гасли, приближаясь из тьмы, похожие на светящиеся зрачки волков.
Пение напоминало вой скрипки, в который вплетался звук неясных ударов.
Костры охотников гасли, и закричали женщины, провожая сыновей в ночную
чащу, откуда вернутся не все, и колдун А'Шу вынес мне белый бубен с
серебряным колокольцем и белую наголовную повязку и сказал: владей: Глаза
чудовищ выплывали из тьмы, разверстые пасти и пламя из глоток, и когти
бронированных лап, и раздвоенные хвосты с шипами, покрытыми радужной
пленкой яда, и отныне мне одному должно отвечать за воинов и женщин
единственного племени людей между Рутой и Даитией:
Когда вернулся свет, ватная рука ударяла меня по ватному лицу. Отец
смотрел с любопытством, словно видел перед собой экзотическую зверушку.
Кровь засохла на запястье, забила, свернувшись, растворенные вены.
- Я хотел только проверить, можно ли усилием воли остановить кровь.
Обычный прием индусских факиров, - сказал я как мог равнодушно.
- Твое счастье, что пришлось за табачком вернуться, - проговорил отец. -
Не могу я у Геннадия Аполлоновича его вирджинское зелье употреблять. А
второе твое счастье - что мать не видит. А третье счастье - что в новолуние
кровь и взаправду быстро сворачивается... Болван ты, юнга. На полную луну
здоровеннейшие матросы в пять минут кровью истекают...
- Я был уверен в благополучном разрешении опыта, - сказал я, с трудом
собирая слова.
Отец наказал сидеть неподвижно, поднялся к себе, принес йод и бинт и стал
обмывать руку под струей из крана.
- Неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог, - ворчал он. -
Вот, мол, буду в гробу лежать, тогда поймете, какой я был умный да
красивый...
- Папенька, да я совсем не это имел в виду! - воскликнул я со всей
степенью искренности, на которую был способен.
- Ну да, заглянуть за грань и все такое..., - длинные отцовские пальцы
ловко наматывали узкую полоску бинта. - Оскары, язви их душу, Уайльды...
Сегодня нам заблажило обморочных видений посмотреть, завтра - эфирчику
понюхать...
Отчего же - хоть сейчас бери да пользуйся! Только запомни - если русский
человек тянется к эфирчику да кокаинчику, то уж непременно закончит он
родимым штофом горькой, как все эти засодимские, златовратские, терпигоревы
и прочие печальники горя народного...
В печальники горя народного мне никак не хотелось.
- Матери скажем - игрушку разбил, - распорядился отец. - А Митьке вообще
ничего не говори, хоть он и старший, но горе тому, кто соблазнит единого из
малых сих...
12.
Все пепел, призрак, тень и дым, Исчезнет все, как вихорь пыльный, И
перед смертью мы стоим И безоружны, и бессильны.
А.К.Толстой
Все-таки при жизни мадам Дайна Сор была на редкость стервозной особой.
Долго бы пришлось стороннему наблюдателю изыскивать следы скорби не
только на лицах многочисленных репортеров, но даже и самих сотрудников QTV.
И, может быть, особенно сотрудников. Вероятно, с такими же постными
рожами крестьяне хоронили бы Салтычиху. Впрочем, до похорон было еще далеко
- тело в замороженном виде ожидало отправки на историческую родину.
Не смог внести необходимого драматизма и посол Соединенных Штатов.
Зачитывая ноту протеста, он особо упирал на то, что погибшая прежде всего
была гражданкой этого свободного государства, а уж потом - женщиной и
журналисткой. Он осудил разгул терроризма в России, а за компанию -
антиамериканскую истерию, нагнетаемую прессой.
Министр Куликов держался уверенно, увязывая теракт не с антиамериканской
истерией, а с сомнительными финансовыми операциями телекомпании.
- Вопрос господину министру: QTV известна своими прочеченскими
настроениями. Не видите ли вы античеченского следа в этом покушении?
- Нет, не вижу. Античеченцы начали бы с Новодворской. И на ней бы и
кончили.
И все.
-"Независимая газета". Не кажется ли вам, господин министр, что убийство
демократической журналистки Дайны Сор - всего лишь рекламный трюк в
предвыборной кампании президента?
- Чей трюк? - мрачно спросил министр.
- Одного из претендентов.
- Почти год ваша газетка не выходила, - сказал министр. - Как хорошо
было.
Душа отдыхала... Нет, не кажется.
- Слушай, дорогой, сейчас "Спартак-Алания" простого "Спартака" мочить
будет, смотреть хочу...
Этот вопрос был обращен уже не к министру внутренних дел, а к Николаю
Степановичу с Коминтом, которые расположились в тесном холле перед
телевизором.
Николай Степанович ухом не повел, а Коминт развернулся всем креслом к
болельщику владикавказской команды и стал его пристально рассматривать.
Потом зачем-то достал из кармана и водрузил на нос давешние синие очки.
- А теперь ты послушай, дорогой , - сказал он. - Вчера женщину убили.
Иностранку убили. Главный мент выступает, нам слушать надо. Что они
знают, чего не знают... Ты меня понимаешь?
- Ну и что? - все-таки не понял болельщик. - Мало ли кого убили, уже
почти всех, кого надо, убили... Алиби-малиби. А там - "Спартак-Алания"
простого "Спартака" мочить без меня будет?
- Я сейчас сосчитаю до трех, - сказал Коминт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76