А
потом еще чуть-чуть - и принял меня Военно-морской флот в свои объятия.
Чтоб в морской пехоте служить, язык в тонкостях знать необязательно.
Райт, лефт, стенд стил, йес, сэр! - ну и еще пара слов. Главное, слова
короткие. Не то что у нас:
"Побатальонноперваяротанаместеостальныенаправомарш!" Подготовочка моя
сказалась: определили в особое диверсионноразведывательное подразделение
"Шадоуз". Про него даже сейчас не пишут.
Готовили нас ни больше ни меньше, как для захвата в плен Муссолини,
Гитлера и Сталина. Правда, в натуре ставили перед нами задачи попроще и
помельче калибром. Да и Скорцени нас опередил в одном эпизоде. Встречались
мы тут с ним лет пятнадцать назад, старый стал, обрюзг, форму не держит.
Ну, посидели, выпили хорошо: что мне теперь-то с ним делить? Вот. Но
золотой запас Германии наши ребята прихватили, не дали вывезти:
А у меня тоже приключение было. Переподчинили меня на срок генералу
Доновану. Ему запонадобилось у джерри одну штуку выкрасть, а его ребята
слабоваты для этого дела оказались. Меня и сбросили в Тирольских горах.
Воот. А тюк с оборудованием в озеро упал и утоп. И оказался я с одним
пистолетиком да с двумя обоймами патронов: Замок у немцев там был
переоборудованный, черный эсэс его себе облюбовал. В замке эта хренотень и
хранилась. Так я и не знаю, чего они так за эту железку бились: Сколько я
доберманов одних перестрелял да перерезал - до сих пор перед собаками
стыдно. Однако же - добыл, отвез Доновану, обменял на "медаль Конгресса".
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилась и война - и уволили меня
в запас в начале октября сорок пятого. Мог я по закону о солдатских правах
даже высшее образование получить бесплатно, да как-то неудобно: и возраст
не тот, и слов я мало нужных для колледжа знаю: Короче, осел я в Майами и
стал в доках работать. Грузчиком. Как в самом коротком анекдоте. И даже
чуть не женился, да как-то пронесло. Полгода прошло, и что ты думаешь:
затосковал я по службе.
Но, видно, бабка мне в детстве как надо подгадала, потому что стали как
раз вербовать у нас резервистов для полярной эскпедиции на юг. По-дурному
Земля устроена: Я успел записаться. Старый знакомый мой, сержант
Грейнджерфорд, как меня узрел, так и заорал на адмирала: каким трюмным
матросом?! В штурмовую группу! С выслугой, надбавками и хрен знает чем еще.
Я еще себе думаю: зачем попу гармонь? Что будет делать в Антарктиде
штурмовая группа?
Пингвинов жучить? Но молчу, жру усиленный паек и гоняю на тренировках
тех, кто повоевать не успел. Тяжело, говорю, в учении - легко в гробу:
Крейсер наш назывался "Оклахома-сити". Адмирал Бирд, Ричард Ивлинович,
держал на нем свой флаг. Мужик он был простой, доступный, в кубрик наш
спускался и байки свои травил. И, между прочим, носил такую же, как у меня,
"медаль Конгресса". Для американцев он и по сю пору кто-то вроде
Водопьянова или Отто Юльевича Шмидта. Первым долетел до Северного полюса,
потом через Атлантику - вторым после Линдберга: И вот он знакомится с
личным составом, собирает ветеранов и под топ-секретом сообщает: экспедиция
наша не просто научная, а военно-научная, и даже больше военная, потому
что, по сведениям разведки, нацисты оборудовали в Антарктиде тайную базу,
где продолжают создавать свое супероружие и где, есть такая информация,
скрывается настоящий Гитлер. Которого, вроде бы, простая пуля не берет - и
именно так его можно отличить от ненастоящего: И очень мне это напомнило
десятилетней давности напутствие товарища Агранова, так напомнило, что
захотелось прыгнуть за борт да и плыть своим ходом до теплого
города-курорта Майами: Но только были мы уже в ревущих сороковых - и даже
не годах, а широтах.
Очень мне не нравилось и то, что кораблей в нашей экспедиции было
тринадцать. Но потом догнал нас "Генерал Грант", старый эсминец,
переделанный в научное судно. Сразу камень с сердца упал. Следуем двумя
колоннами в виду побережья, легкие суда к берегу шастают, разведку ведут. С
авианосца каждый день "корсар" взлетает: Наука! Но вот в один день
пришвартовывается к нам катер с "Гранта", и я начинаю думать, что жизнь -
это сплошной роман "Десять лет спустя". Потому что поднимается на борт с
катера мой партизанский командир Николай Степанович:
9.
В той извращенной действительности, что окружала его, любые отклонения от
нормы казались нормальными поправками.
Джозеф Хеллер
Подземелье острова Шаннон совсем не похоже было на то, которое Николай
Степанович имел удовольствие исследовать в Антарктиде. Здесь были не
переходы и залы, по-немецки строгие и функциональные, а низкая, но
чрезвычайно обширная пещера, свод которой опирался на толстые, в беспорядке
разбросанные каменные колонны. Но при этом оставалось странное ощущение
одинаковости в чем-то главном: как будто очень талантливый художник написал
картину, в которой изо всех сил старался манерой не походить на себя
самого. Все - другое. Но рука та же:
И - было очень холодно. Стыло. Трудно сказать, сколько градусов, но лицо
уже одеревенело, и немели пальцы в меховых перчатках.
Луч фонаря дробился на каменных гранях.
Вот она, черная дверь:
Гусар опустил голову и коротко проворчал что-то.
- Да,- сказал Николай Степанович. - Можно сказать: пришли.
Он снял с плеч рюкзак, Достал, освобождая каждую от оплетки, шесть
бутылок с "тьмой египетской". Связал их по три скотч-лентой. Треск ленты
казался оглушительным.
- Скорее всего, там пусто,- сказал он Гусару. - Рыцарь Поликарп явно
открывал эту дверь, а значит - ящеры за ней начали оживать. И ожили они в
непроглядную тьму: Что же касается стражей: посмотрим. Так ли уж они
непобедимы. Но на всякий случай: сам понимаешь.
Он присел и обнял пса. Пес прижался к нему головой и лизнул смущенно в
щеку.
Потом высвободился из объятий, взял зубами одну связку бутылок и подошел
к двери.
Николай Степанович достал портсигар, открыл. Потом наклонился и взял в
руки вторую связку бутылок.
Когда он выпрямился, двери перед ними уже не было.
Она не поднималась медленно, как та, в Антарктиде. Она просто исчезла.
Распалась тут же погасшими искрами.
За дверью был сумрак - примерно как в белую ночь. Бесконечно высокий свод
светился зеленовато-сиренево. Ровный пол из матового камня лежал под
ногами, и по нему от двери расходились чуть заметные темные линии - как
лучи нарисованного черного солнца.
У самой двери, слева, лежал ничком мертвый ящер.
Он был тонкокостный, с маленьким хвостом и узким торсом. Если бы он
стоял, то был бы чуть выше двух метров. Ноги пропорционально были чуть
длиннее человеческих, а четырехпалые руки чуть короче. Удлиненная голова
венчалась аккуратным костяным гребнем. Лицо производило впечатление почти
человеческого - разве что нос коротковатый и приплюснутый, а подбородок -
узкий и скошенный назад. Полузакрытые глаза были выпуклы и огромны:
Насрулло в сравнении с ним выглядел гориллой.
Гусар подал голос.
Николай Степанович встал и посмотрел туда, куда смотрел пес. Чуть
выделяющееся на общем фоне, желтело продолговатое пятно.
- Посмотрим?
- Ггг: - не разжимая зубов.
- Забрать бутылки?
Гусар покачал головой.
Осколок стекла завизжал под подошвой. Потом - горлышко зазвенело,
откатываясь в сторону.
Мертвые ящеры лежали так, будто умерли час назад. Рум. Время идет как-то
посвоему.
Желтое пятно приблизилось. Обрело очертания.
На невысокой - по грудь человеку - возвышенности лежал золотой дракон.
Взгляду были доступны только морда и передние лапы, неожиданно
напоминающие львиные лапы сфинкса.
С приближением к дракону становилось светлее.
Даже не было страха.
Веки дракона дрогнули.
"Да,"- сказал он.
Он не издал ни звука, и в голове Николая Степановича не звучал голос -
просто почему-то ясно было, что дракон только что сказал "да".
- Что значит "да"? - спросил Николай Степанович.
Он уже вроде бы не шел вперед, но все равно приближался к дракону все
ближе, и ближе, и ближе. Гусар стоял рядом с ним, прижавшись к колену, и
дрожал напряженно.
"Да - это мой конечный ответ. На череду вопросов, которые ты задашь.
Которые есть один-единственный главный вопрос."
- Тогда скажи мне свое имя.
"На самом деле у меня нет имени. Я - золотой дракон Дево, но "Дево" здесь
- не имя, а знак принадлежности. Я принадлежу Дево. Которых нет." Странно -
они уже стояли, упершись в возвышение, на котором лежал дракон, а он все
еще продолжал приближаться, будто бы выплывая из темноты:
- Почему же ты жив?
"Я не жив. Я золотой дракон. Я просто есть." Дракон еще приподнял веки, и
в черном зеркале глаз Николай Степанович увидел себя и Гусара, маленьких и
изогнутых, как отражения в хрустальном бокале, и тогда он решительно
поставил бокал на стол и посмотрел на Фламеля.
- Так удобнее беседовать,- улыбнулся Фламель.
Они сидели в "африканской комнате" и пили стариннейший, двадцать третьего
года, "Мартель", завалявшийся в подвалах Фламеля. Две бутылки его, в
паутине и пыли, он принес и выставил, улыбаясь. на стол. Гусар, встретивший
его настороженно, теперь расслабился и лежал рядом с террариумом, слушая
неумолчную возню проглота.
- Я понимаю, что удобнее,- сказал Николай Степанович. - И все-таки я для
начала хотел бы уяснить:
- Попробую,- сказал Фламель. - Тысячу лет не пил такого коньяка: Что
сказать?
Слуги, домовые и призраки пережили хозяев дома, но продолжают накрывать
на стол, прогонять злых духов и пугать мышей: звенеть цепями в сводчатых
подвалах: Вы меня понимаете?
- В основном. Собственно, что-то подобное мне мерещилось. Но конкретно:
- После великой войны остались всего две расы. Они условились, что
усыпальницы будут находиться на противоположных полюсах планеты, что
искусственные существа, которые должны заботиться о целостности усыпальниц,
не будут похожи ни на одну из рас - и даже при их необыкновенной
способности изменять внешность они не смогут принять вид ни Дево, ни Сора.
Эти существа - мангасы - имеют не только интеллект, сравнимый с
интеллектом их Творцов, но и мощнейший инстинкт, программу, которая может
при необходимости подчинять себе интеллект, направлять его на исполнение
Цели:
Да, это было обусловлено, но и Сор, и Дево в тайне друг от друга заложили
в некоторых мангасов, еще в зародыши, в яйца - чтобы невозможно было
обнаружить - программы уничтожения усыпальниц противника. Да, война
продолжалась. Ледниковый период, вызванный Большой войной, подходил к
концу, когда выяснилось, что обе усыпальницы уничтожены. Создатели довели
до конца дело своей жизни: Хотите знать, что собой представляла их
цивилизация?
- Вы не поверите,- сказал Николай Степанович, - но - совершенно не хочу.
- Хм: Что ж, определенная мудрость в таком подходе есть. Впрочем, если
передумаете и решите узнать что-то подробнее - я всегда к вашим услугам.
Для непредубежденного ума тот уклад жизни имел свои прелести: Один дуэльный
кодекс чего стоил. Дуэль была важнейшим государственным институтом: Да, вы
же сказали, что не желаете ничего знать о них.
- Именно так.
- Тогда я возвращаюсь к временам позднейшим. Подходил к концу ледниковый
период, мангасы - кто-то в образе змей, кто-то - обезьян,- несли службу: и
вдруг удар: Создатели мертвы. Умом мангасы все могли понять, но - инстинкт,
но - программа: Это было сильнее. И мангасы, зная о том, что жизнь их
отныне бесцельна, продолжали вести себя так, как будто Создатели живы и
лишь по каким-то высшим причинам медлят с выходом. Даже себе мангас не мог
признаться в том, что Цели Жизни более не существует. При этом все
прекрасно зная. Представляете коллизию?
- Очень человеческая коллизия. Наблюдал многократно.
- Так ведь - оттуда и пошло: Думаю, вы способны представить себе, что
именно может изобрести изощренный разум, с этой коллизией разбираясь?
- Миллион вариантов.
- И еще тонкость: разум, не знающий лжи.
- М-м:
- Скажем, мать, потерявшая младенца, начинает няньчить куклу: Вы уже
догадались?
- Куклу? Скорее уж - щенка, котенка:
- Котенка. Или маленькую обезьянку. Кстати, мысль развить кошачьих была.
Но перевести гепардов на смешанное питание не удалось; а разумные хищники -
это неперспективно. Поэтому остановились именно на обезьянах.
- А как к этому отнеслась программа?
- Все можно обмануть, было бы желание и время. Перед программой появилось
оправдание: создается полуразумный помощник, он же - мясной резерв, он же -
игрушка: Отсюда четыре ветви: белые, черные, желтые, красные - по цветам
Создателей. Ну, и прочее.
- Так. А потом?
- Вас это не шокировало?
- Нет. В конце концов, все было так давно:
- Беда в том, что эти оправдания перед программой становились со сменой
поколений мангасов частью Цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
потом еще чуть-чуть - и принял меня Военно-морской флот в свои объятия.
Чтоб в морской пехоте служить, язык в тонкостях знать необязательно.
Райт, лефт, стенд стил, йес, сэр! - ну и еще пара слов. Главное, слова
короткие. Не то что у нас:
"Побатальонноперваяротанаместеостальныенаправомарш!" Подготовочка моя
сказалась: определили в особое диверсионноразведывательное подразделение
"Шадоуз". Про него даже сейчас не пишут.
Готовили нас ни больше ни меньше, как для захвата в плен Муссолини,
Гитлера и Сталина. Правда, в натуре ставили перед нами задачи попроще и
помельче калибром. Да и Скорцени нас опередил в одном эпизоде. Встречались
мы тут с ним лет пятнадцать назад, старый стал, обрюзг, форму не держит.
Ну, посидели, выпили хорошо: что мне теперь-то с ним делить? Вот. Но
золотой запас Германии наши ребята прихватили, не дали вывезти:
А у меня тоже приключение было. Переподчинили меня на срок генералу
Доновану. Ему запонадобилось у джерри одну штуку выкрасть, а его ребята
слабоваты для этого дела оказались. Меня и сбросили в Тирольских горах.
Воот. А тюк с оборудованием в озеро упал и утоп. И оказался я с одним
пистолетиком да с двумя обоймами патронов: Замок у немцев там был
переоборудованный, черный эсэс его себе облюбовал. В замке эта хренотень и
хранилась. Так я и не знаю, чего они так за эту железку бились: Сколько я
доберманов одних перестрелял да перерезал - до сих пор перед собаками
стыдно. Однако же - добыл, отвез Доновану, обменял на "медаль Конгресса".
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилась и война - и уволили меня
в запас в начале октября сорок пятого. Мог я по закону о солдатских правах
даже высшее образование получить бесплатно, да как-то неудобно: и возраст
не тот, и слов я мало нужных для колледжа знаю: Короче, осел я в Майами и
стал в доках работать. Грузчиком. Как в самом коротком анекдоте. И даже
чуть не женился, да как-то пронесло. Полгода прошло, и что ты думаешь:
затосковал я по службе.
Но, видно, бабка мне в детстве как надо подгадала, потому что стали как
раз вербовать у нас резервистов для полярной эскпедиции на юг. По-дурному
Земля устроена: Я успел записаться. Старый знакомый мой, сержант
Грейнджерфорд, как меня узрел, так и заорал на адмирала: каким трюмным
матросом?! В штурмовую группу! С выслугой, надбавками и хрен знает чем еще.
Я еще себе думаю: зачем попу гармонь? Что будет делать в Антарктиде
штурмовая группа?
Пингвинов жучить? Но молчу, жру усиленный паек и гоняю на тренировках
тех, кто повоевать не успел. Тяжело, говорю, в учении - легко в гробу:
Крейсер наш назывался "Оклахома-сити". Адмирал Бирд, Ричард Ивлинович,
держал на нем свой флаг. Мужик он был простой, доступный, в кубрик наш
спускался и байки свои травил. И, между прочим, носил такую же, как у меня,
"медаль Конгресса". Для американцев он и по сю пору кто-то вроде
Водопьянова или Отто Юльевича Шмидта. Первым долетел до Северного полюса,
потом через Атлантику - вторым после Линдберга: И вот он знакомится с
личным составом, собирает ветеранов и под топ-секретом сообщает: экспедиция
наша не просто научная, а военно-научная, и даже больше военная, потому
что, по сведениям разведки, нацисты оборудовали в Антарктиде тайную базу,
где продолжают создавать свое супероружие и где, есть такая информация,
скрывается настоящий Гитлер. Которого, вроде бы, простая пуля не берет - и
именно так его можно отличить от ненастоящего: И очень мне это напомнило
десятилетней давности напутствие товарища Агранова, так напомнило, что
захотелось прыгнуть за борт да и плыть своим ходом до теплого
города-курорта Майами: Но только были мы уже в ревущих сороковых - и даже
не годах, а широтах.
Очень мне не нравилось и то, что кораблей в нашей экспедиции было
тринадцать. Но потом догнал нас "Генерал Грант", старый эсминец,
переделанный в научное судно. Сразу камень с сердца упал. Следуем двумя
колоннами в виду побережья, легкие суда к берегу шастают, разведку ведут. С
авианосца каждый день "корсар" взлетает: Наука! Но вот в один день
пришвартовывается к нам катер с "Гранта", и я начинаю думать, что жизнь -
это сплошной роман "Десять лет спустя". Потому что поднимается на борт с
катера мой партизанский командир Николай Степанович:
9.
В той извращенной действительности, что окружала его, любые отклонения от
нормы казались нормальными поправками.
Джозеф Хеллер
Подземелье острова Шаннон совсем не похоже было на то, которое Николай
Степанович имел удовольствие исследовать в Антарктиде. Здесь были не
переходы и залы, по-немецки строгие и функциональные, а низкая, но
чрезвычайно обширная пещера, свод которой опирался на толстые, в беспорядке
разбросанные каменные колонны. Но при этом оставалось странное ощущение
одинаковости в чем-то главном: как будто очень талантливый художник написал
картину, в которой изо всех сил старался манерой не походить на себя
самого. Все - другое. Но рука та же:
И - было очень холодно. Стыло. Трудно сказать, сколько градусов, но лицо
уже одеревенело, и немели пальцы в меховых перчатках.
Луч фонаря дробился на каменных гранях.
Вот она, черная дверь:
Гусар опустил голову и коротко проворчал что-то.
- Да,- сказал Николай Степанович. - Можно сказать: пришли.
Он снял с плеч рюкзак, Достал, освобождая каждую от оплетки, шесть
бутылок с "тьмой египетской". Связал их по три скотч-лентой. Треск ленты
казался оглушительным.
- Скорее всего, там пусто,- сказал он Гусару. - Рыцарь Поликарп явно
открывал эту дверь, а значит - ящеры за ней начали оживать. И ожили они в
непроглядную тьму: Что же касается стражей: посмотрим. Так ли уж они
непобедимы. Но на всякий случай: сам понимаешь.
Он присел и обнял пса. Пес прижался к нему головой и лизнул смущенно в
щеку.
Потом высвободился из объятий, взял зубами одну связку бутылок и подошел
к двери.
Николай Степанович достал портсигар, открыл. Потом наклонился и взял в
руки вторую связку бутылок.
Когда он выпрямился, двери перед ними уже не было.
Она не поднималась медленно, как та, в Антарктиде. Она просто исчезла.
Распалась тут же погасшими искрами.
За дверью был сумрак - примерно как в белую ночь. Бесконечно высокий свод
светился зеленовато-сиренево. Ровный пол из матового камня лежал под
ногами, и по нему от двери расходились чуть заметные темные линии - как
лучи нарисованного черного солнца.
У самой двери, слева, лежал ничком мертвый ящер.
Он был тонкокостный, с маленьким хвостом и узким торсом. Если бы он
стоял, то был бы чуть выше двух метров. Ноги пропорционально были чуть
длиннее человеческих, а четырехпалые руки чуть короче. Удлиненная голова
венчалась аккуратным костяным гребнем. Лицо производило впечатление почти
человеческого - разве что нос коротковатый и приплюснутый, а подбородок -
узкий и скошенный назад. Полузакрытые глаза были выпуклы и огромны:
Насрулло в сравнении с ним выглядел гориллой.
Гусар подал голос.
Николай Степанович встал и посмотрел туда, куда смотрел пес. Чуть
выделяющееся на общем фоне, желтело продолговатое пятно.
- Посмотрим?
- Ггг: - не разжимая зубов.
- Забрать бутылки?
Гусар покачал головой.
Осколок стекла завизжал под подошвой. Потом - горлышко зазвенело,
откатываясь в сторону.
Мертвые ящеры лежали так, будто умерли час назад. Рум. Время идет как-то
посвоему.
Желтое пятно приблизилось. Обрело очертания.
На невысокой - по грудь человеку - возвышенности лежал золотой дракон.
Взгляду были доступны только морда и передние лапы, неожиданно
напоминающие львиные лапы сфинкса.
С приближением к дракону становилось светлее.
Даже не было страха.
Веки дракона дрогнули.
"Да,"- сказал он.
Он не издал ни звука, и в голове Николая Степановича не звучал голос -
просто почему-то ясно было, что дракон только что сказал "да".
- Что значит "да"? - спросил Николай Степанович.
Он уже вроде бы не шел вперед, но все равно приближался к дракону все
ближе, и ближе, и ближе. Гусар стоял рядом с ним, прижавшись к колену, и
дрожал напряженно.
"Да - это мой конечный ответ. На череду вопросов, которые ты задашь.
Которые есть один-единственный главный вопрос."
- Тогда скажи мне свое имя.
"На самом деле у меня нет имени. Я - золотой дракон Дево, но "Дево" здесь
- не имя, а знак принадлежности. Я принадлежу Дево. Которых нет." Странно -
они уже стояли, упершись в возвышение, на котором лежал дракон, а он все
еще продолжал приближаться, будто бы выплывая из темноты:
- Почему же ты жив?
"Я не жив. Я золотой дракон. Я просто есть." Дракон еще приподнял веки, и
в черном зеркале глаз Николай Степанович увидел себя и Гусара, маленьких и
изогнутых, как отражения в хрустальном бокале, и тогда он решительно
поставил бокал на стол и посмотрел на Фламеля.
- Так удобнее беседовать,- улыбнулся Фламель.
Они сидели в "африканской комнате" и пили стариннейший, двадцать третьего
года, "Мартель", завалявшийся в подвалах Фламеля. Две бутылки его, в
паутине и пыли, он принес и выставил, улыбаясь. на стол. Гусар, встретивший
его настороженно, теперь расслабился и лежал рядом с террариумом, слушая
неумолчную возню проглота.
- Я понимаю, что удобнее,- сказал Николай Степанович. - И все-таки я для
начала хотел бы уяснить:
- Попробую,- сказал Фламель. - Тысячу лет не пил такого коньяка: Что
сказать?
Слуги, домовые и призраки пережили хозяев дома, но продолжают накрывать
на стол, прогонять злых духов и пугать мышей: звенеть цепями в сводчатых
подвалах: Вы меня понимаете?
- В основном. Собственно, что-то подобное мне мерещилось. Но конкретно:
- После великой войны остались всего две расы. Они условились, что
усыпальницы будут находиться на противоположных полюсах планеты, что
искусственные существа, которые должны заботиться о целостности усыпальниц,
не будут похожи ни на одну из рас - и даже при их необыкновенной
способности изменять внешность они не смогут принять вид ни Дево, ни Сора.
Эти существа - мангасы - имеют не только интеллект, сравнимый с
интеллектом их Творцов, но и мощнейший инстинкт, программу, которая может
при необходимости подчинять себе интеллект, направлять его на исполнение
Цели:
Да, это было обусловлено, но и Сор, и Дево в тайне друг от друга заложили
в некоторых мангасов, еще в зародыши, в яйца - чтобы невозможно было
обнаружить - программы уничтожения усыпальниц противника. Да, война
продолжалась. Ледниковый период, вызванный Большой войной, подходил к
концу, когда выяснилось, что обе усыпальницы уничтожены. Создатели довели
до конца дело своей жизни: Хотите знать, что собой представляла их
цивилизация?
- Вы не поверите,- сказал Николай Степанович, - но - совершенно не хочу.
- Хм: Что ж, определенная мудрость в таком подходе есть. Впрочем, если
передумаете и решите узнать что-то подробнее - я всегда к вашим услугам.
Для непредубежденного ума тот уклад жизни имел свои прелести: Один дуэльный
кодекс чего стоил. Дуэль была важнейшим государственным институтом: Да, вы
же сказали, что не желаете ничего знать о них.
- Именно так.
- Тогда я возвращаюсь к временам позднейшим. Подходил к концу ледниковый
период, мангасы - кто-то в образе змей, кто-то - обезьян,- несли службу: и
вдруг удар: Создатели мертвы. Умом мангасы все могли понять, но - инстинкт,
но - программа: Это было сильнее. И мангасы, зная о том, что жизнь их
отныне бесцельна, продолжали вести себя так, как будто Создатели живы и
лишь по каким-то высшим причинам медлят с выходом. Даже себе мангас не мог
признаться в том, что Цели Жизни более не существует. При этом все
прекрасно зная. Представляете коллизию?
- Очень человеческая коллизия. Наблюдал многократно.
- Так ведь - оттуда и пошло: Думаю, вы способны представить себе, что
именно может изобрести изощренный разум, с этой коллизией разбираясь?
- Миллион вариантов.
- И еще тонкость: разум, не знающий лжи.
- М-м:
- Скажем, мать, потерявшая младенца, начинает няньчить куклу: Вы уже
догадались?
- Куклу? Скорее уж - щенка, котенка:
- Котенка. Или маленькую обезьянку. Кстати, мысль развить кошачьих была.
Но перевести гепардов на смешанное питание не удалось; а разумные хищники -
это неперспективно. Поэтому остановились именно на обезьянах.
- А как к этому отнеслась программа?
- Все можно обмануть, было бы желание и время. Перед программой появилось
оправдание: создается полуразумный помощник, он же - мясной резерв, он же -
игрушка: Отсюда четыре ветви: белые, черные, желтые, красные - по цветам
Создателей. Ну, и прочее.
- Так. А потом?
- Вас это не шокировало?
- Нет. В конце концов, все было так давно:
- Беда в том, что эти оправдания перед программой становились со сменой
поколений мангасов частью Цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76