: Мне-то, может быть, и интересно - да боюсь, тебе скучно
станет.
- Вы меня интригуете.
- Эх, - вздохнул Николай Степанович, - не привык я отказывать женщинам:
Но - чтобы без обмороков и криков. И - главное - никому. Идет?
- Идет:- чуть растерянно сказала цыганка.
Через пять минут, отпустив его руку, она произнесла тихо:
- Да уж, о таком и захочешь, да не расскажешь:
- И что меня ждет?
Она помолчала.
- Война, Николай Степанович:
Громко ударил дверной звонок. Гаврилов шагнул было к двери, но Николай
Степанович отстранил его: сам.
За дверью стояли Коминт с бутылками и очень задумчивый Гусар.
- Итальянская мутотень, - с отвращением сказал артист Донателло. - И
больше ничего. И как вы живете?..
- Озверели вы там, в вашей Москве, - сказала Аннушка, принимая покупку.
- Ну нельзя же это пить! - воскликнул Коминт. - Но пьем:- добавил он с
сожалением. - А что делать?
Делать в такой ситуации и вправду было нечего.
- Чего вы такие смурные пришли? - спросил Илья.
- Да вот даже и не знаю, - Коминт повесил куртку, пригладил волосы. -
Вроде бы все нормально. Только вот ряженые какие-то непонятные по двору
шляются:
- Какие могут быть ряженые? Праздники вроде бы позавчера кончились.
- Так вот и я о том же: И вообще: ну, не знаю даже, как сказать:
- Да скажи хоть как-нибудь, - потребовал Николай Степанович.
- Ну, вот представь себе: выходишь ты на арену - и под прожектором
оказываешься. И сейчас: вышел, никакого прожектора, понятно, нет - а все
точно так же. И эти, чтоб им пропасть, клоуны:
- Что они хоть делали-то?
- Да - ничего. Стояли, водку пили. В общем, что-то нечисто. Копчиком чую.
Копчик битый у меня...
- Ладно, ребята. Бдительности не ослабляем, хоть и туман. Рядовым - песни
петь и веселиться, - скомандовал Николай Степанович.
И тут на кухне закричали:
В одну секунду все влетели туда, сметая табуретки. Аннушка на
четвереньках стояла на столе, непостижимым образом уместившись среди гор
посуды. Гусар молча давил кого-то в углу.
- Крыыыыы:- выдохнула Аннушка, подбородком указывая в ту сторону.
Гусар сделал шаг назад и коротким движением головы швырнул под ноги
соратникам большую черную крысу. Та задрожала и вытянулась.
Николай Степанович принял Аннушку со стола, осторожно поставил на пол.
Рыжая и Светлана тут же увели ее в комнату - прореветься.
- А ты говорил - крыс не водится, - сказал доктор Степке.
- Проляпс, - развел руками Степка.
- Враги подбросили, - сказал Коминт.
Он присел над трупиком. Потом встал, посмотрел на всех.
- А ведь и правда - враги. Глянь-ка, Степаныч:
Крыса была размером с небольшую кошку, хвост имела короткий, зато -
огромные резцы, торчащие изо рта, как клыки вампира, и - аккуратные розовые
ручки вместо передних лап:
- Мутант, - с испугом сказал доктор. - Довыеживались:
- Илья, - сказал Николай Степанович. - На два слова:
И, отведя его чуть в сторону, спросил:
- По Аргентине не скучаешь?
Когда я был влюблен....
(Атлантика, 1930, Вальпургиева ночь)
Я лежал и домучивал аграновский доклад. Тяжелым же слогом изъяснялся Яков
Саулович: Да, господа гэпэушники знали много, очень много, непозволительно
много. Но, на наше счастье, из ясных и очевидных фактов соорудили для себя
совершенно кадаврическую картину мироздания. Они станут ею пользоваться в
своих деяниях, и поначалу, как это водится, у них все будет получаться;
потом пойдут сбои, потом - наступит крах: Но до полного краха никто из них,
нынешних, уже не доживет.
: Мы должны, товарищи, с особым тщанием и бдительностью оберегать
товарища Сталина не столько потому, что он наследник и продолжатель дела
нашего великого вождя Ленина - мы знаем, что у товарища Ленина было немало
достойных наследников и продолжателей,- сколько потому, что именно в нем, в
Иосифе Виссарионовиче, воплощена на сегодняшний день, не побоюсь этого
слова, мировая душа. Это не та душа, о которой толкуют нам мракобесы. Нет,
товарищи это истинная душа! Подлинная душа мирового пролетариата! Наш
товарищ Сталин - есть Майтрейя Будды, истинное его воплощение на земле.
Всемирно-историческая миссия народов бывшей Российской империи - служить
претворению Будды. Но прежде всего - это наша с вами миссия, товарищи
Рабоче-Крестьянская инспекция!
(Голос из зала: "Опять с боженькой заигрываете! Хватит с нас Луначарского
с Богдановым!" - "Будда выше всех и всяческих богов, товарищи. Буддизм есть
материализм и эмпириокритицизм в высшей своей стадии!") А теперь, товарищи,
я скажу вам то, что вы обязаны будете забыть немедленно за порогом этого
зала. Настоящим отцом товарища Сталина является не сапожник Бесо
Джугашвили, а великий русский путешественник и первооткрыватель Азии
Николай Михайлович Пржевальский. Достаточно нам взглянуть на портреты этих
великих деятелей, чтобы все вопросы отпали сами собой.
(Тот же голос из зала: "А пойдет ли это на пользу пролетариату?" - "Я
скажу тяжелую вещь, товарищи. Не все то, чем владеет пролетариат, идет ему
на пользу. Именно поэтому ему и необходимы вожди. Явные и тайные. Вы,
например. Без вождей уже давно бы все рухнуло в угаре нэпа, в бездумности и
максимализме военного коммунизма.") Как известно, товарищ Пржевальский
открыл и учредил центр Азии. В этом центре он обнаружил тщательно
законспирированную группу тувинских шаманов.
Напрасно английская разведка по наущению всяческих Ллойд-Джорджей и
Чемберленов ищет в Гималаях пресловутую Шамбалу. Шамбала вот уже восемь лет
находится под нашей непосредственной опекой. И недалек тот день, когда мы
присоединим ее к СССР на правах республики! (Аплодисменты) Освободив этот
оплот шаманизма, товарищ Пржевальский потребовал, чтобы следующее
воплощение Будды состоялось в России. Мало того, он настоял, чтобы этим
воплощением стал его будущий ребенок. Для производства на свет этого
ребенка была использована по возвращении из экспедиции служанка товарища
Пржевальского Кетеван Джугашвили:
Я словно бы услышал за спиной яростный итальянский шепот:
"Басссстардо!.." Яков Саулович добросовестно заблуждался - равно как и
Николай Михайлович.
Во-первых, оба высокомерно не различали шаманизм и ламаизм; во-вторых,
тувинские шаманы были настолько крепко обижены первооткрывателем Азии, что
их молитвами во младенце воплотился отнюдь не Будда, но владыка Царства
мертвых Эрлик. И, наконец, Шамбала находилась никак не в Туве, а на своем
обычном месте, в чем Якову Сауловичу, вполне вероятно, и предстоит
убедиться в ближайшем будущем...
В полночь удары корабельного колокола оповестили нас о начале карнавала.
От траура молчаливо отказались: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Я
вынул из шкафа заранее взятый в костюмерной наряд Калиостро (представляю,
как хохотал бы сеньор Бальзамо, увидев его!), переоделся, натянул перед
зеркалом шелковую полумаску. Почему-то стало грустно.
Столы в ресторане были составлены вдоль стен, и на них громоздились
живописные горы разнообразных фруктов, маленьких бутербродов и прочих милых
пустячков; стюарды, похожие на быстрых черно-белых птиц, скользили, разнося
напитки. Я оказался в компании с высоким бокалом, содержащим нечто
полосатое, с соломинкой и ломтиком лимона, оседлавшим кромку бокала, как
мальчишка соседский забор.
Атсон с костюмом не мудрил: просто надвинул стетсон на лоб и перевязал
нижнюю часть лица клетчатым платком. Теперь он внимательно присматривался к
коктейлю, не решаясь что-либо предпринять.
- Хотите, я прострелю вам платок? - предложил я.- В дырку можно будет
вставить соломинку.
- Я бы лучше вставил соломинку этой чертовой англичанке,- сказал Атсон. -
Представляете, Ник, я уже всерьез раскатал губу на наследство.
- Еще не все потеряно, - обнадежил его я. - Тело так и не нашли.
- И не найдут никогда: Эх, если бы мы жили по американским законам:
представляете, богатый дядюшка лежит каких-то два года на дне реки Гудзон
в безвестной отлучке - и вот к вам заявляются адвокаты, страховые агенты,
прилипалы:
- Не забывайте, Билл, что первенец я.
- Ну, это дело поправимо, - он легкомысленно махнул рукой. - Я же говорю:
по американским законам.
- А-а,- понял я.
И тут оркестр наш заиграл!
Я смотрел, как идет Марлен. Перед нею все исчезали.
- Простите, Билл,- сказал я и пошел ей навстречу.
На балу она была пейзанка в крахмальном чепчике. Мы встретились в центре
зала, потому что не могли не встретиться. Я сразу повел ее. Она была
необыкновенно гибкая и точная.
- Ты задержишься в Америке? - спросила она.
- Если все будет хорошо - то нет, - сказал я.
- Тогда я помолюсь, чтобы все было плохо.
- Вряд ли эту молитву услышат: Тебе не перекричать толпу.
- Я постараюсь перекричать.
- Господи, Марлен: В твоем распоряжении будет вся голливудская конюшня.
Как только ты увидишь живого Дугласа Фербенкса, ты мгновенно забудешь
уродливую музейную крысу.
- Не лги женщине. Ты такая же музейная крыса, как я - непорочная
девакармелитка.
- А даже если и так? Что тогда?
- Не знаю. Только чувствую, что если ты мне скажешь сейчас: брось все,
иди со мной - брошу и пойду. Как будто бы: как за вечной молодостью. Ты
понимаешь?
Боже, подумал я, от этих женщин ничего невозможно скрыть:
- Я не скажу так, Марлен. Не могу. Не имею права.
- Значит, я все поняла правильно:
Мы дотанцевали в молчании. Потом она гордо улыбнулась мне и сменила
партнера.
С сомнением в сердце я вышел покурить. Океан был тих. Из-под шлюпочного
брезента палубой ниже опять слышалась какая-то возня. Облокотясь о леер,
стояла шумерская царица и курила сигару.
- Вы не танцуете, Ваше величество? - спросил я.
- Отчего же, - сказала царица рассеянно.- Танцую: Просто сейчас я думаю,
кто должен стать следующей жертвой. Представляете: пассажиры парохода
гибнут один за другим, все друг друга подозревают, ведут безрезультатное
расследование:
- Но мы уже почти приплыли,- сказал я.
- Это не факт,- сказала она. - Взрыв в машинном отделении, поломка винта:
- Топор, подсунутый под компас,- подсказал я.- Надежнее уж взять остров.
Что-то вроде Святой Елены:
- Убийство Наполеона,- вкусно произнесла она.- М-м: Неплохо, неплохо. Да
только не нам, англичанам, об этом писать: Николас, вы в юности не сочиняли
стихи?
- Еще как, - честно сказал я.
- А потом все прошло?
- Можно сказать, что прошло.
- Вот и я: Ах, черт, черт, черт! Как бы я хотела написать русский роман,
типичный роскошный русский роман, в котором ничего не происходит - и все
гибнет, гибнет:
- Да. "Они пили чай и говорили о пустяках, а в это время рушились их
судьбы:"
- Именно так, Николас! Это гениально. Вот это - гениально:
- Скажите, Агата, а зачем вы затеяли тот Nichtgescheitgeschehnis вокруг
несчастной мадам Луизы?
- Ах. Было так скучно, что я поняла: если не устрою чего-то подобного, то
взаправду кого-нибудь отравлю. Но вы же не обиделись?
- Какие могут быть обиды между поэтами? А кстати, где действительно мадам
Луиза?
Агата повернулась ко мне. Глазки ее озорно светились.
- По моему знаку зададите мне этот же вопрос - но громко. Хорошо?
- Ну:
Она поманила меня за собой и быстро пошла к трапу. Мы спустились палубой
ниже, прошли немного к корме и остановились напротив шлюпки, издававшей
звуки. Агата махнула мне рукой.
- А где же действительно мадам Луиза?! - громко, как на сомалийском
базаре, закричал я.
- Эта старая французская мымра?- в тон мне закричала Агата. - Да ее
отсутствия не заметил даже ее собственный муженек!
Шлюпка накренилась. Агата схватила меня за руку, и мы, как нашкодившие
гимназисты,, бросились к ресторану. Мы еще не добежали, когда оркестр
скомкал и оборвал мелодию:
- Вот вам и следующий,- сказал я.
В зале загорались люстры, публика устремлялась к центру зала, где
немецрепортер размахивал, как знаменем, мокрым снимком.
- Маньяк! - кричал кто-то. - На корабле маньяк!
Таща за собой Агату, я протолкался к немцу. На снимке было несколько
пассажиров, в том числе мадам Луиза; они весело улыбались, освещенные
солнцем, а за их спинами на белой надстройке лежала тень: скособоченный
силуэт человека с занесенным над головой пожарным топором:
Все стихли. Пассажирский помощник начал, заикаясь и путаясь, говорить
что-то успокаивающее, но его прервал резкий властный голос:
- Какая блядь назвала меня старой мымрой?!
Агата тихо ойкнула и спряталась за меня.
В дверях стоял пьяный и растерзанный греческий принц с тусклым огнем в
глазах, а на шее его висела, как очень большой и мятый галстук, мадам
Луиза:
И вот здесь, господа, уже не в первый раз меня восхитили англичане. Ведь
что бы сделали русские? Побили бы сначала принца, а потом бедняжку Агату.
Или наоборот: сначала Агату, а потом принца. И долго бы потом мучились от
осознания подлости бытия. Что бы сделали гордые французы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
станет.
- Вы меня интригуете.
- Эх, - вздохнул Николай Степанович, - не привык я отказывать женщинам:
Но - чтобы без обмороков и криков. И - главное - никому. Идет?
- Идет:- чуть растерянно сказала цыганка.
Через пять минут, отпустив его руку, она произнесла тихо:
- Да уж, о таком и захочешь, да не расскажешь:
- И что меня ждет?
Она помолчала.
- Война, Николай Степанович:
Громко ударил дверной звонок. Гаврилов шагнул было к двери, но Николай
Степанович отстранил его: сам.
За дверью стояли Коминт с бутылками и очень задумчивый Гусар.
- Итальянская мутотень, - с отвращением сказал артист Донателло. - И
больше ничего. И как вы живете?..
- Озверели вы там, в вашей Москве, - сказала Аннушка, принимая покупку.
- Ну нельзя же это пить! - воскликнул Коминт. - Но пьем:- добавил он с
сожалением. - А что делать?
Делать в такой ситуации и вправду было нечего.
- Чего вы такие смурные пришли? - спросил Илья.
- Да вот даже и не знаю, - Коминт повесил куртку, пригладил волосы. -
Вроде бы все нормально. Только вот ряженые какие-то непонятные по двору
шляются:
- Какие могут быть ряженые? Праздники вроде бы позавчера кончились.
- Так вот и я о том же: И вообще: ну, не знаю даже, как сказать:
- Да скажи хоть как-нибудь, - потребовал Николай Степанович.
- Ну, вот представь себе: выходишь ты на арену - и под прожектором
оказываешься. И сейчас: вышел, никакого прожектора, понятно, нет - а все
точно так же. И эти, чтоб им пропасть, клоуны:
- Что они хоть делали-то?
- Да - ничего. Стояли, водку пили. В общем, что-то нечисто. Копчиком чую.
Копчик битый у меня...
- Ладно, ребята. Бдительности не ослабляем, хоть и туман. Рядовым - песни
петь и веселиться, - скомандовал Николай Степанович.
И тут на кухне закричали:
В одну секунду все влетели туда, сметая табуретки. Аннушка на
четвереньках стояла на столе, непостижимым образом уместившись среди гор
посуды. Гусар молча давил кого-то в углу.
- Крыыыыы:- выдохнула Аннушка, подбородком указывая в ту сторону.
Гусар сделал шаг назад и коротким движением головы швырнул под ноги
соратникам большую черную крысу. Та задрожала и вытянулась.
Николай Степанович принял Аннушку со стола, осторожно поставил на пол.
Рыжая и Светлана тут же увели ее в комнату - прореветься.
- А ты говорил - крыс не водится, - сказал доктор Степке.
- Проляпс, - развел руками Степка.
- Враги подбросили, - сказал Коминт.
Он присел над трупиком. Потом встал, посмотрел на всех.
- А ведь и правда - враги. Глянь-ка, Степаныч:
Крыса была размером с небольшую кошку, хвост имела короткий, зато -
огромные резцы, торчащие изо рта, как клыки вампира, и - аккуратные розовые
ручки вместо передних лап:
- Мутант, - с испугом сказал доктор. - Довыеживались:
- Илья, - сказал Николай Степанович. - На два слова:
И, отведя его чуть в сторону, спросил:
- По Аргентине не скучаешь?
Когда я был влюблен....
(Атлантика, 1930, Вальпургиева ночь)
Я лежал и домучивал аграновский доклад. Тяжелым же слогом изъяснялся Яков
Саулович: Да, господа гэпэушники знали много, очень много, непозволительно
много. Но, на наше счастье, из ясных и очевидных фактов соорудили для себя
совершенно кадаврическую картину мироздания. Они станут ею пользоваться в
своих деяниях, и поначалу, как это водится, у них все будет получаться;
потом пойдут сбои, потом - наступит крах: Но до полного краха никто из них,
нынешних, уже не доживет.
: Мы должны, товарищи, с особым тщанием и бдительностью оберегать
товарища Сталина не столько потому, что он наследник и продолжатель дела
нашего великого вождя Ленина - мы знаем, что у товарища Ленина было немало
достойных наследников и продолжателей,- сколько потому, что именно в нем, в
Иосифе Виссарионовиче, воплощена на сегодняшний день, не побоюсь этого
слова, мировая душа. Это не та душа, о которой толкуют нам мракобесы. Нет,
товарищи это истинная душа! Подлинная душа мирового пролетариата! Наш
товарищ Сталин - есть Майтрейя Будды, истинное его воплощение на земле.
Всемирно-историческая миссия народов бывшей Российской империи - служить
претворению Будды. Но прежде всего - это наша с вами миссия, товарищи
Рабоче-Крестьянская инспекция!
(Голос из зала: "Опять с боженькой заигрываете! Хватит с нас Луначарского
с Богдановым!" - "Будда выше всех и всяческих богов, товарищи. Буддизм есть
материализм и эмпириокритицизм в высшей своей стадии!") А теперь, товарищи,
я скажу вам то, что вы обязаны будете забыть немедленно за порогом этого
зала. Настоящим отцом товарища Сталина является не сапожник Бесо
Джугашвили, а великий русский путешественник и первооткрыватель Азии
Николай Михайлович Пржевальский. Достаточно нам взглянуть на портреты этих
великих деятелей, чтобы все вопросы отпали сами собой.
(Тот же голос из зала: "А пойдет ли это на пользу пролетариату?" - "Я
скажу тяжелую вещь, товарищи. Не все то, чем владеет пролетариат, идет ему
на пользу. Именно поэтому ему и необходимы вожди. Явные и тайные. Вы,
например. Без вождей уже давно бы все рухнуло в угаре нэпа, в бездумности и
максимализме военного коммунизма.") Как известно, товарищ Пржевальский
открыл и учредил центр Азии. В этом центре он обнаружил тщательно
законспирированную группу тувинских шаманов.
Напрасно английская разведка по наущению всяческих Ллойд-Джорджей и
Чемберленов ищет в Гималаях пресловутую Шамбалу. Шамбала вот уже восемь лет
находится под нашей непосредственной опекой. И недалек тот день, когда мы
присоединим ее к СССР на правах республики! (Аплодисменты) Освободив этот
оплот шаманизма, товарищ Пржевальский потребовал, чтобы следующее
воплощение Будды состоялось в России. Мало того, он настоял, чтобы этим
воплощением стал его будущий ребенок. Для производства на свет этого
ребенка была использована по возвращении из экспедиции служанка товарища
Пржевальского Кетеван Джугашвили:
Я словно бы услышал за спиной яростный итальянский шепот:
"Басссстардо!.." Яков Саулович добросовестно заблуждался - равно как и
Николай Михайлович.
Во-первых, оба высокомерно не различали шаманизм и ламаизм; во-вторых,
тувинские шаманы были настолько крепко обижены первооткрывателем Азии, что
их молитвами во младенце воплотился отнюдь не Будда, но владыка Царства
мертвых Эрлик. И, наконец, Шамбала находилась никак не в Туве, а на своем
обычном месте, в чем Якову Сауловичу, вполне вероятно, и предстоит
убедиться в ближайшем будущем...
В полночь удары корабельного колокола оповестили нас о начале карнавала.
От траура молчаливо отказались: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Я
вынул из шкафа заранее взятый в костюмерной наряд Калиостро (представляю,
как хохотал бы сеньор Бальзамо, увидев его!), переоделся, натянул перед
зеркалом шелковую полумаску. Почему-то стало грустно.
Столы в ресторане были составлены вдоль стен, и на них громоздились
живописные горы разнообразных фруктов, маленьких бутербродов и прочих милых
пустячков; стюарды, похожие на быстрых черно-белых птиц, скользили, разнося
напитки. Я оказался в компании с высоким бокалом, содержащим нечто
полосатое, с соломинкой и ломтиком лимона, оседлавшим кромку бокала, как
мальчишка соседский забор.
Атсон с костюмом не мудрил: просто надвинул стетсон на лоб и перевязал
нижнюю часть лица клетчатым платком. Теперь он внимательно присматривался к
коктейлю, не решаясь что-либо предпринять.
- Хотите, я прострелю вам платок? - предложил я.- В дырку можно будет
вставить соломинку.
- Я бы лучше вставил соломинку этой чертовой англичанке,- сказал Атсон. -
Представляете, Ник, я уже всерьез раскатал губу на наследство.
- Еще не все потеряно, - обнадежил его я. - Тело так и не нашли.
- И не найдут никогда: Эх, если бы мы жили по американским законам:
представляете, богатый дядюшка лежит каких-то два года на дне реки Гудзон
в безвестной отлучке - и вот к вам заявляются адвокаты, страховые агенты,
прилипалы:
- Не забывайте, Билл, что первенец я.
- Ну, это дело поправимо, - он легкомысленно махнул рукой. - Я же говорю:
по американским законам.
- А-а,- понял я.
И тут оркестр наш заиграл!
Я смотрел, как идет Марлен. Перед нею все исчезали.
- Простите, Билл,- сказал я и пошел ей навстречу.
На балу она была пейзанка в крахмальном чепчике. Мы встретились в центре
зала, потому что не могли не встретиться. Я сразу повел ее. Она была
необыкновенно гибкая и точная.
- Ты задержишься в Америке? - спросила она.
- Если все будет хорошо - то нет, - сказал я.
- Тогда я помолюсь, чтобы все было плохо.
- Вряд ли эту молитву услышат: Тебе не перекричать толпу.
- Я постараюсь перекричать.
- Господи, Марлен: В твоем распоряжении будет вся голливудская конюшня.
Как только ты увидишь живого Дугласа Фербенкса, ты мгновенно забудешь
уродливую музейную крысу.
- Не лги женщине. Ты такая же музейная крыса, как я - непорочная
девакармелитка.
- А даже если и так? Что тогда?
- Не знаю. Только чувствую, что если ты мне скажешь сейчас: брось все,
иди со мной - брошу и пойду. Как будто бы: как за вечной молодостью. Ты
понимаешь?
Боже, подумал я, от этих женщин ничего невозможно скрыть:
- Я не скажу так, Марлен. Не могу. Не имею права.
- Значит, я все поняла правильно:
Мы дотанцевали в молчании. Потом она гордо улыбнулась мне и сменила
партнера.
С сомнением в сердце я вышел покурить. Океан был тих. Из-под шлюпочного
брезента палубой ниже опять слышалась какая-то возня. Облокотясь о леер,
стояла шумерская царица и курила сигару.
- Вы не танцуете, Ваше величество? - спросил я.
- Отчего же, - сказала царица рассеянно.- Танцую: Просто сейчас я думаю,
кто должен стать следующей жертвой. Представляете: пассажиры парохода
гибнут один за другим, все друг друга подозревают, ведут безрезультатное
расследование:
- Но мы уже почти приплыли,- сказал я.
- Это не факт,- сказала она. - Взрыв в машинном отделении, поломка винта:
- Топор, подсунутый под компас,- подсказал я.- Надежнее уж взять остров.
Что-то вроде Святой Елены:
- Убийство Наполеона,- вкусно произнесла она.- М-м: Неплохо, неплохо. Да
только не нам, англичанам, об этом писать: Николас, вы в юности не сочиняли
стихи?
- Еще как, - честно сказал я.
- А потом все прошло?
- Можно сказать, что прошло.
- Вот и я: Ах, черт, черт, черт! Как бы я хотела написать русский роман,
типичный роскошный русский роман, в котором ничего не происходит - и все
гибнет, гибнет:
- Да. "Они пили чай и говорили о пустяках, а в это время рушились их
судьбы:"
- Именно так, Николас! Это гениально. Вот это - гениально:
- Скажите, Агата, а зачем вы затеяли тот Nichtgescheitgeschehnis вокруг
несчастной мадам Луизы?
- Ах. Было так скучно, что я поняла: если не устрою чего-то подобного, то
взаправду кого-нибудь отравлю. Но вы же не обиделись?
- Какие могут быть обиды между поэтами? А кстати, где действительно мадам
Луиза?
Агата повернулась ко мне. Глазки ее озорно светились.
- По моему знаку зададите мне этот же вопрос - но громко. Хорошо?
- Ну:
Она поманила меня за собой и быстро пошла к трапу. Мы спустились палубой
ниже, прошли немного к корме и остановились напротив шлюпки, издававшей
звуки. Агата махнула мне рукой.
- А где же действительно мадам Луиза?! - громко, как на сомалийском
базаре, закричал я.
- Эта старая французская мымра?- в тон мне закричала Агата. - Да ее
отсутствия не заметил даже ее собственный муженек!
Шлюпка накренилась. Агата схватила меня за руку, и мы, как нашкодившие
гимназисты,, бросились к ресторану. Мы еще не добежали, когда оркестр
скомкал и оборвал мелодию:
- Вот вам и следующий,- сказал я.
В зале загорались люстры, публика устремлялась к центру зала, где
немецрепортер размахивал, как знаменем, мокрым снимком.
- Маньяк! - кричал кто-то. - На корабле маньяк!
Таща за собой Агату, я протолкался к немцу. На снимке было несколько
пассажиров, в том числе мадам Луиза; они весело улыбались, освещенные
солнцем, а за их спинами на белой надстройке лежала тень: скособоченный
силуэт человека с занесенным над головой пожарным топором:
Все стихли. Пассажирский помощник начал, заикаясь и путаясь, говорить
что-то успокаивающее, но его прервал резкий властный голос:
- Какая блядь назвала меня старой мымрой?!
Агата тихо ойкнула и спряталась за меня.
В дверях стоял пьяный и растерзанный греческий принц с тусклым огнем в
глазах, а на шее его висела, как очень большой и мятый галстук, мадам
Луиза:
И вот здесь, господа, уже не в первый раз меня восхитили англичане. Ведь
что бы сделали русские? Побили бы сначала принца, а потом бедняжку Агату.
Или наоборот: сначала Агату, а потом принца. И долго бы потом мучились от
осознания подлости бытия. Что бы сделали гордые французы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76