- За что вы так его, Ник? - спросил Атсон.
- For the prick and for the balls! - ответил я, снимая дальнейшие
вопросы.
- Хорошо сидим, - сказал Виктор Платонович.
Сидели мы действительно хорошо, и я думал, что теперь можно в принципе
сидеть так каждый вечер, не обязательно в "Клозери де Лила" и не
обязательно в Париже, тешить себя скоропреходящим опьянением и никуда не
спешить, потому что спешить нынче некуда...
- Что с вами, Ник? - сказал Атсон. - Что, черт побери, с вами стряслось
за эти годы?
- Ничего особенного, - сказал я. - Ничего, о чем стоило бы говорить в
этом веселом застолье.
Габриэль тем временем декламировал Виктору Платоновичу свои стихи, а я
все равно не смог бы сейчас воспринять ни строчки.
- И все-таки, Ник, - сказал Атсон. - У вас проблемы?
- Удобный английский язык, - сказал я. - Тактичный язык. Понятие
"проблемы"может включать в себя и землетрясение, и прыщ на лбу.
- Так все-таки землетрясение или прыщ? - сказал Атсон.
- Землетрясение, - сказал я.
- Понял, - сказал Атсон. - Кто-то хочет вытрясти из вас те рузвельтовские
денежки.
- Если бы, - сказал я. - Если бы... Я бы того человека на руках носил.
Всем вокруг было уже не до нас - и так хорошо. Виктор Платонович умело
сортировал безденежных сочинителей, иным дозволял присесть ненадолго, иных
мановением руки отсылал прочь. И строго следил, чтобы guljaem не переросло
в le zapoy, хотя границу между этими понятиями трактовал весьма
произвольно.
- И все-таки, - сказал Атсон. - Мы друзья уже почти сорок лет. Кое-что я
знаю, о многом догадываюсь. У меня свои источники информации. Не масонские
балаболки, нет - серьезные люди. Что-то произошло в России. И ваши танки не
для моциона проехались до Праги...
- Не для моциона, - сказал я. - Представьте, Билл, что вы выходите,
простите, из тюрьмы...
- Очень хорошо представляю, - сказал Атсон.
- Ну и вот, - сказал я. - Выходите из железных ворот с узелком, и первым
делом видите, что вас не ждет автомобиль с надежными ребятами и шампанским.
- Это можно пережить, - сказал Атсон. - Может, ребята и сами загорают в
клеточку.
- Слушайте дальше. Вы садитесь в такси и начинаете объезжать старых
приятелей. Нигде они не загорают, только ведут себя как-то странно... Не
хотят или не могут вспомнить ни ваше совместное дело, ни контрабанду виски,
ни матрацы... С вами говорят, как со старым знакомым - но и только.
- Ссучились, - понимающе кивнул Атсон.
- Поначалу вы тоже так думаете, но потом все больше убеждаетесь, что они
действительно ничего не помнят и хуже того - ведут совершенно
законопослушный и благонравный образ жизни.
- Ну и что? - сказал Атсон. - Моя старая компания и в самом деле
остепенилась - кто живой остался, понятное дело. Ник, - оживился он, - да
ведь копы запросто могут ославить ни в чем не повинного человека, чтобы
свои его сторонились.
Скажут, например, что в тюрьме всех закладывал...
- И долго проживет такой ославленный человек? - сказал я.
- Ну... разбираться будут, - неуверенно сказал Атсон.
- Да нет, - сказал я. - Никто с вами даже разбираться не хочет... Вы для
них просто знакомый, хороший парень, с которым можно поорать на бейсбольном
матче, выпить, вот как мы сейчас...
- А может, ребята просто решили зажилить мою долю, вот и валяют дурака? -
сказал Атсон.
- Нет, - сказал я. - С банковским счетом все в порядке. Более того - весь
общак теперь мой.
- Хорошо, - сказал Атсон. - Тогда я просто начну набирать новую команду.
- Действительно просто...
Атсон разлил смирновскую по рюмкам.
- Ник, - сказал он. - Все пройдет. Вы сильный человек, и вылезете из
любого дерьма. Если я чем-то смогу помочь...
- Я знаю, - сказал я. - Спасибо, Билл.
- Слушайте, Ник,- он вдруг уставился на бутылку.- Мы здесь сидим уже
целый час! Такими темпами мы не обойдем Париж и за месяц!
- Да,- сказал я грустно. - Вы правы. Надо двигаться дальше. Ребята, мы
идем:
- Идем, - согласно кивнули Габриэль и Виктор Платонович.
- Гарсон,- подозвал я официанта, как следует расплатился, вернул ему
целый и невредимый стакан, а потом, показав на спящего в неудобной позе
"хвоста", добавил сверх суммы три стофранковые бумажки: - Будьте так
любезны, отвезите этого месье в ближайший бордель.
- В бордель?! - восхитился он.
- Совершенно верно. В грязный, дешевый, с дурной репутацией бордель.
- Да, месье! Я знаю такой!
- Я не сомневаюсь, гарсон! Действуйте!
- Слушаюсь!
И мы, четверо в ряд, покинули гостеприимное кафе "Клозери де Лила", не
расписавшись на стене, но ничуть об этом не сожалея. "Ролс-Ройс" пополз
следом, бесшумный, как летящая сова.
Странно: разговор мой с Атсоном так зацепил меня, что я очнулся от
размышлений, лишь увидя перед собой белоснежную скатерть. Мы вчетвером
сидели на полукруглом диване с высокой, выше голов, спинкой. Два официанта
во фраках сервировали стол с такой скоростью и точностью, что казалось -
перед тобой не живые люди, а рабочие с конвейера в чаплинском фильме:
Меню, переплетенное в темную тисненую кожу и оттого толстое, как
подарочное издание "Майн Кампф", лежало на краю стола, и Атсон смотрел на
него со сложным выражением. Потом он хлопнул себя по лбу и вскинул руку,
подзывая телохранителя.
- Стив,- сказал он,- бегом в машину - и принесите-ка тот синий пакет:
Меж тем рядом с очередной бутылью "Смирновской" возник высокий прозрачный
кувшин, полный томатным соком.
Виктор Платонович предался воспоминаниям о том, как ребенком гулял с
бонной в Люксембургском саду и как его тетешкал на коленях один русский
политэмигрант, раскосый и картавый - и добрый-предобрый: Габриэль же
рассказывал ему, как в ранней юности ни за что ни про что убил араба,
ничего при этом не испытал, вышел сухим из воды, но с тех пор чувствует
себя постоянно виноватым перед всеми угнетенными нациями. Именно потому он
и пошел в Иностранный легион: ты меня понимаешь? Нет, ты меня понимаешь?..
Тем временем Стив принес пакет. Атсон прищурился.
- Не все друзья вас забыли, Ник, - пакет он держал в поднятой руке,
словно бы надеясь заставить меня поплясать. - Лет пять или шесть тому в
Голливуде меня опять же затащили на премьеру - правда, это была солидная
лента со стрельбой, мордобоем и бабами. Потом был банкет, и Шон Коннери
познакомил меня с англичанином, который и сочинил этот фильм. То есть
сочинил книжку.
Мы разговорились про старые года, стали припоминать всякие чудные
случаи...
И вдруг оказалось, что толкуем мы об одном и том же человеке. Ясное дело,
о ком. Где вас искать, он представления не имел, вот и попросил меня
передать при случае...
Я разорвал пакет. Ян Флеминг, "Живешь только дважды". И надпись на
титульном листе: "Нику Великолепному, без которого не появился бы на свет
агент 007". И росчерк...
- Спасибо, Билл, - сказал я. - Жаль, что нет с нами самого Яна. Настоящий
был солдат. Он умер в шестьдесят четвертом.
- Помянем всех, кого с нами нет, - сказал Атсон. - Мне везло в жизни на
людей.
- Мне тоже, - сказал я. - Царствие им небесное.
Мы вчетвером помянули ушедших, потом без перерыва выпили за живых.
Негромко заиграл оркестр, и певица в черном обтягивающем платье хриплым
голосом начала повествовать, как она ни о чем не жалеет.
- Вот дьявол, - сказал Атсон, завернул рукав дешевого пиджачка и
посмотрел на циферблат "Картье". - Пора, Ник, скоро начнется...
- Господа, - я поднялся. - Не обращайте на наш уход ни малейшего внимания
- духом мы с вами, но тела должны перейти в другое место. Поэтому, милейший
Виктор Платонович и любезнейший Габриэль, guljaem придется за четверых.
Надеюсь, вас никто здесь не обидит, - я выразительно поглядел на
официанта.
Мы обнялись и облобызались с нашими спутниками, словно прощались навсегда
- да ведь навсегда и прощались.
В недрах необъятного "роллс-ройса" нас ожидали строгие вечерние костюмы,
для сохранности натянутые на манекены. Можно было переодеться прямо в
салоне, не испытывая особенных неудобств.
- Ну, Марти, - сказал Атсон водителю, - довольно ты ползал сегодня, как
беременная бегемотиха. Гони-ка в "Олимпию"! Мисс Дитрих открывает сегодня
европейские гастроли!
Когда огни за стеклами начали сливаться в сплошные сияющие линии, я вдруг
с ужасом увидел себя в зеркале: худощавого хлыща двадцати семи лет. Меньше,
чем было тогда, на пароходе "Кэт оф Чешир". И когда Марлен увидит меня...
Это было невозможно. Это было невозможнее, чем если бы у Юла Бриннера
зацепился кольт.
- Билл, - сказал я. - Некуда спешить. Что у вас там в баре?

11.
Он побежден, какая польза в том?
Александр Пушкин
- Говори, Яков Вилимович:
Это не укладывалось в голове. Он смотрел и все видел сам, но в голове это
не укладывалось:
Брюс, спотыкаясь, монотонно рассказывал, что буквально через полчаса
после того, как Николай Степанович уехал в Москву, на дачный поселок
свалилось полсотни омоновцев. Они окружили недострой и через мегафон
потребовали всем выходить с поднятыми руками, а первое дело - Сереге Каину:
Никто не думал, что Каин - выйдет. Никто за ним не доглядел:
Но он вышел - с поднятыми руками.
Выстрел был один, но Каину снесло полчерепа:
И тогда взбесилось его войско. Это было как конвульсии обезглавленного
тела:
Их пытались удержать.
Может быть, если бы не пытались, если бы сразу пропустили - не случилось
бы того, что случилось:
Кто знает?..
Потом Брюс догадался направить всех своих уцелевших в подвал, зажег
черную свечку. Он умел обращаться с этим чуть лучше, чем Николай Степанович
тогда, в сорок втором:
Их забросило под Калугу.
Четверо остались невредимы: сам Брюс, Надежда, Тигран и Василий, молодой
боец из отряда Ильи. Здорово досталось Бортовому. Илье продырявили бок
какой-то пикой и раздробили кисть. Горбатый цыган Бажен от удара по голове
все еще не пришел в сознание. Очень тяжело ранен был Костя: спасая
Светлану, он с голыми руками бросился на что-то острое, машущее: будто в
соломорезку руки сунул: И страшно пострадала сама Светлана: она пыталась
творить какие-то заклинания, не отступала: не смотри, Степаныч, не надо
тебе этого видеть:
И - вынесли Коминта. Если бы не он: даже с одной рукой...
Троих вынести не смогли. Просто нечего было выносить.
Оба ученика Брюса, призванные им сюда специально для участия в акции
(были так горды:) и племянник Ильи - остались там, в недостройке.
Брюс рассказывал еще и о том, как везли раненых в Москву, как миновали
милицейские посты и заслоны - Николай Степанович не слушал. Он смотрел на
Коминта. Лицо почти не пострадало:
Никакой ксерион не спас бы от смерти при таких ранах.
Было как-то чересчур пусто в груди.
Со Светланой все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Вводил
морфий?.. хорошо. Светочка: не слышит. Да, и лицо сделается новое, и глаза.
И Костя поправится. А Илья - вон, уже ковыляет, хоть и кособочится:
Надежда черная и молчит.
Ашхен еще ничего не знает: И внуки еще ничего не знают.
Командир, подходил Тигран, командир: я понимаю, ничто не заменит: пусть я
у тебя буду так же, как он?.. возьмешь?..
Потом, Тигр, потом:
Глупец мстит сразу, трус - никогда.
Я - глупец.

Шестое чувство (Красноярск, 1982, январь)
Платье на Аннушке было изысканно-неприметным, и о том, что стоит оно пять
тысяч новых франков, знали только в салоне "Шанель". Ради этого платья я не
поленился съездить в Предтеченку, выйти в парижском руме, выиграть на
скачках необходимую сумму: Правда, возвращаться пришлось через финскую
границу натоптанными тропами питерских фарцовщиков. Проводником был всем
известный Федя Беленький, прославившийся в своем кругу тем, что лет десять
назад построил на даче в Комарово воздушный шар, запасся алюминиевой
стружкой, щелочью - для получения необходимого водорода: Но в ночь отлета
на проводинах шар этот по пьяному делу зажгли вместе с дачей. С тех пор
Федя твердо стоял на земле.
Филармония в городе была достаточно хороша для любой столицы мира.
Акустику архитектор выверял вместе с музыкантами, над люстрами трудились
лучшие мастера, а буфет не уступал буфетам императорских театров. Зала было
два, и если в большом, как правило, развлекалась молодежь, то в малом
звучала классическая музыка. И публика здесь подбиралась настоящая .
Билеты на концерт Камбуровой я купил на третий ряд. Прямо перед нами два
юноши студенческого вида настраивали магнитофон, шепча: "Раз-два-три,
раздва-три:" - будто намеревались закружиться в вальсе. А левее их восседал
библейского вида седобородый старец Иван Маркелович, великий библиофил;
трижды собирал он библиотеку и дважды терял ее - но и сейчас она оставалась
самым представительным частным собранием если не в России, то уж по эту
сторону Урала - наверняка. Частыми его гостями были историки, в частности
Эйдельман, всяческие литературоведы и просто любознатцы. Власти взирали на
это сквозь пальцы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76