И леди.
- О, черт. Много раненых?
- Четверо. Ну, и леди - пятая.
- А что с леди?
- Бредит. И горячая вся...
- Капитан, простите: вы капитан Ларри Бонд, сэр?- танкист напрягся,
готовый к проявлениям восторга. Что ж, за последние две недели здесь
произошло так много бурных событий, что можно было встретить не только
знаменитого летчика-аса, но и самого Санта-Клауса, выходящего из окружения
и выносящего на себе раненого олененка Бемби.
- Нет. Я капитан Николас Бонд. И к авиации, к сожалению, не принадлежу.
Что там с вашимим ранеными?
- Ну: их ранили, сэр. Их везли в госпиталь, но джерри перерезали дорогу:
- Они в тепле? Их охраняют?
- Да, сэр. Если это можно назвать теплом:
- И охраной, - добавил сержант.
- Куда же тогда вы неслись, как два носорога?
- Видите ли, сэр:- сержант замялся. - Один из наших раненых - местный
житель.
- Он скрывался от нацистов, - пояснил негр.
- Он помог нам отбиться от эсэсовцев. На нас наткнулся эсэсовский
патруль.
- И был ранен.
- У него охотничий домик - там, дальше, - показал рукой сержант.
- Он нарисовал нам план, как пройти.
Нат нервно хихикнул и посмотрел на меня.
- Немцу лет тридцать пять, худощавый, глаза серые, на левой скуле след от
ожога, - сказал я. - Так? Имя - Отто, фамилию может назвать любую.
- Да, - сержант несколько оторопел. - И он дал нам ключ от дома и
объяснил:
- Мы ждем его здесь уже вторую неделю, - сказал Нат.
- Он что - нацист? Преступник?
- Напротив. Им интересуется верховное командование.
Путь до санитарного фургона занял у нас почти два часа. Налетели низкие
тучи, повалил быстрый мокрый снег. Скоро стало совсем темно. Сначала мы
проскочили мимо цели, и пришлось возвращаться:
Фургон стоял в густом ельнике, белый, заваленный снегом, и только чуть
слышный стук клапанов работающего на холостом ходу мотора мог выдать его
присутствие - да и то для этого следовало подойти вплотную.
- Чарли, - вполголоса позвал сержант.
Полог сзади приподнялся, замаячило светлое пятно лица.
- Что, уже? Кто это с вами?
- Наши офицеры-парашютисты.
- Слава Богу:
Под пологом воняло очень добротно. Мы забрались внутрь, танкист остался
снаружи - охранять. При свете синего фонарика мы осмотрелись. У заднего
борта фургона стоял немецкий пулемет, рядом сложены были три фаустпатрона.
Раненые лежали в теплых мешках на носилках.
- Где немец? - спросил я.
- Вот:- сержант показал.
Отто Ран выглядел плохо. Кожа, страшно сухая, обтягивала череп; глаза
ввалились. В уголках бескровных губ засохла пена.
- Отто, - позвал я. Он не отзыввался.
- Куда его ранило?
- В бок. Похоже, почка задета, - сказал тот, кто охранял раненых - Чарли.
- Вы санитар?
- Нет, сэр. Я ушел в армию из медицинского колледжа. С третьего курса.
- Значит, вы с лейтенантом коллеги. У нас с собой бинты и немного
пенициллина.
А о какой леди говорил сержант?
- Вот, сэр. Она из артистической бригады. Похоже, что крупозная
пневмония:
Вообще-то она актриса. И даже из Голливуда. Это мне другой парень из той
же машины сказал. Он уже умер. Их машину расстреляли танки.
Я посмотрел. Рот леди был раскрыт, она часто и хрипло дышала. Лицо ее
испачкано было густой коричневой мазью от обморожений. Я не видел ее
пятнадцать лет:
- Так, - сказал я. - А остальные раненые?
- Они легкие, сэр. Просто устали. Спят. - Он помолчал и добавил: -
Тяжелые уже умерли.
- Вам следовало сдаться в плен, - сказал я.
- Возможно, сэр. Но сначала мы надеялись выбраться, а потом стало некому
сдаваться. Потом появились эсэсовцы. Не ваффены, нет. Черные эсэссовцы. На
мотоциклах. И:
- Понятно, - сказал я.
- На знаю, сэр, понятно ли вам. Видите ли, я брал замок Ружмон. В
Нормандии.
Там были черные эсэсовцы и две тысячи беременных женщин. В подвале стоял
железный идол с открытой пастью:
- Я был в замке Ружмон, - сказал я. - Наверное, сразу после вас.
- Ребята, которые штурмовали замок, потом вообще не брали пленных. А я
перерезал глотку эсэсовскому генералу, и мне стало как-то проще.
- Генерал был маленький и чернявый?
- Ага. Истиный ариец из Бронкса.
- Глотку ему резали не раз, - сказал я. - И на костре жгли. Ему это как
слону дробина.
- Вы знали его, сэр?
- Мы как раз занимаемся им и ему подобными.
- Так у немцев это что - всерьез?
- Более чем. Сенат не стал бы тратить деньги на шарлатанов.
- И этот немец, - Чарли кивнул на застонавшего Рана, - имеет какое-то
отношение?..
- Да. Но он на нашей стороне. Давайте-ка займемся им:
И мы занялись Отто Раном. А потом мы занялись Марлен. А потом -
остальными ранеными. А потом наступило утро.
Выше облаков гудели самолеты, и вдали гремели разрывы тяжелых бомб.
Впереди шел сержант-канадец. Не подумайте, сэр, что я не хочу тащить
носилки, сказал он смущенно, но меня считали лучшим браконьером к югу от
Калгари.
Каковы же худшие, подумал я, вспомнив вчерашний треск и сопение, но
ничего не сказал: нести Марлен я бы ему и подавно не доверил. Да и не
только ему:
- А ведь я эту тетку знаю, - сказал Нат, который держался за носилки
сзади.
- Я тоже, - сказал я. - Не сбивай дыхание:
Твое счастье, что она не слышала про "тетку":
До места нашей "пещерной стоянки" мы добрались быстро - едва ли не
быстрее, чем вчера добирались до фургона, хотя вчера шли под гору, а
сегодня - в гору.
Но дальше начались препятствия. Камни за ночь обледенели, и подниматься
по этому каскаду невысоких, но очень скользких горок было трудно и нам,
несущим носилки, и тем раненым, которые шли своим ходом. Отто стонал,
Марлен молчала. Иногда мне казалось, что она перестает дышать. Но потом -
прорывался кашель:
Наконец, мы выбрались из каменного лабиринта.
Дальше пошло легче. Даже снег здесь был плотнее и не проваливался так,
как внизу. Ели метров тридцати в высоту с изогнутыми от постоянных ветров
вершинами росли по склонам лошины. Под пологом одной такой ели мы
остановились передохнуть.
- Далеко еще? - спросил я.
О'Лири посмотрел на схему.
- Сейчас будет камень:
Но камень мы не заметили под снегом. К счастью, О'Лири,
браконьерпервопроходец, споткнулся о него и грохнулся во весь рост. Рукавом
он смахнул снег с блестящей поверхности:
- Отсюда - сорок шагов на север, - сказал он, не вставая. - А что тут
написано?
- "Направо пойдешь - женят, налево пойдешь - замуж выдадут, прямо пойдешь
- о камень навернешься," - процитировал я по памяти. - У вас же ирландская
фамилия, неужели вы не узнаете письма своих предков?
- Черточки дурацкие, - сказал сержант, поднимаясь. - Неужели вы все это
знаете?
- Долг службы. Ведите, сержант.
- А нам ведь направо:- сержант огляделся. - И что, я всю жизнь женатым
ходить буду?
- Так гласит вековая мудрость, - вздохнул я. - Считайте шаги, сержант.
- Это приказ, сэр?
- Да, это приказ.
Оглядываясь на нас, он отсчитал сорок шагов. Остановился.
- О! - сказал он изумленно. - Да тут проход!
Как оказалось, печи-голландки топить умеет только русский человек. О'Лири
и негр Дуглас натаскали из подвала кучу дров. Иней уходил со стекол,
обращаясь в пар. И скоро стало по-настоящему жарко.
- Мне кажется, леди уже чувствует себя лучше, - сказал негромко Чарли. -
Этот пенициллин и вправду творит чудеса.
Дело было не только в пенициллине, но я не стал уточнять.
Отто на минуту пришел в себя, огляделся - и спокойно уснул.
Дом его ни в коей мере не напоминал жилище последнего немецкого
романтика.
Очень чистенькие беленые комнаты, на резных деревянных полках красуются
расписные декоративные тарелки. Ходики стояли: гиря опустилась до полу. Пол
застелен вязаными крестьянскими ковриками. Позеленевшее от времени медное
распятие в углу. Тяжелые дубовые табуреты с прорезью посредине.
Крахмальная скатерть на столе. Комод у стены оккупирован фарфоровыми
пастухами и пастушками. Единственная картина в доме была отнюдь не
"Островом мертвых" Бёклина, а изображала богобоязненную семью немецких
поселян, после трудового дня усаживающуюся за стол. И везде салфетки и
полотенца с вышитыми на них готическим шрифтом изречениями народных
мудрецов.
- Извините, сэр, - Дуглас, рассматривавший все это с изумлением и
тревогой во взоре, обернулся ко мне. - Не знаете ли вы, что здесь написано?
Вдруг, не дай Господь, это языческие заклинания, и мы все попадем в ад,
потому что видели их? Чарли рассказывал, что эти наци - чистые
сатанопоклонники.
- Это заклинания, но не языческие, - сказал я. - "Карты и кружка доводят
до бедности." "Смерть подстерегает везде, и на празднике, и на балу."
"Мужчина без женщины словно голова без тела." "Лучше десять завистников,
чем один сострадалец," "Лучше дважды измерять, чем один раз забывать."
"Каков человек, такую ему и колбасу жарят." "Шалость редко приводит к
добру." "Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу." "Большая дубина
набивает большие шишки." "Если бы кто-нибудь захотел зарыть правду, ему
потребовалось бы много лопат." "Слишком много искусства пользы не
приносит." "Любовь и ум редко идут рука об руку," "Хорошо пережеванное -
наполовину переваренное..." Сумрачный германский гений вогнал всех в
задумчивость. Наконец Дуглас сказал:
- Да-а: Неудивительно, что эти джерри взбесились и решили завоевать мир:
О'Лири почесал в затылке:
- Не знаю, как там лопаты, а от кружки и картишек я бы сейчас не
отказался.
И все ожили.
В подполье висели окорока, лежали головки сыра. В ларе, расфасованные по
полотнянным мешочкам, хранились сухари. О'Лири безошибочно определил под
мешковиной зеленоватую длинную бутыль чистого, как слеза младенца,
самогона.
Нат устроился на чердаке - наблюдать.
- Знаете, дядя Ник, - сказал он, когда я забрался к нему, - странно все
это.
- Что?
- А вот: ни самолетов здесь не слышно, ни взрывов...
- Бывают такие места, - сказал я. - Ты все равно поглядывай...
Я спустился и застал следующую сцену: О'Лири вытащил из стола калоду Таро
и сейчас, слюня палец, выбрасывал лишние карты.
- Сержант, - сказал я.
- Да, сэр?
- Положите колоду на место. Это не игрушка.
- А что такого? Карты и карты. Только масти не так нарисованы.
- В том-то и дело, - сказал я. - Если здесь действительно крутятся черные
эсэс, то даже держать в руках Таро - это все равно, что залезть на крышу и
размахивать американским флагом.
- Хм. - Он с сомнением посмотрел на карты, потом на меня, потом опять на
карты. - Ну, если вы так уверены...
Он собрал карты, сложил их в серебряный футляр, взвесил на руке и сунул в
карман.
- Вы ошиблись, сержант, - сказал я. - В комод. Вот из кабинета фюрера я
вам разрешаю брать все что угодно.
- Даже веревку, на которой он повесился, - не открывая глаз, проговорил
Отто Ран.
- Что он сказал? - забеспокоился сержант.
Я перевел.
- Кто повесился?
- Фюрер.
- А с кем мы тогда воюем?
- Лучшие умы человечества ломают над этим головы, - сказал я.
- Ничего не понимаю, - сержант отошел, явно обиженный и на меня, и на умы
человечества.
- Отто, - позвал я. - Вы меня узнаете?
- Голос знакомый, - сказал Ран.
- Если хотите, можете посмотреть.
- Не хочу, - сказал Ран. - Глаза слишком часто лгут.
- Помните Гималаи?
- А, Николас, - равнодушно произнес Ран. - Значит, вас тоже взяли сюда?
- Куда?
- В тонкий мир.
- Не такой уж он тонкий, - сказал я. - Дырка у вас в боку - будто бык
боднул.
- Может, и правда бык, - сказал Ран. - Не помню. Я вышел ненадолго -
просто подышать:
- Откуда вы взяли, что фюрер повесился?
- А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как
на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог
сражаться.
Да, русские бы спрятали его... О, как они хотели заполучить его живым! А
знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был
человек, обладающий ментальной сверхсилой - таким был фюрер. Они бы отсекли
ему руки и ноги и вживили его в этот жуткий механизм... Впрочем, Николас,
всего этого не случилось, не так ли? - он посмотрел на меня, прищурясь.
- Что вы хотите этим сказать?
- Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам,
наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как
я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом
лишь тенью на стене:
- Ничего, - сказал я. - И это пройдет.
- Возможно: - он задышал тяжелее. - Танки Паттона давно в Берлине, но
никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого
тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло:
Германия лежит в развалинах, реки красны от крови - но никто этого не
видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих
постелях: ужасно.
Он сморщился и отвернулся.
- Капитан, - сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал. -
Пожалуйте к столу, сэр.
- Отто, - позвал я.
Он слабо махнул рукой - иди, мол.
Я подошел к Марлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
- О, черт. Много раненых?
- Четверо. Ну, и леди - пятая.
- А что с леди?
- Бредит. И горячая вся...
- Капитан, простите: вы капитан Ларри Бонд, сэр?- танкист напрягся,
готовый к проявлениям восторга. Что ж, за последние две недели здесь
произошло так много бурных событий, что можно было встретить не только
знаменитого летчика-аса, но и самого Санта-Клауса, выходящего из окружения
и выносящего на себе раненого олененка Бемби.
- Нет. Я капитан Николас Бонд. И к авиации, к сожалению, не принадлежу.
Что там с вашимим ранеными?
- Ну: их ранили, сэр. Их везли в госпиталь, но джерри перерезали дорогу:
- Они в тепле? Их охраняют?
- Да, сэр. Если это можно назвать теплом:
- И охраной, - добавил сержант.
- Куда же тогда вы неслись, как два носорога?
- Видите ли, сэр:- сержант замялся. - Один из наших раненых - местный
житель.
- Он скрывался от нацистов, - пояснил негр.
- Он помог нам отбиться от эсэсовцев. На нас наткнулся эсэсовский
патруль.
- И был ранен.
- У него охотничий домик - там, дальше, - показал рукой сержант.
- Он нарисовал нам план, как пройти.
Нат нервно хихикнул и посмотрел на меня.
- Немцу лет тридцать пять, худощавый, глаза серые, на левой скуле след от
ожога, - сказал я. - Так? Имя - Отто, фамилию может назвать любую.
- Да, - сержант несколько оторопел. - И он дал нам ключ от дома и
объяснил:
- Мы ждем его здесь уже вторую неделю, - сказал Нат.
- Он что - нацист? Преступник?
- Напротив. Им интересуется верховное командование.
Путь до санитарного фургона занял у нас почти два часа. Налетели низкие
тучи, повалил быстрый мокрый снег. Скоро стало совсем темно. Сначала мы
проскочили мимо цели, и пришлось возвращаться:
Фургон стоял в густом ельнике, белый, заваленный снегом, и только чуть
слышный стук клапанов работающего на холостом ходу мотора мог выдать его
присутствие - да и то для этого следовало подойти вплотную.
- Чарли, - вполголоса позвал сержант.
Полог сзади приподнялся, замаячило светлое пятно лица.
- Что, уже? Кто это с вами?
- Наши офицеры-парашютисты.
- Слава Богу:
Под пологом воняло очень добротно. Мы забрались внутрь, танкист остался
снаружи - охранять. При свете синего фонарика мы осмотрелись. У заднего
борта фургона стоял немецкий пулемет, рядом сложены были три фаустпатрона.
Раненые лежали в теплых мешках на носилках.
- Где немец? - спросил я.
- Вот:- сержант показал.
Отто Ран выглядел плохо. Кожа, страшно сухая, обтягивала череп; глаза
ввалились. В уголках бескровных губ засохла пена.
- Отто, - позвал я. Он не отзыввался.
- Куда его ранило?
- В бок. Похоже, почка задета, - сказал тот, кто охранял раненых - Чарли.
- Вы санитар?
- Нет, сэр. Я ушел в армию из медицинского колледжа. С третьего курса.
- Значит, вы с лейтенантом коллеги. У нас с собой бинты и немного
пенициллина.
А о какой леди говорил сержант?
- Вот, сэр. Она из артистической бригады. Похоже, что крупозная
пневмония:
Вообще-то она актриса. И даже из Голливуда. Это мне другой парень из той
же машины сказал. Он уже умер. Их машину расстреляли танки.
Я посмотрел. Рот леди был раскрыт, она часто и хрипло дышала. Лицо ее
испачкано было густой коричневой мазью от обморожений. Я не видел ее
пятнадцать лет:
- Так, - сказал я. - А остальные раненые?
- Они легкие, сэр. Просто устали. Спят. - Он помолчал и добавил: -
Тяжелые уже умерли.
- Вам следовало сдаться в плен, - сказал я.
- Возможно, сэр. Но сначала мы надеялись выбраться, а потом стало некому
сдаваться. Потом появились эсэсовцы. Не ваффены, нет. Черные эсэссовцы. На
мотоциклах. И:
- Понятно, - сказал я.
- На знаю, сэр, понятно ли вам. Видите ли, я брал замок Ружмон. В
Нормандии.
Там были черные эсэсовцы и две тысячи беременных женщин. В подвале стоял
железный идол с открытой пастью:
- Я был в замке Ружмон, - сказал я. - Наверное, сразу после вас.
- Ребята, которые штурмовали замок, потом вообще не брали пленных. А я
перерезал глотку эсэсовскому генералу, и мне стало как-то проще.
- Генерал был маленький и чернявый?
- Ага. Истиный ариец из Бронкса.
- Глотку ему резали не раз, - сказал я. - И на костре жгли. Ему это как
слону дробина.
- Вы знали его, сэр?
- Мы как раз занимаемся им и ему подобными.
- Так у немцев это что - всерьез?
- Более чем. Сенат не стал бы тратить деньги на шарлатанов.
- И этот немец, - Чарли кивнул на застонавшего Рана, - имеет какое-то
отношение?..
- Да. Но он на нашей стороне. Давайте-ка займемся им:
И мы занялись Отто Раном. А потом мы занялись Марлен. А потом -
остальными ранеными. А потом наступило утро.
Выше облаков гудели самолеты, и вдали гремели разрывы тяжелых бомб.
Впереди шел сержант-канадец. Не подумайте, сэр, что я не хочу тащить
носилки, сказал он смущенно, но меня считали лучшим браконьером к югу от
Калгари.
Каковы же худшие, подумал я, вспомнив вчерашний треск и сопение, но
ничего не сказал: нести Марлен я бы ему и подавно не доверил. Да и не
только ему:
- А ведь я эту тетку знаю, - сказал Нат, который держался за носилки
сзади.
- Я тоже, - сказал я. - Не сбивай дыхание:
Твое счастье, что она не слышала про "тетку":
До места нашей "пещерной стоянки" мы добрались быстро - едва ли не
быстрее, чем вчера добирались до фургона, хотя вчера шли под гору, а
сегодня - в гору.
Но дальше начались препятствия. Камни за ночь обледенели, и подниматься
по этому каскаду невысоких, но очень скользких горок было трудно и нам,
несущим носилки, и тем раненым, которые шли своим ходом. Отто стонал,
Марлен молчала. Иногда мне казалось, что она перестает дышать. Но потом -
прорывался кашель:
Наконец, мы выбрались из каменного лабиринта.
Дальше пошло легче. Даже снег здесь был плотнее и не проваливался так,
как внизу. Ели метров тридцати в высоту с изогнутыми от постоянных ветров
вершинами росли по склонам лошины. Под пологом одной такой ели мы
остановились передохнуть.
- Далеко еще? - спросил я.
О'Лири посмотрел на схему.
- Сейчас будет камень:
Но камень мы не заметили под снегом. К счастью, О'Лири,
браконьерпервопроходец, споткнулся о него и грохнулся во весь рост. Рукавом
он смахнул снег с блестящей поверхности:
- Отсюда - сорок шагов на север, - сказал он, не вставая. - А что тут
написано?
- "Направо пойдешь - женят, налево пойдешь - замуж выдадут, прямо пойдешь
- о камень навернешься," - процитировал я по памяти. - У вас же ирландская
фамилия, неужели вы не узнаете письма своих предков?
- Черточки дурацкие, - сказал сержант, поднимаясь. - Неужели вы все это
знаете?
- Долг службы. Ведите, сержант.
- А нам ведь направо:- сержант огляделся. - И что, я всю жизнь женатым
ходить буду?
- Так гласит вековая мудрость, - вздохнул я. - Считайте шаги, сержант.
- Это приказ, сэр?
- Да, это приказ.
Оглядываясь на нас, он отсчитал сорок шагов. Остановился.
- О! - сказал он изумленно. - Да тут проход!
Как оказалось, печи-голландки топить умеет только русский человек. О'Лири
и негр Дуглас натаскали из подвала кучу дров. Иней уходил со стекол,
обращаясь в пар. И скоро стало по-настоящему жарко.
- Мне кажется, леди уже чувствует себя лучше, - сказал негромко Чарли. -
Этот пенициллин и вправду творит чудеса.
Дело было не только в пенициллине, но я не стал уточнять.
Отто на минуту пришел в себя, огляделся - и спокойно уснул.
Дом его ни в коей мере не напоминал жилище последнего немецкого
романтика.
Очень чистенькие беленые комнаты, на резных деревянных полках красуются
расписные декоративные тарелки. Ходики стояли: гиря опустилась до полу. Пол
застелен вязаными крестьянскими ковриками. Позеленевшее от времени медное
распятие в углу. Тяжелые дубовые табуреты с прорезью посредине.
Крахмальная скатерть на столе. Комод у стены оккупирован фарфоровыми
пастухами и пастушками. Единственная картина в доме была отнюдь не
"Островом мертвых" Бёклина, а изображала богобоязненную семью немецких
поселян, после трудового дня усаживающуюся за стол. И везде салфетки и
полотенца с вышитыми на них готическим шрифтом изречениями народных
мудрецов.
- Извините, сэр, - Дуглас, рассматривавший все это с изумлением и
тревогой во взоре, обернулся ко мне. - Не знаете ли вы, что здесь написано?
Вдруг, не дай Господь, это языческие заклинания, и мы все попадем в ад,
потому что видели их? Чарли рассказывал, что эти наци - чистые
сатанопоклонники.
- Это заклинания, но не языческие, - сказал я. - "Карты и кружка доводят
до бедности." "Смерть подстерегает везде, и на празднике, и на балу."
"Мужчина без женщины словно голова без тела." "Лучше десять завистников,
чем один сострадалец," "Лучше дважды измерять, чем один раз забывать."
"Каков человек, такую ему и колбасу жарят." "Шалость редко приводит к
добру." "Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу." "Большая дубина
набивает большие шишки." "Если бы кто-нибудь захотел зарыть правду, ему
потребовалось бы много лопат." "Слишком много искусства пользы не
приносит." "Любовь и ум редко идут рука об руку," "Хорошо пережеванное -
наполовину переваренное..." Сумрачный германский гений вогнал всех в
задумчивость. Наконец Дуглас сказал:
- Да-а: Неудивительно, что эти джерри взбесились и решили завоевать мир:
О'Лири почесал в затылке:
- Не знаю, как там лопаты, а от кружки и картишек я бы сейчас не
отказался.
И все ожили.
В подполье висели окорока, лежали головки сыра. В ларе, расфасованные по
полотнянным мешочкам, хранились сухари. О'Лири безошибочно определил под
мешковиной зеленоватую длинную бутыль чистого, как слеза младенца,
самогона.
Нат устроился на чердаке - наблюдать.
- Знаете, дядя Ник, - сказал он, когда я забрался к нему, - странно все
это.
- Что?
- А вот: ни самолетов здесь не слышно, ни взрывов...
- Бывают такие места, - сказал я. - Ты все равно поглядывай...
Я спустился и застал следующую сцену: О'Лири вытащил из стола калоду Таро
и сейчас, слюня палец, выбрасывал лишние карты.
- Сержант, - сказал я.
- Да, сэр?
- Положите колоду на место. Это не игрушка.
- А что такого? Карты и карты. Только масти не так нарисованы.
- В том-то и дело, - сказал я. - Если здесь действительно крутятся черные
эсэс, то даже держать в руках Таро - это все равно, что залезть на крышу и
размахивать американским флагом.
- Хм. - Он с сомнением посмотрел на карты, потом на меня, потом опять на
карты. - Ну, если вы так уверены...
Он собрал карты, сложил их в серебряный футляр, взвесил на руке и сунул в
карман.
- Вы ошиблись, сержант, - сказал я. - В комод. Вот из кабинета фюрера я
вам разрешаю брать все что угодно.
- Даже веревку, на которой он повесился, - не открывая глаз, проговорил
Отто Ран.
- Что он сказал? - забеспокоился сержант.
Я перевел.
- Кто повесился?
- Фюрер.
- А с кем мы тогда воюем?
- Лучшие умы человечества ломают над этим головы, - сказал я.
- Ничего не понимаю, - сержант отошел, явно обиженный и на меня, и на умы
человечества.
- Отто, - позвал я. - Вы меня узнаете?
- Голос знакомый, - сказал Ран.
- Если хотите, можете посмотреть.
- Не хочу, - сказал Ран. - Глаза слишком часто лгут.
- Помните Гималаи?
- А, Николас, - равнодушно произнес Ран. - Значит, вас тоже взяли сюда?
- Куда?
- В тонкий мир.
- Не такой уж он тонкий, - сказал я. - Дырка у вас в боку - будто бык
боднул.
- Может, и правда бык, - сказал Ран. - Не помню. Я вышел ненадолго -
просто подышать:
- Откуда вы взяли, что фюрер повесился?
- А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как
на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог
сражаться.
Да, русские бы спрятали его... О, как они хотели заполучить его живым! А
знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был
человек, обладающий ментальной сверхсилой - таким был фюрер. Они бы отсекли
ему руки и ноги и вживили его в этот жуткий механизм... Впрочем, Николас,
всего этого не случилось, не так ли? - он посмотрел на меня, прищурясь.
- Что вы хотите этим сказать?
- Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам,
наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как
я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом
лишь тенью на стене:
- Ничего, - сказал я. - И это пройдет.
- Возможно: - он задышал тяжелее. - Танки Паттона давно в Берлине, но
никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого
тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло:
Германия лежит в развалинах, реки красны от крови - но никто этого не
видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих
постелях: ужасно.
Он сморщился и отвернулся.
- Капитан, - сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал. -
Пожалуйте к столу, сэр.
- Отто, - позвал я.
Он слабо махнул рукой - иди, мол.
Я подошел к Марлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76