Вот они и
затащили меня в какой-то шикарный театр на Бродвее. Комедия называлась
"Мухи", и это мне сразу не понравилось. В зале воняло как на плохой
скотобойне, а я уже от этого отвык. Мух действительно было много - должно
быть, черномазые ловили их всем Гарлемом и сдавали продюссеру по десять
центов за дюжину. На сцене без всяких развешенных тряпок валялись чьи-то
потроха.
Комедианты то и дело ходили за сцену - должно быть, проблеваться. Вместе
с программкой зрителям давали гигиенические пакеты. Хорошо, догадался я
захватить свою старую фляжку, заделанную под молитвенник. А билеты, между
прочим, были по сто двадцать долларов. И публика собралась чистая. Артур
Миллер, но уже без Мэрилин, Бартон с Элизабет, Юл Бриннер с... э-э... ну, с
дамой какой-то, университетские профессора и прочая сволочь. И вот дают
пьесу. Смотрю и чувствую - что-то знакомое. А когда они друг друга по
именам звать стали, тут-то до меня и доперло. Это же натуральная "Орестея"!
Ну, думаю, не может же такого быть, чтобы Сартр все внагляк передрал!
Должен же он от себя хоть что-то выдумать! Девки мои объясняют - вот он мух
и выдумал.
Ну, думаю, все. Должно быть, Бог умер, раз такого не видит. Закат
Европы... С горя ушел в буфет и напился. К аплодисментам возвращаюсь в зал.
Мухи как летали, так и летают. Вонять еще сильнее стало. Дамам плохо,
зеленые, но держатся. Автора, кричат, автора. И выходит не Эсхил, как по
совести положено, а этот самый Сартр. Посмотрел я на него, и тут же понял:
я тоже так могу.
Возьму "Ромео и Джульетту", представлю, что я на матрасах лежу и всю эту
историю ребятам рассказываю. Тараканов каких-нибудь подпущу...
- Так это же "Вестсайдская история" получится, - заметил Габриэль.
- Что получится? - упавшим голосом спросил Атсон.
- "Вестсайдская история", - повторил Габриэль. - Натали Вуд, музыка
Бернстайна...
- Тогда я не понимаю, кто сидит в Синг-Синге, - сказал Атсон. - Эсхила
грабят, Шекспира грабят... Я и говорю - закат Европы. А заодно - и Америки.
Надо выпить, ребята, душа горит.
Литературное чутье остановило Атсона не где-нибудь, а возле кафе "Клозери
де Лила".
- Плохой писатель Хемингуэй, - сказал гарсон. - Что это за творец, у
которого все понятно? Он сказал, она сказала... Он попросил, она
отказала... Примитив.
Нобелевку взять не побрезговал. А вот Сартр со своим экзистенциализмом
взял и железно облажал Нобелевский комитет...
В кафе мы вошли с важностью и степенностью артиллерийского снаряда на
излете. Габриэль все объяснил своим коллегам, и нас "с великим бережением"
усадили за любимый столик нелюбимого гарсоном Хемингуэя. Именно здесь, по
его собственной легенде, был написан рассказ "У нас в Мичигане" и начало
"Фиесты". По стенам висели автографы и наброски великих.
Нам подали большую менажницу с холодными закусками, по большой порции
палтуса в кляре и огромный графин белого вина.
- Здешний уксус мне надоел, - сказал Атсон. - И никогда на столах нет
кетчупа.
- И тертой редьки нет, что характерно, - сказал я.
Гарсон ничего не говорил и только шевелил челюстями, словно и не толокся
целый день возле кухни. Хотя ничего удивительного...
Я помахал рукой официанту.
- Принесите нам водки, смирновской, со льда. И пива, темного, густого,
чешского.
Глаза официанта на мгновение увеличились, но он вышколенно кивнул и
бросился выполнять заказ. Психов это кафе на своем веку повидало больше,
чем Канатчикова дача.
Секунд через шесть он вернулся, неся три рюмки и три бутылочки.
- Вы меня плохо поняли, друг мой, - сказал я. - Когда говорят
"смирновской со льда", разумеют целую бутылку, лучше литровую. Запотевшую,
со слезой.
- О-ла-ла! - обрадовался официант и добавил по-русски: - Le zapoy!
- О нет, - сказал я. - Это еще не zapoy. Это пока еще называется guljaem!
- Guljaem! - с еще большим восторгом воскликнул официант и пропал.
Возвращался он, танцуя. Исполинская бутыль "столового вина № 21",
действительно запотевшая, была оборудована хитроумным гидравлическим
устройством, позволяющим наполнять рюмки, не тревожа всего вместилища. На
нас начали оглядываться.
- Галлон, - с тихим благоговением сказал Атсон. - Как давно я не видел
живого галлона!
На лице Габриэля отразился экзистенциальный ужас. Должно быть, он понял в
эту секунду, что выбор им уже сделан, и выбор этот роковой.
- Бесподобно, друг мой! - воскликнул я. - А теперь - не найдется ли в
вашем гостеприимном заведении хотя бы один стакан с семнадцатью гранями?
Официант выронил поднос, но успел его подхватить.
- Да, месье. Один должен быть. Но это не простой стакан. Когда месье
Шаляпин демонстрировал мощь своего голоса, именно этот стакан из дюжины
выдержал.
Только не разбейте его.
Стакан принесли в серебрянном подстаканнике. Я осторожно извлек священный
сосуд из оправы и водрузил его на середину стола.
- Друзья мои! - я встал. - Все знают, что беспричинное пьянство неизменно
ведет к распаду семьи, частной собственности и государства. Но мало кто
знает, какой знаменательный день сегодня не отмечает человечество. Двести
лет назад в этот день великий русский ученый Михайла Васильевич Ломоносов
продемонстрировал графу Шувалову первое изделие стеклолитейной мастерской -
вот точно такой же русский граненый стакан. Граф Шувалов взял в руки теплый
стакан, прижал его к груди и произнес исторические слова: "Сосудом сим
слава Росии прирастать будет!" Прошу выпить за славу Росии!
Мы встали и выпили - еще из тех первопринесенных маленьких рюмочек.
- А теперь, Билл, я хочу продемонстрировать вам приготовление знаменитого
коктейля "Йорз":
Позвольте вашу недокуренную сигарету.
С некоторой оторопью он протянул мне дымящийся окурок. Я двумя пальцами
взял этот еще теплый трупик и бросил на дно стакана. Все неотрывно смотрели
на меня.
Окурок я залил водкой. Коротко зашипело, взлетел парок.
- Смотрите, Билл. Ровно половина объема - водка.
- Да-да.
- Теперь берем пиво:
Я долил водку пивом - вровень с краем. Пенный ободок быстро истаял.
- Вот и все, Билл. Теперь вам остается выпить это.
- С окурком?
- Можете его потом выплюнуть, это не возбраняется.
- Понятно. Хм: - он оглядел публику. Публика притихла и смотрела
внимательно: что же будет.- Если сегодня вы доберетесь до Сартра, заделайте
ему такой же коктейль, только вместо окурка бросьте туда муху.
Он опрокинул в себя стакан, потом деликатно нагнул голову и выплюнул
окурок в горсточку.
- Долго ждать? - спросил он.
Я посмотрел на часы.
- Минут десять. Потом наступает трупное окоченение.
Атсон закурил новую сигарету и стал вместе со всеми ждать окоченения.
- Да? - сказал Габриэль. - А сами-то вы что же?
- Нет проблем, - сказал я, отнял у Атсона сигарету и повторил всю
процедуру.
Ксерион в организме имеет счастливое свойство сжигать алкоголь, об этом
его побочном действии я не говорил Атсону, умиравшему от лучевой болезни в
больнице "Маунт-Синай". Сам же Билл свою непоколебимую крепость объяснял
наследием Атсона-старшего. К сожалению, весть о том, что Билл попал в плен
к японцам, угробила славного старика...
Атсон все не коченел, и Габриэль решил вступиться за честь la belle
France.
- Вот теперь можно и к Сартру, - весело сказал он, оставшись в живых.
- К дьяволу Сартра, - сказал Атсон. - Плохой писатель, пить не умеет.
- Фицджеральд тоже не умел пить, - сказал я.
- А если бы умел, вы представьте, какой великий был бы писатель! -
воскликнул Атсон. - Не хуже Берроуза...
- Не хуже, - мотнул я головой. - Ну вот настолечко не хуже.
- А Бальзак умел пить? - спросил Атсон. Габриэль поглядел на него с
уважением, да и я, признаться, оторопел. Отличных дочек родила старине
Биллу его легкомысленная кинозвездочка, прямо ликвидация безграмотности в
Тверской губернии силами комсомолок...
- Бальзак умел пить только кофе, - сказал Габриэль.
- Кофе? - усомнился Атсон. - Ладно, пусть будет кофе. Зато этот парень
знал о деньгах все, что нужно знать о деньгах. И что в конце концов любой
Рокфеллер остается один на один со своими деньгами...
Тут я припомнил Демидова - князя Сан-Донато - который перед смертью жрал
ассигнации со сметаной, и мы решили, что ни одна чековая книжка в мире не
стоит и одной строки, написанной рукой мастера. Это был, конечно, не первый
разговор на такую тему в кафе "Клозери де Лила", и наверняка не последний.
- А Питер Пэн умел пить? - сказал Атсон. - Представьте себе весь ужас
жизни бедного мальчонки - тебе все время двенадцать лет, и ни одна скотина
не нальет тебе хотя бы пива, боясь потерять лицензию.
Я пустился в пространные рассуждения насчет того, что Питер Пэн и русский
Кащей Бессмертный - это один и тот же трудный подросток, поскольку слово
"кащей" обозначает отрока, а бессмертный - сами понимаете...
- А вот Алиса пила непременно, и крепко пила, - сказал Атсон, все глубже
впадая в детство. - Ух, как она пила! Разве трезвой девочке могла
привидеться вся эта нечисть? И Гулливер пил...
- Отнюдь! - воскликнул Габриэль, отирая пену с усов. - Гулливер, месье,
принимал ЛСД. Оттого-то люди и казались ему то большими, то маленькими.
- Может быть, и Красная Шапочка пила? - спросил я, готовя новую порцию
"ерша"(окурком мы решили на этот раз пренебречь - пьют же мартини без
вишенки).
- Конечно! - воскликнул Атсон, принимая недобитый Шаляпиным стакан. -
Топать через темный лес с волками - обязательно тяпнула на дорожку, и черт
стал ей не брат...
Постепенно в этот темный лес с русским именем guljaem стали втягиваться и
другие литературные персонажи за компанию с авторами, а там, смотри-ка,
начали появляться и люди...
- Разве это ерш, господа! - сказал высокий худой человек со щегольскими
усиками. Его французский был превосходен, но я все равно признал в нем
соотечественника. - Это баловство, а не ерш. Если здесь найдется чай...
Чай нашелся, а вот за спиртом пришлось послать в ближайшую аптеку.
Компатриот, представившийся Виктором Платоновичем, литератором из Киева,
потребовал в качестве сосуда для заварки отнюдь не традиционный пузатый
чайник, но пустую консервную банку, лучше слегка заржавевшую. Я кивком
подтвердил правомерность заказа. Виктор Платонович сказал, что в идеале
вода должна быть вскипячена на костерке, но это было уже лютое эстетство.
Довольно и того, что банка, как и полагается при заварке чифира, была
накрыта сверху завалявшейся в кафе после ремонта рукавицей маляра - за
неимением брезентовой верхонки.
Виктор Платонович сказал, что "Эрл Грей", конечно, не то, хотя для
французов сойдет.
Когда официант притащил с плиты банку с дымящимся деготно-черным
напитком, литератор из Киева взял бутылку со спиртом и стал тонкой струйкой
сдабривать варево.
- Этот ерш, господа, называется "Колымское шило", - сказал он. - После
него можно трое суток не спать. Очень помогал в Сталинграде...
Той осенью в Париже не стоило объявлять себя русским из России, но никто
в кафе не посмел бы сейчас отпустить какую-нибудь реплику...
- Вижу, что это настоящий писатель, - сказал Атсон, принимая чайную чашку
с чудовищной смесью. - Человек с понятием... - он смотрел на чашку, не
зная, как к ней подступиться.
- Можно из блюдечка, - сжалился над ним Виктор Платонович и показал, как.
- Достало, - сообщил через некоторое время Билл. Он мигом научился
употреблять чай с блюдца не хуже купчихи из Зарядья. - Это получше горячего
сакэ...
Покончив с "Колымским шилом", стали пить смирновку не мудрствуя. Я
поначалу тревожился за Габриэля, но бывший гарсон оказался на диво крепким,
поскольку в Иностранном легионе тоже пьют, прямо скажем, не "совиньон".
Через пятнадцать минут Виктор Платонович уже делился с Биллом фронтовыми
воспоминаниями и анекдотами. Он в самом деле был очень хорошим писателем,
да только не притащился ли за ним "хвост" из советского посольства?
"Хвоста" я вычислил сразу, ласково ему улыбнулся и предложил полнешенький
шаляпинский стакан.
- С чего бы это, Ник? - сказал Атсон.
- Лицо у него хорошее, - сказал я. - Открытое, честное...
- Хорошее? - сказал Атсон. - Не знаю, не знаю. Случалось видеть и
получше.
Я не мог с ним не согласиться. Хотя глупо надеяться свалить русского
однимединственным стаканом водки.
- Запейте "эвианом", - все так же ласково посоветовал я "хвосту" и с
дьявольским коварством наполнил исторический стакан спиртом. Спирт весьма
кстати был налит в бутылку из-под минералки.
"Хвост" повертел стакан, что-то мучительно соображая. "Хвост" явно был
любителем. Возможно, тоже литератором.
- А где пуз-зырьки? - неуверенно спросил он.
- Будут, будут пузырьки, - сказал я. - Это же "эвиан". Пузырьки внутри.
Виктор Платонович внимательно следил за моими действиями.
"Хвост" запил, поперхнулся и кашлял до тех пор, покуда не сомлел.
- Вот видишь - и пузырьки появились, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
затащили меня в какой-то шикарный театр на Бродвее. Комедия называлась
"Мухи", и это мне сразу не понравилось. В зале воняло как на плохой
скотобойне, а я уже от этого отвык. Мух действительно было много - должно
быть, черномазые ловили их всем Гарлемом и сдавали продюссеру по десять
центов за дюжину. На сцене без всяких развешенных тряпок валялись чьи-то
потроха.
Комедианты то и дело ходили за сцену - должно быть, проблеваться. Вместе
с программкой зрителям давали гигиенические пакеты. Хорошо, догадался я
захватить свою старую фляжку, заделанную под молитвенник. А билеты, между
прочим, были по сто двадцать долларов. И публика собралась чистая. Артур
Миллер, но уже без Мэрилин, Бартон с Элизабет, Юл Бриннер с... э-э... ну, с
дамой какой-то, университетские профессора и прочая сволочь. И вот дают
пьесу. Смотрю и чувствую - что-то знакомое. А когда они друг друга по
именам звать стали, тут-то до меня и доперло. Это же натуральная "Орестея"!
Ну, думаю, не может же такого быть, чтобы Сартр все внагляк передрал!
Должен же он от себя хоть что-то выдумать! Девки мои объясняют - вот он мух
и выдумал.
Ну, думаю, все. Должно быть, Бог умер, раз такого не видит. Закат
Европы... С горя ушел в буфет и напился. К аплодисментам возвращаюсь в зал.
Мухи как летали, так и летают. Вонять еще сильнее стало. Дамам плохо,
зеленые, но держатся. Автора, кричат, автора. И выходит не Эсхил, как по
совести положено, а этот самый Сартр. Посмотрел я на него, и тут же понял:
я тоже так могу.
Возьму "Ромео и Джульетту", представлю, что я на матрасах лежу и всю эту
историю ребятам рассказываю. Тараканов каких-нибудь подпущу...
- Так это же "Вестсайдская история" получится, - заметил Габриэль.
- Что получится? - упавшим голосом спросил Атсон.
- "Вестсайдская история", - повторил Габриэль. - Натали Вуд, музыка
Бернстайна...
- Тогда я не понимаю, кто сидит в Синг-Синге, - сказал Атсон. - Эсхила
грабят, Шекспира грабят... Я и говорю - закат Европы. А заодно - и Америки.
Надо выпить, ребята, душа горит.
Литературное чутье остановило Атсона не где-нибудь, а возле кафе "Клозери
де Лила".
- Плохой писатель Хемингуэй, - сказал гарсон. - Что это за творец, у
которого все понятно? Он сказал, она сказала... Он попросил, она
отказала... Примитив.
Нобелевку взять не побрезговал. А вот Сартр со своим экзистенциализмом
взял и железно облажал Нобелевский комитет...
В кафе мы вошли с важностью и степенностью артиллерийского снаряда на
излете. Габриэль все объяснил своим коллегам, и нас "с великим бережением"
усадили за любимый столик нелюбимого гарсоном Хемингуэя. Именно здесь, по
его собственной легенде, был написан рассказ "У нас в Мичигане" и начало
"Фиесты". По стенам висели автографы и наброски великих.
Нам подали большую менажницу с холодными закусками, по большой порции
палтуса в кляре и огромный графин белого вина.
- Здешний уксус мне надоел, - сказал Атсон. - И никогда на столах нет
кетчупа.
- И тертой редьки нет, что характерно, - сказал я.
Гарсон ничего не говорил и только шевелил челюстями, словно и не толокся
целый день возле кухни. Хотя ничего удивительного...
Я помахал рукой официанту.
- Принесите нам водки, смирновской, со льда. И пива, темного, густого,
чешского.
Глаза официанта на мгновение увеличились, но он вышколенно кивнул и
бросился выполнять заказ. Психов это кафе на своем веку повидало больше,
чем Канатчикова дача.
Секунд через шесть он вернулся, неся три рюмки и три бутылочки.
- Вы меня плохо поняли, друг мой, - сказал я. - Когда говорят
"смирновской со льда", разумеют целую бутылку, лучше литровую. Запотевшую,
со слезой.
- О-ла-ла! - обрадовался официант и добавил по-русски: - Le zapoy!
- О нет, - сказал я. - Это еще не zapoy. Это пока еще называется guljaem!
- Guljaem! - с еще большим восторгом воскликнул официант и пропал.
Возвращался он, танцуя. Исполинская бутыль "столового вина № 21",
действительно запотевшая, была оборудована хитроумным гидравлическим
устройством, позволяющим наполнять рюмки, не тревожа всего вместилища. На
нас начали оглядываться.
- Галлон, - с тихим благоговением сказал Атсон. - Как давно я не видел
живого галлона!
На лице Габриэля отразился экзистенциальный ужас. Должно быть, он понял в
эту секунду, что выбор им уже сделан, и выбор этот роковой.
- Бесподобно, друг мой! - воскликнул я. - А теперь - не найдется ли в
вашем гостеприимном заведении хотя бы один стакан с семнадцатью гранями?
Официант выронил поднос, но успел его подхватить.
- Да, месье. Один должен быть. Но это не простой стакан. Когда месье
Шаляпин демонстрировал мощь своего голоса, именно этот стакан из дюжины
выдержал.
Только не разбейте его.
Стакан принесли в серебрянном подстаканнике. Я осторожно извлек священный
сосуд из оправы и водрузил его на середину стола.
- Друзья мои! - я встал. - Все знают, что беспричинное пьянство неизменно
ведет к распаду семьи, частной собственности и государства. Но мало кто
знает, какой знаменательный день сегодня не отмечает человечество. Двести
лет назад в этот день великий русский ученый Михайла Васильевич Ломоносов
продемонстрировал графу Шувалову первое изделие стеклолитейной мастерской -
вот точно такой же русский граненый стакан. Граф Шувалов взял в руки теплый
стакан, прижал его к груди и произнес исторические слова: "Сосудом сим
слава Росии прирастать будет!" Прошу выпить за славу Росии!
Мы встали и выпили - еще из тех первопринесенных маленьких рюмочек.
- А теперь, Билл, я хочу продемонстрировать вам приготовление знаменитого
коктейля "Йорз":
Позвольте вашу недокуренную сигарету.
С некоторой оторопью он протянул мне дымящийся окурок. Я двумя пальцами
взял этот еще теплый трупик и бросил на дно стакана. Все неотрывно смотрели
на меня.
Окурок я залил водкой. Коротко зашипело, взлетел парок.
- Смотрите, Билл. Ровно половина объема - водка.
- Да-да.
- Теперь берем пиво:
Я долил водку пивом - вровень с краем. Пенный ободок быстро истаял.
- Вот и все, Билл. Теперь вам остается выпить это.
- С окурком?
- Можете его потом выплюнуть, это не возбраняется.
- Понятно. Хм: - он оглядел публику. Публика притихла и смотрела
внимательно: что же будет.- Если сегодня вы доберетесь до Сартра, заделайте
ему такой же коктейль, только вместо окурка бросьте туда муху.
Он опрокинул в себя стакан, потом деликатно нагнул голову и выплюнул
окурок в горсточку.
- Долго ждать? - спросил он.
Я посмотрел на часы.
- Минут десять. Потом наступает трупное окоченение.
Атсон закурил новую сигарету и стал вместе со всеми ждать окоченения.
- Да? - сказал Габриэль. - А сами-то вы что же?
- Нет проблем, - сказал я, отнял у Атсона сигарету и повторил всю
процедуру.
Ксерион в организме имеет счастливое свойство сжигать алкоголь, об этом
его побочном действии я не говорил Атсону, умиравшему от лучевой болезни в
больнице "Маунт-Синай". Сам же Билл свою непоколебимую крепость объяснял
наследием Атсона-старшего. К сожалению, весть о том, что Билл попал в плен
к японцам, угробила славного старика...
Атсон все не коченел, и Габриэль решил вступиться за честь la belle
France.
- Вот теперь можно и к Сартру, - весело сказал он, оставшись в живых.
- К дьяволу Сартра, - сказал Атсон. - Плохой писатель, пить не умеет.
- Фицджеральд тоже не умел пить, - сказал я.
- А если бы умел, вы представьте, какой великий был бы писатель! -
воскликнул Атсон. - Не хуже Берроуза...
- Не хуже, - мотнул я головой. - Ну вот настолечко не хуже.
- А Бальзак умел пить? - спросил Атсон. Габриэль поглядел на него с
уважением, да и я, признаться, оторопел. Отличных дочек родила старине
Биллу его легкомысленная кинозвездочка, прямо ликвидация безграмотности в
Тверской губернии силами комсомолок...
- Бальзак умел пить только кофе, - сказал Габриэль.
- Кофе? - усомнился Атсон. - Ладно, пусть будет кофе. Зато этот парень
знал о деньгах все, что нужно знать о деньгах. И что в конце концов любой
Рокфеллер остается один на один со своими деньгами...
Тут я припомнил Демидова - князя Сан-Донато - который перед смертью жрал
ассигнации со сметаной, и мы решили, что ни одна чековая книжка в мире не
стоит и одной строки, написанной рукой мастера. Это был, конечно, не первый
разговор на такую тему в кафе "Клозери де Лила", и наверняка не последний.
- А Питер Пэн умел пить? - сказал Атсон. - Представьте себе весь ужас
жизни бедного мальчонки - тебе все время двенадцать лет, и ни одна скотина
не нальет тебе хотя бы пива, боясь потерять лицензию.
Я пустился в пространные рассуждения насчет того, что Питер Пэн и русский
Кащей Бессмертный - это один и тот же трудный подросток, поскольку слово
"кащей" обозначает отрока, а бессмертный - сами понимаете...
- А вот Алиса пила непременно, и крепко пила, - сказал Атсон, все глубже
впадая в детство. - Ух, как она пила! Разве трезвой девочке могла
привидеться вся эта нечисть? И Гулливер пил...
- Отнюдь! - воскликнул Габриэль, отирая пену с усов. - Гулливер, месье,
принимал ЛСД. Оттого-то люди и казались ему то большими, то маленькими.
- Может быть, и Красная Шапочка пила? - спросил я, готовя новую порцию
"ерша"(окурком мы решили на этот раз пренебречь - пьют же мартини без
вишенки).
- Конечно! - воскликнул Атсон, принимая недобитый Шаляпиным стакан. -
Топать через темный лес с волками - обязательно тяпнула на дорожку, и черт
стал ей не брат...
Постепенно в этот темный лес с русским именем guljaem стали втягиваться и
другие литературные персонажи за компанию с авторами, а там, смотри-ка,
начали появляться и люди...
- Разве это ерш, господа! - сказал высокий худой человек со щегольскими
усиками. Его французский был превосходен, но я все равно признал в нем
соотечественника. - Это баловство, а не ерш. Если здесь найдется чай...
Чай нашелся, а вот за спиртом пришлось послать в ближайшую аптеку.
Компатриот, представившийся Виктором Платоновичем, литератором из Киева,
потребовал в качестве сосуда для заварки отнюдь не традиционный пузатый
чайник, но пустую консервную банку, лучше слегка заржавевшую. Я кивком
подтвердил правомерность заказа. Виктор Платонович сказал, что в идеале
вода должна быть вскипячена на костерке, но это было уже лютое эстетство.
Довольно и того, что банка, как и полагается при заварке чифира, была
накрыта сверху завалявшейся в кафе после ремонта рукавицей маляра - за
неимением брезентовой верхонки.
Виктор Платонович сказал, что "Эрл Грей", конечно, не то, хотя для
французов сойдет.
Когда официант притащил с плиты банку с дымящимся деготно-черным
напитком, литератор из Киева взял бутылку со спиртом и стал тонкой струйкой
сдабривать варево.
- Этот ерш, господа, называется "Колымское шило", - сказал он. - После
него можно трое суток не спать. Очень помогал в Сталинграде...
Той осенью в Париже не стоило объявлять себя русским из России, но никто
в кафе не посмел бы сейчас отпустить какую-нибудь реплику...
- Вижу, что это настоящий писатель, - сказал Атсон, принимая чайную чашку
с чудовищной смесью. - Человек с понятием... - он смотрел на чашку, не
зная, как к ней подступиться.
- Можно из блюдечка, - сжалился над ним Виктор Платонович и показал, как.
- Достало, - сообщил через некоторое время Билл. Он мигом научился
употреблять чай с блюдца не хуже купчихи из Зарядья. - Это получше горячего
сакэ...
Покончив с "Колымским шилом", стали пить смирновку не мудрствуя. Я
поначалу тревожился за Габриэля, но бывший гарсон оказался на диво крепким,
поскольку в Иностранном легионе тоже пьют, прямо скажем, не "совиньон".
Через пятнадцать минут Виктор Платонович уже делился с Биллом фронтовыми
воспоминаниями и анекдотами. Он в самом деле был очень хорошим писателем,
да только не притащился ли за ним "хвост" из советского посольства?
"Хвоста" я вычислил сразу, ласково ему улыбнулся и предложил полнешенький
шаляпинский стакан.
- С чего бы это, Ник? - сказал Атсон.
- Лицо у него хорошее, - сказал я. - Открытое, честное...
- Хорошее? - сказал Атсон. - Не знаю, не знаю. Случалось видеть и
получше.
Я не мог с ним не согласиться. Хотя глупо надеяться свалить русского
однимединственным стаканом водки.
- Запейте "эвианом", - все так же ласково посоветовал я "хвосту" и с
дьявольским коварством наполнил исторический стакан спиртом. Спирт весьма
кстати был налит в бутылку из-под минералки.
"Хвост" повертел стакан, что-то мучительно соображая. "Хвост" явно был
любителем. Возможно, тоже литератором.
- А где пуз-зырьки? - неуверенно спросил он.
- Будут, будут пузырьки, - сказал я. - Это же "эвиан". Пузырьки внутри.
Виктор Платонович внимательно следил за моими действиями.
"Хвост" запил, поперхнулся и кашлял до тех пор, покуда не сомлел.
- Вот видишь - и пузырьки появились, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76