Ульф свой дом подновлять начал. Гизульф мне сказал, что Ульф, вроде, собирается отдать этот дом Лиутпранду с Галесвинтой; сам же теперь в большом доме, с нами, жить будет. Только нехотя Ульф работал, будто не верил, что в этом доме кому-нибудь долго жить доведётся. Все беды ждал.
А беда всё не шла и не шла.
Филимер с Арегундой и Визимаром при кузнице жил. А когда с Арегундой в село приходил, то держался Ульфа, видимо, его одного и считая за свою родню. Известное дело, вандальское семя, сказал бы дедушка Рагнарис.
Дожди все шли и шли. Земля раскисла, ноги по щиколотку увязали.
После стравы многие пребывали в растерянности, у друзей и соседей обиняками пытаясь разведать, как оно там всё было, на страве. Немногие могли поведать о том, что на самом деле произошло, ибо пьяны были все.
Гизульфа и особенно меня тщательно выспрашивали, потому что мы с Гизульфом меньше других пьяны были по малолетству нашему. Но и мы с Гизульфом немногое в памяти удержали от пиршества того богатырского.
Так что многое из содеянного было предано забвению, а иные истории (как, например, историю о дяде Агигульфе и вандалке) рассказывали настолько розно, что допытаться до истины было уже невозможно.
Хродомер, хоть и мало что помнил, но говорил, куда, мол, этой страве до той, которую по Алариху (тому, что под курганом) справляли! Все войско аларихово стравничало. И тряслась земля аж до самого Данубиса, так что плескало на города ромейские потревоженной волной Великой Реки. Многие напились так, что от этого умерли. И освирепели от горя те, кто в живых остался, и герульскую деревню, благо недалеко стояла, сожгли, а жителей её поубивали на радость Алариху-курганному. В том походе впервые Теодобад выдвинулся и показал себя воином великой доблести. Что ж удивительного, сказал Хродомер, что после того все воины, как один, на щит его подняли, военным вождём провозгласив?
Больше других наших годья Винитар хотел знать, что на страве случилось. Наутро после стравы обрёл себя годья спящим на берегу реки. Лёжа ногами в воде, животом на наш берег выполз да так и заснул, видать.
И тут Одвульф идёт, мрачнее тучи. Дыру во рту показал и в том обвинил, что святой отец и пастырь два зуба ему, Одвульфу, на страве прилюдно выбил. И поносными словами ругал. Слова-то те поносные Одвульф, мол, ему прощает, как то долг христианский велит. А вот насчёт зубов – дело другое. Один зуб всё-таки ещё хороший был, лет пять бы послужил Одвульфу, не вышиби его годья в пьяной лихости. Мол, по закону-обычаю и за меньшее вергельд берут.
Годья, все ещё ногами в реке лёжа, Одвульфу сказал, что прощённые прегрешения на него, годью (коли виноват) ложатся; те же, за которые Одвульф его не простил, на нём, Одвульфе, осядут лишней тяжестью.
На то Одвульф сказал, что свои выбитые зубы как-нибудь на себе снесёт. И удалился, на годью Винитара гневаясь.
Годья Винитар из реки выбрался, ноги растёр и к себе домой отправился, прихрамывая. И положил себе Винитар выяснить, что же в действительности на страве случилось и кто Одвульфу два зуба выбил.
И все в голос говорили: «Ты, мол, Винитар и выбил. Да и поделом подлецу». Ибо не любили Одвульфа. Одвульф же охотно по всем дворам говорил, что вовсе не дивно ему, Одвульфу, что он святости никак достичь не может. Ибо при таком пастыре неотлучно находясь и всякое от него претерпевая, ни кротости, ни смирению, ни благочестию научиться никак невозможно. Что за пастырь это такой, вопрошал Одвульф, на выбитые зубы свои показывая, если на языческом пиршестве прегнусно пивом опивается и себя забывает? Так говорил Одвульф Валамиру, дорогу тому заступив.
Неизвестно ещё, кто бы лучшим пастырем в селе был – этот Винитар или он, Одвульф! Так разорялся Одвульф у нас во дворе.
Хродомеру же сказал, слезами обливаясь, что в Книге Доброго Сына говорится: блаженны страдающие за веру. Но Хродомер изгнал Одвульфа, ибо не веровал в Бога Единого, а добрых пастырей (тем паче Одвульфа) терпеть не мог.
И дедушка Рагнарис добрых пастырей терпеть не мог. И Одвульфа не жаловал. Годью же Винитара хоть не любил, но уважал. Ибо добрым воином был когда-то Винитар.
Винитар приходил к нам, чтобы у отца моего Тарасмунда выспросить, что всё-таки случилось тогда на страве и кто Одвульфу зубы выбил. И рассказал ему Тарасмунд, как годья сам Одвульфу зубы и выбил. И не за то, что святости Одвульф никак достичь не может, а просто так, освирепев внезапно. И что многие поддержали годью Винитара и намяли бока Одвульфу уже после того, как тот зубов через годью лишился.
Только пьян был Одвульф и этого не помнит. А лупцевали Одвульфа многие – и Гизарна, и Аргасп, и Гизульф-малец, кажется, тоже руку приложил…
Брат мой Гизульф отпираться было вздумал, но Тарасмунд его затрещиной отогнал, точь-в-точь как прежде дедушка.
И дал такой совет отец наш Тарасмунд годье Винитару:
– Гони ты прочь этого Одвульфа. Незачем с ним мириться. Выбей ему третий зуб и пусть идёт себе с Богом куда-нибудь в иное место. И тебе спокойнее будет, и нам дышать легче.
– Грех, – сказал годья Винитар в растерянности. Не ожидал он от благочестивого Тарасмунда такой совет получить.
Отец наш Тарасмунд на это только усмехнулся и так сказал:
– За что Одвульфа прибил, то Доброму Сыну после объяснишь. Он поймёт. Он бы и сам, может быть, Одвульфа прибил. Может быть, это Бог Единый твоими руками взгрел Одвульфа за чрезмерную гордыню его?
И в смущении ушёл от нас годья Винитар.
Ульф, который разговор этот слышал, только головой покачал, когда Винитар ушёл. И странное выражение было на лице Ульфа. Как будто жалел он годью Винитара. А вандаленыш Филимер всех за рукава дёргал и приставал с вопросами: чего, мол, Винитар приходил? Только Филимеру никто не отвечал. Не до Филимера было.
После того Винитар в храме Бога Единого два дня на полу ниц лежал у алтаря. Мы все ходили смотреть, как годья Винитар кается. Большую силу нужно иметь, чтобы так каяться.
Все село в ожидании замерло: простит Бог Единый Винитара или не простит? А если не простит, кто будет истории в храме рассказывать? Всем интересно было, чем тяжба Винитара с Богом Единым закончится. Даже те, кто в Бога Единого не веровал, а старым богам поклонялся, – и те ждали. Ибо почтение вызывало столь богатырское покаяние. Да и уважали в селе годью Винитара. Только, сказывали, в прежние времена, когда он ещё воином был, и пил Винитар обильнее, и дрался куда как свирепее, а каяться после того ему и на ум не приходило.
Гизульф с Валамиром меня подбили к годье подойти и спросить, как, мол, дела. Ты, мол, мал ещё, сказали они, тебе годья ничего плохого не сделает, даже если Бог Единый священную ярость ему ниспошлёт. Сперва я отнекивался, но они в трусости меня обвинили.
Робея, я к годье Винитару приблизился и спросил его, что Бог Единый говорит – простил уже Добрый Сын Винитару одвульфовы выбитые зубы? Но Винитар ничего не отвечал, только стенал прежалостно.
И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не Визимар-кузнец. Даже до кузни, что на отшибе стояла, весть донеслась о покаянии богатырском годьи Винитара. Близко к сердцу принял это Визимар. К исходу второго дня пришёл он в храм Бога Единого, неся с собой что-то, в холстину завёрнутое. Кузнец в селе нечастый гость. Как завидели его, так и пошли вместе с ним к храму Бога Единого – посмотреть, что такое Визимар-вандал принёс.
Визимар в храм твёрдым шагом вошёл. Сперва оглядел все в храме как следует, кое-что потрогал; после взгляд на лежащего на полу годью перевёл. Годья же не шевелился, будто мёртвый, и Визимара не замечал.
Приблизился Визимар и, холстину развернув, железный крест явил. И с силой перед годьей его в пол земляной вбил.
Невидано дорогой это был подарок. Сколько железа Визимар на крест этот извёл. И испуг от восхищения сковал нас всех, кто это видел. Ульф, как увидел, аж застонал сквозь зубы.
И вдруг закричала мать наша Гизела, всегда тихая и безмолвная – да так пронзительно, что в ушах зазвенело:
– Чудо! Чудо явлено!
И то, разве не чудо, что из сострадания к годье Винитару язычник Визимар крест выковал, столько металла дорогого извёл, да ещё сам его в храме Бога Единого водрузил?
И все разом подхватили и стали кричать:
– Вставай, годья Винитар, вставай! Ты столько нам о чудесах рассказывал, которые Бог Единый творил! И вот, явлено тебе чудо, а ты лежишь с закрытыми глазами и не хочешь его видеть!
И пошевелился годья Винитар, застонал от боли, ибо все тело у него онемело, и открыл глаза. Завидев же крест, словно сил набрался. Руками за перекладину уцепился и на колени поднялся.
Все ахнули, будто воскрешение из мёртвых увидели. Мне тоже казалось, что годья Винитар мёртв был, а теперь вдруг ожил, потому что кузнец-вандал перед ним железный крест поставил. У меня даже колени ослабели. И тогда я пал на колени. Многие кругом тоже встали на колени, стали кричать и петь и славить Бога Единого и Доброго Сына Его.
Одвульф, который всё это время в храм Бога Единого не ходил, услышал, как все о чуде кричат. Захотел Одвульф на чудо поглядеть и узнать, кто святости допреже его, Одвульфа, достиг. И вошёл в храм. Едва лишь завидели Одвульфа, как подниматься с колен стали, чтобы прибить завистника до смерти. Я увидел, что у отца моего Тарасмунда, который рядом с умилённым лицом молился, вдруг кулаки побелели, так хотелось ему Одвульфу все ребра переломать. Хоть и родич нам Одвульф, но противен был нам. И понял опасность Одвульф и спасся у себя дома.
Годья же от алтаря лицо к нам обратил и оглядел всех собравшихся. Многие из тех, кто спасать годью пришёл, не веровали в Бога Единого. И тут слезы умиления потекли по бороде годьи. И многие из тех, кто на коленях стоял, тоже зарыдали. И встал годья и пошёл, шатаясь и в голос рыдая, прочь из храма. Все расступались, ему дорогу давая, а после следом за ним двинулись.
Вышел годья Винитар из храма Бога Единого, и дождь его омочил. С трудом волоча затёкшие ноги по грязи, пошёл годья к дому Одвульфа. И толпа за годьей шла. И всё больше людей сходилось, ибо о чуде уже все слыхали, хотя не все поняли, в чём собственно чудо состояло.
Даже Хродомер пришёл. Хродомер пришёл посмотреть на ангела. Мол, передавали ему, будто ангел приходил от Бога Единого и послание принёс. Хотел Хродомер с этим ангелом потолковать. Спросить про чужаков, про то, каково там нынче Рагнарису, не врёт ли Ульф про чужаков.
Увидел же Хродомер, как и прочие собравшиеся, что годья Винитар к дому одвульфову подходит, а ангела никакого не было. Одвульф же решил, что убивать его всем селом пришли, в доме затворился и закричал, что дорого жизнь свою продаст.
Винитар же в жидкую грязь на колени пал у входа в дом одвульфов и громко о прощении молить стал.
Одвульф сперва не верил своему счастью. Думал, не хитрость ли это военная, чтобы его из дома выманить. Годья призвал остальных тоже Одвульфа молить. И кое-кто из женщин от восторга перед чудом начали кричать: мол, прости его, Одвульф!
Понял Одвульф, что убивать его не хотят, и из дома вышел. Увидал, как годья в грязи на коленях стоит и плачет, громко взрыднул и тоже на колени бухнулся, брызги подняв. После чего зачерпнув жидкой грязи обеими руками, на голову себе вылил и лицо вымазал. Тоже прощения просить стал.
Так стояли и рыдали и дождь их поливал.
Визимар-кузнец глядел на них и голову чесал в недоумении. А Хродомер буркнул:
– Вот она, новая вера, вывалялись в грязи, как свиньи, и плачут.
И ушёл, сердито палкой стуча.
Крест же визимаров, который чудо сотворил, был большой, тяжёлый, а чтобы годье его в руке держать сподручней было, сделал его кузнец с рукоятью, наподобие меча. Это он сам потом годье объяснял, находчивостью своей похваляясь.
Ульф несколько дней ворчал себе под нос, что, видать, спятил кузнец, пока один в кузне сидел. Виданое ли дело, столько доброго железа на безделку изводить.
Хродомер же говорил, что, видать, и вправду мир к концу катится. Доблесть уже уважения не вызывает, а слезы и сопли стали к славе служить. Поймать бы того, кто первый это придумал, да голову ему свернуть, чтоб другим неповадно было.
И впрямь, видать, Сын Бога Единого по доброте своей явил нам чудо, ибо после истории с железным крестом годьи Винитара на душе заметно полегчало. Да и дождь перестал. Жизнь начала в новую колею входить.
Только дядя Агигульф на лавке лежал. Лишь по нужде выходил. После чуда дня два минуло – вышел дядя Агигульф в очередной раз по нужде, как вдруг крик раздался страшный. Своротив что-то по дороге, ворвался дядя Агигульф в дом, про нужду свою позабыв, и лица на нём не было – не то с перепугу, не то от восторга. Кричит: «Рагнарис, Рагнарис!» И звал нас из дома выйти.
Выбежали мы. Дядя Агигульф на небо показывает. По небу облака плыли и одно облако с лицом дедушки Рагнариса на диво схоже было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81