– Никак, Агигульф тебя со снедью прислал?
Шагнул ко мне и вдруг отпрянул, когда из травы перед ним вырос Ульф. Ульф же стоял, улыбаясь, и меч держал у горла валамирова.
Я увидел, что Валамир растерялся. Но быстро нашёлся и принялся на меня кричать:
– Что ты здесь свистишь да курлычешь? Я тебя уже давно выслеживаю. Настоящий воин – он бесшумно ходит. Чему только тебя Агигульф учит…
Я удивился тому, что Валамир на меня сердится. Сказал:
– Как – зачем свищу да курлычу? Ведь это ваш с дядей Агигульфом условный знак, чтобы ты нас распознал и не убил, сидя в засаде!
– Какой ещё условный знак! Может, у Агигульфа это и условный знак, да только не с мной…
Тут Ульф не выдержал – захохотал. И меч от валамирова горла убрал.
Правду говорит дядя Агигульф – недалёк умом Валамир. Только сейчас вдруг понял, что Ульф вернулся. От меня отворотился немилостиво и к Ульфу обратился:
– Откуда же ты взялся, Ульф? Ты же у вандалов должен быть.
– Должен, да не тебе, – сказал Ульф. – Вернулся… Ладно, веди, показывай засаду вашу. Меня брат мой Агигульф прислал. «Иди, – говорит, – Ульф, осмотри засаду нашу. Ты, – говорит, – Ульф, у Лиутара, сына Эрзариха вандальского, в десятниках ходил, в далёких походах побывал, много чужаков порубил и повидало поболее моего.» Я брату моему Агигульфу говорю: «Так ведь Валамир в роще сидит. Зарубит меня Валамир». А Агигульф так мне отвечал: «А ты мальца с собой возьми тарасмундова. Валамир мальца признает, вот и тебя ради мальца не зарубит». Ну, тут уж все страхи с меня долой, сам понимаешь. Взял я мальца и без всякой опаски в рощу поехал…
Я слушал и дивился. Вовсе не говорил дядя Агигульф такого. И Ульфу страх вовсе неведом. Я уж рот раскрыл, чтобы возразить и истину восстановить. Но потом понял, что то, видимо, хитрость была воинская. Ульф от вандалов ведь вернулся. Он в вандальских хитростях да лукавстве с головы до ног искупался и сам теперь хитёр да лукав стал.
А Валамир спросил Ульфа недоверчиво:
– Ты и вправду десятником был у Лиутара вандальского?
На то Ульф ответил:
– Нет. Спал под осиной и пригрезилось мне. Листья нашептали.
– А-а… – протянул Валамир. Я не понял, поверил он Ульфу или нет.
И пошли они засаду смотреть.
Вышли мы на полянку. На противоположной стороне полянки, ближе к середине, кустарник разросся. Возле кустарника шалашик приткнулся. Конь валамиров неподалёку бродил и травку пощипывал. Близ шалашика большое кострище нагорело. Жирное, чёрное. Кости обгорелые в кострище виднелись. С одной стороны седло, снятое с коня, лежало, а к седлу кувшин притулился. Я в кувшин сунулся – брага. Немало славных пиров видала эта полянка. Много бесед неторопливых слышали эти деревья, что полянку обступили.
Валамир объяснять начал, что место это дивное. Всю рощу с этого места слыхать, где что происходит. Лист с дерева не упадёт, чтобы Валамир, здесь сидя, того не услыхал. Вам-то с непривычки, может быть, и не слышно, а вот у него, Валамира, даже голова болит, звуками переполненная. Жёлуди падают – стучат. Мыши-полёвки с того края рощи оглушительно скребутся. Совсем одолели, проклятые. А уж как кабаны возиться начнут – так и вовсе спасу нет, хоть беги. Уши разрываются. Вот такое уж тут место.
Я, валамиров лепет слушая, одновременно за Ульфом следил. Ульф вдруг на дедушку Рагнариса походить начал. Багровой краской налился, как закат в ветреный вечер. Подбородком затряс, совсем как дедушка. И вдруг заревел натужно:
– Убью!..
Валамир на полуслове речь свою оборвал и отступил от Ульфа на шаг. Ульф помолчал и уже спокойным, тихим даже голосом заговорил:
– Гнездовье это оставить. В село со мной пойдёшь. Так старейшины велели.
Пока Валамир понуро коня седлал, я спросил Ульфа тихонько:
– А старейшины ничего не велели.
Ульф поглядел на меня и сказал:
– А не велели – так велят.
Жатва в этом году была торопливая. С оглядкой работали, с беспокойством. Дед всякий раз, как жатва, глаз с неба не сводит, дождей боится. В этом году ещё то в сторону Долгой Гряды поглядит, то в сторону реки.
После трапезы дедушка Рагнарис, от усталости охая, к Хродомеру отправился.
А отец мой Тарасмунд вандалку эту, Арегунду, отвёл в сторону и о Велемуде спросил. К ним мать моя Гизела подошла и дядя Агигульф, а за дядей Агигульфом и я сунулся послушать.
Поначалу мне было боязно к этой вандалке подходить, я один и не решался. Больно лютой она казалась. Даже дядя Агигульф её робел, я видел.

РАССКАЗ АРЕГУНДЫ

Те чужаки со всех сторон село окружили, будто из-под земли выросли. Только что, кажется, никого не видать было – и вот уже они повсюду.
Арегунда в то время в доме у Велемуда была – отец послал сказать, чтобы зашёл к нему Велемуд.
На улице вдруг крики раздались, топот конский. Велемуд как услышал шум, из дома с мечом выскочил. И девица эта, Арегунда, за ним следом, велемудову охотничью рогатину подхватив. Велемуд первого из чужаков сразил, кто в его двор ворвался.
У Велемуда во дворе большой дуб рос; Велемуд спиной к дубу прижался, потому что сразу несколько чужаков на него набросились. И ещё троих положил Велемуд, ибо снизошла не него священная ярость.
Страшен был Велемуд, будто медведь, обложенный собаками. И, подобно медведю, ревел непрестанно. Но долго отбиваться Велемуду не пришлось, потому что во двор конный ворвался и копьём его к дубу пригвоздил. Так и умер любимец Вотана. Ибо любил говаривать Велемуд, что все вандалы – любимцы Вотана, а он, Велемуд, – наивандалейший вандал.
И не сразу умер, долго ещё хрипел, ярясь, кровью изо рта истекая, когда мимо него в дом кинулись. Но крепко держало его то копьё.
Тут отец мой Тарасмунд тот бой вспомнил, когда они вдвоём с Велемудом так же под дубом стояли, и дал ему добрый совет Велемуд. А дядя Агигульф сказал, что Велемуду позавидовать можно, ибо умер Велемуд так, как хотел.
Арегунда с рогатиной на одного из чужаков бросилась и бой затеяла. Прочие мимо пробежали, в дом, оставив их на дворе сражаться.
В доме, Арегунда слышала, рубились, яростно, но очень недолго. От чужаков, видимо, Гото отбивалась, потому что Хильдегунда пластом лежала со своей писклявой дочкой Аскило.
Арегунда противника своего убила и лицо себе его кровью измазала. Так обычай их племени велит. Едва выпрямилась, как Филимера увидела. Бежал с криком Филимер, страхом охваченный. Арегунда успела ему под ноги рогатину свою сунуть; споткнулся и упал – только так и поймала мальца. Схватила его за руку и прочь потащила, потому что над крышей дома велемудова уже дымок появляться стал. В доме было уже тихо, видать, всех убили. Чужаки же ещё на двор не вышли, поджигали дом.
Когда Арегунда со Филимером уходила спешно, Велемуд ещё жив был.
Хоронясь, из села выбрались и в то убежище лесное ушли, где Ульф их потом нашёл. Свой дом тоже, уходя, видела – и его сожгли чужаки.
Потом в лес ещё люди пришли, от чужаков спасшиеся, только их немного было. И Визимар тогда же пришёл.
Они с Визимаром и ещё одним человеком по другим лесным убежищам ходили, своих искали, но только двоих нашли. В одном из убежищ ещё труп лежал, от ран умер тот человек, Эохар его звали. С него она пояс взяла, шлем и копьё. Этот Эохар тем славился, что всегда и все прежде других успевал. Даже и перед нападением этим, как ни внезапно оно было, вооружиться успел. Изрублен был страшно, неведомо, как до убежища добрался.
Арегунда с Визимаром и другим вандалом поскорее ушли оттуда, потому что оставаться там было опасно: Эохар мог след кровавый оставить.
Кузница визимарова на отшибе стояла, как водится. К нему немногие из чужаков сунулись; понадеялись, что кузнец один будет. Кузнец и вправду один был; да только одного Визимара на троих чужаков с лихвой хватило – всех положил у порога кузницы своей. Обернулся к селу – а село уже пылает. И не пошёл Визимар в село, к убежищу лесному направился.
Рад был тому, что и столько из его села от смерти спаслось.
Вот что рассказала Арегунда-вандалка.
Тут дядя Агигульф, наконец, в себя пришёл и к деве воинственной подступился. Голову засолённую, что на поясе носил, показал ей, прямо в лицо сунул, и спросил, не такие ли нападали?
Та насмешливо фыркнула и сказала, что те, что нападали, посвежее были. Но подтвердила: похоже.
Тарасмунд брата потеснил немного и, не чинясь, спросил эту Арегунду, почему она как мужчина ходит. Или у вандалов то принято, чтобы бабы о главном своём деле забывали – детей носить?
Арегунда покраснела, но не рассердилась. Я удивился своему отцу. У Тарасмунда всегда получается запросто о таких вещах говорить, за которые иному бы голову раскроили.
Та девица Арегунда сказала, что в семье у отца её, Гундериха, рождались одни девки. По хозяйству один надрывался, потому что мать всё время беременной была, а последними родами и вовсе померла. Оттого и жили беднее прочих.
Арегунде же было обидно. Среди сестёр она статью выдавалась; вот и решила за сына отцу своему побыть. Арегунда сказала, что не хочет жить, как жила её мать, и умереть, как мать умерла. И жить, как сестры её, которых по прочим сёлам кое-как замуж рассовали, будто пшеницу прошлогоднюю.
Тот брат Велемуда, который к Лиутару в дружину потом ушёл, смеха ради обучил её кое-чему из ратного искусства. А как тот в бург ушёл, к Визимару повадилась и рубилась с ним на мечах, пока в глазах не темнело. Визимар ей дальним родичем приходится.
Добавила Арегунда, что кроме Визимара и Велемуда дружбы ни с кем не водила – а Велемуд её привечал больше ради своего брата. Арегунда же на Велемуда часто умилялась, балаболкой его считая. И многие в селе таким его считали. Но не то, как жил человек, важно, – то важно, как он умер. Сказала так Арегунда и замолчала.
Тарасмунд все так же спокойно спросил её, а к ней-то самой как в селе вандальском относились?
Арегунда покраснела и сказала дерзко, что придурковатой её считали, особенно же отец Велемуда – Вильзис. Вильзис и Велемуду постоянно пенял: мало того, что с готами связался (подожди, мол, они ещё портки последние с тебя снимут, такой уж они народ!), так ещё и придурковатую эту у себя привечает. При Арегунде пенял, не стесняясь, – видимо, думал, раз придурковата, так и речи человеческой не разбирает. А может, и не думал. Вильзис – прямой человек был, говорил, как мечом рубил: размахнётся да ударит, а после глядит – чего получилось.
Как умер Вильзис, Арегунда не знает, но думает, что геройски, ибо от дома Вильзиса большой шум шёл. И нескоро тот дом загорелся – один из последних занялся.
Я на дядю Агигульфа поглядел и увидел, что эта вандалка Арегунда нашему дяде Агигульфу очень не по душе пришлась. Я не понял, почему.
Пока Арегунда-вандалка рассказывала, дед у Хродомера на подворье был. И Ульф был там же, как мы потом узнали.
Когда дед вернулся, то шипел, как гусь рассерженный, – злобился. Из дедовых речей мы поняли, что Ульф со старейшинами разговаривал непозволительно кратко и дерзко. Только и сказал:
– На кургане дозор разумно поставлен. Пусть остаётся. В роще же делать нечего. Без толку там сидеть. Вместо того конные разъезды пусть село оберегают.
И имена назвал, кому в разъездах быть: он сам, Ульф, Гизарна, Агигульф и Валамир. Это – на время жатвы.
Когда кончится страда, пусть и другие воины ходят. Ульф им о том сам скажет.
Тут дедушка закричал, что нет на то его отцовского дозволения – Агигульфа от жатвы отрывать. На то Ульф сказал: пусть Хродомер раба на время даст из своих. Хродомер было возмутился, а Ульф, его не слушая, об ином речь завёл.
Сразу после страды тын ставить надо. Ставить тын на косогоре будем. Обнесём хродомерово подворье тыном. И весь сказ.
Дед страшно разъярился. Назвал Ульфа скамаром. Для того, небось, в родное село и явился, чтобы и прочих по миру пустить. Давно уж Ульфа злоба неизречённая гложет.
Хродомер же, напротив, сильно подобрел вдруг, с Ульфом во многом согласился, а деду раба на время жатвы настойчиво предлагать стал – Скадуса.
Что дальше у Хродомера говорилось и делалось – я не очень понял. Похоже, Ульф ушёл, а дедушка наш с Хродомером ещё долго ругались. Все обиды друг другу помянули. Кончилось тем, что дедушка выторговал у Хродомера нам в помощь Хорна.
Когда я засыпал, Гизульфа ещё не было. Он рядом со мной спит, поэтому я заметил, что его нет. Наутро Гизульф мне сказал, что полночи с Ульфом сидел, разговаривал.
Спрашивал Ульф, как дела в селе шли, покуда его, Ульфа, не было. Что с Ахмой приключилось. Как дед – много ли с Арбром и Аларихом-курганным пьёт. Про Аргаспа спрашивал. И вообще про всех сельских – что да как.
Сам же отмалчивался, когда Гизульф его расспрашивать пытался.
После же сказал – больше себе, чем Гизульфу, – что, случись беда, не оборонить это село. Три бабки с клюками это село шутя возьмут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81