Случилось же в бурге вот что. Приехал дядя Агигульф и зашёл дружину проведать. Первым делом повстречал одного дружинника по имени Гибамунд. Сидел тот, изрядно уже пивом накачавшись, и скамар какой-то перед ним сидел, на коленях вот эти самые гусли держал. И песню громкую пел, за струны дёргая.
Гибамунд же подсказывал скамару, какие слова говорить. Пели про битву, и выходило так, что этот Гибамунд самый главный герой в той битве был. Подскажет Гибамунд ещё какую-нибудь подробность той битвы, а скамар тут же ладными стихами излагает. И за струны дёргает беспрерывно, так что гром стоит, как если бы волны о скалу разбивались, разбитое судно проволакивая.
Сел рядом дядя Агигульф. Заслушался, завидно ему стало.
У скамара рожа красно-сизая, глаза вверх завёл, знай себе струны дёргает да поёт осипшим голосом, когда пиво не лакает.
У Гибамунда слезы аж подступают, так прекрасны песни те. Дядя Агигульф пива с Гибамундом и скамаром выпил и тоже слезу сглотнул. И впрямь, прекрасные песни. И захотелось дяде Агигульфу, чтобы и о нём такие песни сложили.
Учтивейше попросил дядя Агигульф Гибамунда, чтобы тот скамара того дивно-песенного ему продал. Гибамунд не менее учтиво отвечал дяде Агигульфу, что вроде бы, свободный тот скамар. Хотя, ежели дяде Агигульфу не лень, может в рабство скамара того обратить.
Однако дяде Агигульфу лень было.
Скамар же вдруг предложил дяде Агигульфу свои гусли. Мол, для такого статного воина, для такого знатного господина ничего не жаль отдать. Точнее, сменять. А ещё точнее, на мешок ячменя сменять, вон на тот, какой знатный господин из деревни своей притащил.
Тут подумал дядя Агигульф о том, что скамар-то ему, пожалуй, и не к чему. Дар свой поэтический в себе ощутил. И раньше-то строки на ум приходили, битвы да героев воспевающие, а при виде дивных гуслей и вовсе потоком полились.
И играть на этих гуслях много ума не надо. Ежели скамар за струны дёргать научился, то уж дядя Агигульф сделает это куда лучше, рука-то у него не в пример сильнее скамаровой.
Попросил только у того скамара, чтобы секрет какой-нибудь показал. Скамар охотно показал, как из струн непотребный визг извлекать, чем в восторг привёл и Гибамунда, и дядю Агигульфа. И ещё больше захотелось дяде Агигульфу эти гусли иметь.
И согласился он отдать мешок ячменя за гусли.
Сменялись.
Скамар уже напропалую льстил дяде Агигульфу, военного вождя ему предрекая – при таком-то уме, при таком-то даре! Сразу видно, что любимец богов.
И стал вдруг дяде Агигульфу скамар противен. И Гибамунду стал он противен. Вдвоём пинками его прогнали. Ячмень же не дали, потому что вдруг открылось им, что украл эти гусли скамар.
Гибамунд даже припомнил, что свояк у него в дальнем селе есть, так у свояка сосед был, а у соседа того, вроде бы, как-то видел Гибамунд такие же точно гусли. И надо бы ещё выяснить, не те ли это самые, чтобы зря не позориться.
Жаль будет соседу свояка гусли отдавать, если признает, а за них уж ячменём заплачено. А так не жалко.
И рассудив таким образом, обратили они ячмень в пиво и стали вдвоём песни слагать. И так у них складно получалось без всякого скамара, такие красоты на ум приходили и сами собою в слова ложились…
Потом Гибамунд пение оборвал и сказал, что, кажется, расстроены гусли. Спросил дядю Агигульфа, умеет ли он их настраивать. Дядя Агигульф сказал, что не умеет. Гибамунд тоже не умел. Предложил к дружине пойти. Мол, две головы хорошо, а много лучше.
И многие стали гуслями наслаждаться. Пиво полилось рекой. Дружинника не осталось в бурге, кто не попытался бы сыграть на гуслях свою песнь, и состязались – кто сильнее дёрнет.
После собаку словили и стали её за хвост тянуть. Потянут – собака взвизгнет. Потом по гуслям проведут особым секретным образом, как скамар показывал, – гусли взвизгнут. Так и потешались, кто громче визжит.
Потом собака укусила дружинника и была отпущена.
Решено было, что негоже такую диковину от вождя таить. К Теодобаду понесли, громко песни распевая, а впереди дядя Агигульф шёл и что было мочи за струны тянул – старался ради вождя. Рядом Гибамунд вытанцовывал. За ними собака бежала.
Спал Теодобад, когда ввалились к нему дружинники. Разбудили его. Сел вождь на лавке. Пива ему поднесли. Гусли предъявили. Теодобад пива хорошо испил и предложил струны ногтем ковырнуть. Мол, видел раз знаменитого слепого певца, так тот ногтем вот эдак подковыривал, чудные звуки извлекая. И велел гусли подать.
Стал гусли ногтями эдак подковыривать. Что-то у вождя военного получилось. Но после палец поранил и недоволен остался.
Попробовал ножнами от кинжала водить – тоже интересно получается.
Ножны у Теодобада особенные, аланской работы, с выпуклым рисунком. Нарисованы там звери невиданные – рогатые и злые кони, звери-пардусы – и все между собою бьются предивно.
Под ножны Теодобад стал песнь слагать. Всех Теодобад превзошёл – самую длинную песнь спел. И громче всех пел. Никто с Теодобадом в том сравниться не мог. И в который уже раз ясно всем стало – недаром Теодобада вождём избрали.
Пел же Теодобад о том, как на Афару-Солевара дружину свою водил и как побили Афару и взяли его соль.
И такая славная была та песнь, что у многих слезы показались.
На перезвон гусельный да на рёв теодобадов мужественный жена вождя появилась. С деревянным подойником вошла – корову доила, аж в хлеву мужнин крик слыхать было. Умилилась и молока гостюшкам предложила. Гостюшки поблагодарили, но молока пить не стали. Ибо, как пояснил Гибамунд, от благодарности ногою пол земляной роя, с молока после пива шибко пучит. Улыбнулась жена Теодобада ласково, будто мать родная (хотя моложе была многих дружинников) и вышла тихохонько.
Из того, что после творилось, дядя Агигульф мало что помнит. Помнит, что из дома теодобадова в дружинные хоромы перебрались. Там стрелять из гуслей пытались, но осторожно, дабы вещь драгоценную не попортить.
Тут Теодобад о скамаре спросил, кто таков и откуда гусли взял. Гибамунд пояснил, что скамар гусли у его свояка спёр. Решили татя изловить и примерно наказать. Всю ночь по бургу носились, всех переполошили, искали скамара, чтобы суду предать, но не нашли.
Теодобад распорядился, чтобы утром ворота не открывали, дабы тать не избегнул кары, а дружинники могли бы невозбранно поиски продолжить.
Под утро нашли одного скамара и повесили, только это другой скамар был.
Как рассвело, дядя Агигульф с гуслями в дорогу отправился. Все благодарили дядю Агигульфа за праздник и за избавление бурга от татя злого.
Так закончил свой рассказ дядя Агигульф.
И сказал дядя Агигульф, что отца своего Рагнариса почтить желает той музыкой, которой и вождь военный внимал.
С тем гусли себе на колени возложил и за струны дёргать начал, распевая во всё горло. Пел он о подвигах дедушки, который Арбра-вутью зарубил в честном бою. Как сражались нагие дедушка наш Рагнарис и вутья Арбр. Перечислять достоинства героев начал, сравнивая их: у вутьи руки длиннее, зато у дедушки плечи шире…
И все скальдическим языком изображать пытался, так что и половины мы не поняли, как вдруг дедушка взревел, что, перво-наперво, клевету на него дядя Агигульф возвёл. Что вовсе «закрома потомства, семенем крепким отягощённые» не свисали у него ниже колен. Ни у него, ни у Арбра.
И «меч отваги» вовсе не на врага наставлен был, ибо не до этого было. Ни ему, ни Арбру.
А во-вторых, чтоб срамных песен при девках более не голосил!
Дядя Агигульф обиженно замолчал, но вдруг с новой силой по струнам ударил и стал кричать про то, как «льётся-хлещет кровь врагов, пролить её всегда готов».
Тут у всех дела какие-то на дворе нашлись. У одной только Ильдихо не нашлись, за что она на дядю Агигульфа злобу затаила.
Дедушка Рагнарис недолго крик этот терпел. Сказал, что и раньше жили без гуслей и впредь, надо полагать, проживём. И без гуслей-то благочиние погибло навек, а с гуслями и вовсе скамарам уподобимся. Ещё и хродомеровы придут поглядеть, как у Рагнариса на дворе непотребства чинятся.
А дяде Агигульфу скальдом не быть, по всему видать. И разумом скуден, и рожей не вышел. С такой рожей только по герульским курятникам шастать, «закрома потомства» куриные воровать.
Да и Теодобад хорош, по рассказу видно. Аларих-то по сравнению с отцом своим, Ариарихом, втрое как мудростью был умалён; а Теодобад, похоже, как на Афару-Солевара сходил, так последние остатки ума порастряс. И воинство вождю под стать.
Спросил презрительно, как у этого дружинника Гибамунда отца звать. Дядя Агигульф ответил: тоже Гибамунд. Дедушка аж плюнул и сказал, что Гибамунд от Гибамунда недалеко ушёл.
Его, дядю Агигульфа, за делом в бург посылаешь, а он чуть что – с дружиной бражничать. Спасибо хоть серпы привёз. Мешок ячменя на непотребную потеху пустил. Дядя Агигульф возразил, что сам Теодобад мешком этим не побрезговал.
Дедушка Рагнарис закричал:
– Это тебе он «сам Теодобад», а мне он сопляк паршивый, не лучше тебя! Будь там хоть сам Вотан с Доннаром, разницы никакой – мешка-то ячменя уже не вернёшь! Не для того день-деньской о хозяйстве радею, чтобы сын в скомороха обратился.
Добавил, что ежели дядя Агигульф окончательно решил оскамариться, то дедушка Рагнарис ему это вмиг устроит. Бороду вот обкорнает, пинка под зад даст – и готов скамар. Дело недолгое. И зарычал страшно, чтоб Ильдихо ножницы несла.
Дядя Агигульф дожидаться не стал. Гусли под мышку – и деру.
Дядя Агигульф не видел, а я видел, как дедушка Рагнарис ему вслед глядел, за бока держался и хохотал, а после прибавил: «Весь в меня».
А я ещё и раньше понял, что дедушка Рагнарис дядю Агигульфа ни за что не выгонит. Это он пугал дядю Агигульфа.
Я побежал дядю Агигульфа догонять и нагнал его уже у самого дома валамирова. Остановил и хорошую весть ему передал: чтоб не боялся дядя Агигульф, ибо дедушка на самом деле на него вовсе не сердится. Дедушка смеётся.
Дядя Агигульф сказал, что знает.
После возвращения дяди Агигульфа из бурга несколько вечеров так было: едва солнце на закат пойдёт, так от дома валамирова воинственный рёв несётся и бряцанье.
В первый же день, как дядя Агигульф к Валамиру гусли снёс, герои, друг перед другом в умении скальдическом выхваляясь, одну струну порвали.
Дядя Агигульф потом сказал нам с Гизульфом, что они с Валамиром хотели показать звук, какой бывает, когда две конные лавы в бою сходятся. Хорошо ещё, что одной струной отделались. Песнь такая героическая была, что едва снесли на хребте своём гусли её могучую тяжесть. Могли и пополам треснуть.
Дядька-раб валамиров на скальдов ругался, а Марде гусли очень понравились. Весь вечер сидела у ног Валамира и на героев глядела, рот приоткрыв и пошевелиться боясь. И за то мила была она им. Валамир её дядьке в пример ставить пытался. Мол, хоть и замарашка-девка, а геройство почитает.
Вторая струна ещё через день лопнула в руках Валамира. Он кричал песнь, а дядя Агигульф плясал и замарашку валамирову плясать заставили. Вошли в раж – струна и лопнула.
Но богатыри не отступились и все равно каждый вечер продолжали искусство скальдическое постигать.
Когда же струн на гуслях не осталось, их Валамир на сеновале схоронил, ибо дедушка Рагнарис запретил скамарскую потешку в дом к себе нести. Там потом мыши гнездо свили.
Дядя Агигульф с Валамиром всем после рассказывали, что гусли дрянь попались. Сразу видать, скамарские гусли. Были бы настоящие, быть бы уже Валамиру с Агигульфом скальдами, гордостью всего села.
Дядя Агигульф вспоминал, как дедушка Рагнарис рассказывал, будто у великих риксов готских и скальды были великие, а у тех великих скальдов и гусли были великие – сами из золота, струны серебряные. На таких-то гуслях играть, кто великим скальдом не сделается. Даже Одвульф, может быть, сделается.
Дедушка после того долго дядю Агигульфа скальдом величал. И «закрома потомства» поминал.

АРИАРИХ, АЛАРИХ И ТЕОДОБАД

Теодобад – наш военный вождь. Теодобад – сын Алариха, внук Ариариха, сына Рекилы.
Наш дедушка помнит ещё Ариариха. Дедушка говорит, что Ариарих был великим вождём. Ростом Ариарих был на две головы выше Теодобада, в плечах – как два Теодобада шириной, руки имел как Теодобад ноги, а ноги – как Теодобад туловище. Когда Ариарих шагал, дрожали и падали деревья. Ногой топнет – камни с далёких гор сыплются. Поэтому Ариариха и выбрали военным вождём.
Дедушка был ещё молод, когда Ариарих был уже стар и дряхл. Всеми делами в дружине заправлял тогда Аларих, а Ариарих только говорил Алариху, что нужно делать, и ругался.
Дедушка говорит, что бранился Ариарих богатырски, не так, как нынешние. От нынешней брани только молоко киснет, а от брани Ариариха птицы небесные падали замертво.
Ко времени старости своей Ариарих сильно сдал и усох и потому стал помещаться в домах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81