Чужаки как из-под земли выскакивают, негоже деду без щита оставаться. Может не успеть.
Когда дедушка Рагнарис с дядей Агигульфом за ворота выехали, мы все их провожать вышли. Ульф рядом с Арегундой стоял. И видно было, что он с этой Арегундой ближе, чем со своими родичами. Оба они что-то знали, что нам ещё не было открыто.
Я в первый раз видел, как дед на коне ездит. Дед на коне замечательно ловко сидел, как молодой. Даже лучше, чем дядя Агигульф.
Я пошёл за ними, чтобы подольше посмотреть, как дедушка едет на коне. Я подумал, что горжусь своим дедушкой.
Впереди дед ехал, а за ним дядя Агигульф с копьём и двумя щитами. Они перешли брод.
Я видел, как дядя Агигульф, когда к реке спускался, копьём в кусты нацелил – видать, снова там Двала спал. Дядя Агигульф его копьём кольнул. Раб выскочил, встрёпанный. Дядя Агигульф на него и не посмотрел.
Я удивился. В прежние времена, такую шутку отмочив, дядя Агигульф долго бы ещё раба мучил насмешками и хохотом, выть от злости бы его заставил себе на потеху.
Потом они с дедушкой брод перешли, на противоположный берег поднялись и за курганами скрылись.
К исходу второго дня мы с Гизульфом к кузнице пошли. Гизульфу все поговорить с Арегундой не терпелось. Хотел побольше о Велемуде узнать и о том, как умер родич наш Велемуд, пригвождённый к дубу.
Я не хотел идти, потому что боялся эту Арегунду, но Гизульф меня с собой потащил.
Мы спустились к реке, потому что Гизульф предложил в кузницу берегом идти.
Солнце уже низко над Долгой Грядой стояло. Большое было и красное. Одна тёмная тучка его пересекала, будто шрам.
Оказалось, что и ходить-то до кузницы не надо было. Арегунда на берегу сидела на камне и на аларихов курган глядела.
Арегунда ростом с воина, в плечах широкая. Её за воина можно принять, если со спины смотреть, покуда руки её не увидишь. У неё ладонь узкая, пальцы тонкие, нежные. И две косы золотые, длинные, ниже пояса. На щеке руна мщения чернеет. Рядом копьё лежало. Арегунда с этим копьём, похоже, и не расстаётся.
Мы не знали, как с вандалкой половчее разговор завести. Остановились рядом, потоптались. Наконец Гизульф спросил:
– Чего ты тут сидишь?
Арегунда ответила, что к Хродомеру ходила, относила ножи, какие Визимар для Оптилы сделал. Мёдом расплатился Оптила.
У неё на коленях горшочек с мёдом стоял. Предложила нам угоститься. Мы палочкой поковыряли, но только чуть-чуть, чтобы её не рассердить.
Мёда отведав и поблагодарив учтиво, Гизульф к вандалке со своими вопросами подступиться решил. Рот уже раскрыл.
Тут Арегунда вскочила, за копьё своё схватившись.
Из-за кургана незнакомый всадник показался.
Огромен был тот всадник, даже от брода видать. Остановился и назад смотреть стал.
А дозорных на кургане нет… Я это только сейчас понял.
Следом за всадником и лошадь с телегой показалась, а за телегой ещё одна лошадь шла, порожняя.
Вандалка нам сказала, чтобы мы в село бежали, людей полошили. Но мы с Гизульфом сразу узнали лошадь дяди Агигульфа. И самого дядю Агигульфа узнали, он на телеге сидел. И на то вандалке указали.
Сперва мы подумали, что они с дедом телегу в бурге выиграли, и отослал дед телегу домой, чтобы обратно не проиграть её ненароком в кости.
Но вот ближе подъехали, и увидели мы, что на телеге дедушка Рагнарис лежит, бороду вверх уставя и дядю Агигульфа яростно ругая на чём свет стоит.
Рассмотрели мы дядю Агигульфа и едва узнали его. Как ворон сидел, нахохлившись. В первый раз видно было, что с Ульфом они родные братья, ибо никогда прежде не был дядя Агигульф на Ульфа похож.
Тут и тот большой всадник подъехал. Приметного на нём было – кольчуга. Прежде мы про кольчуги только от Ульфа и дяди Агигульфа слышали, а в селе ни у кого кольчуги не было. Кольчуга была как длинная рубаха, только из металла, а под мышкой зияла большая дыра. И шлем у того всадника был не такой, как у наших воинов, – круглый, а шея кольчужным воротником прикрыта.
Щит он возил круглый, меньше, чем у наших воинов, а умбон как шип.
Всадник тот дороден был, сложением великан, вроде тех, про которых дядя Агигульф нам с Гизульфом рассказывал. Чуть не до глаз рыжим волосом зарос, бородища по кольчуге метёт едва не до пупа.
Завидев Гизульфа, тот великан проревел скорбно:
– Не узнаешь ли меня, Гизульф?
Но тут дядя Агигульф на телеге поравнялся с ним и сказал устало тому великану:
– Давай, Лиутпранд, языком с мальцами не мели, не до того.
А нам сказал, чтобы бежали скорей домой. Тут такое дело…
Дед на телеге оживился и тоже бранить нас стал, что дармоедствуем. И дяде Агигульфу досталось: совсем ума с Лиутпрандом лишились, вставать ему не дают, надругаться над отцом вздумали…
Тогда только поняли мы, что рыжебородый великан тот – дядя Лиутпранд. Удивился я, как раньше его не признал. Ведь это тот самый дядя Лиутпранд, что срубил в бою голову нашему дяде Храмнезинду и через это родичем нашим стал. Лиутпранд, когда голову дяде Храмнезинду срубил, с дядей Агигульфом бился. И полюбились они друг другу. И уговорил дядя Агигульф Лиутпранда к нам ехать.
Лиутпранд привёз голову Храмнезинда в кожаном мешке нашему дедушке Рагнарису и уплатил вергельд за убийство Храмнезинда.
А потом он, наущаемый дядей Агигульфом, пролез между ног у Ильдихо и тем самым стал нашему дедушке Рагнарису как бы сыном, а нам – дядей, по нашему обычаю. Конечно, Ильдихо – не жена дедушки, а наложница. Но ведь и дядя Храмнезинд был рождён от бывшей рабыни Алариха.
И хотя дядя Лиутпранд не такой близкий дядя, как Агигульф, но мы его все равно любили. И когда он пропал, наша сестра Галесвинта плакала.
Хродомер за то осуждает нашего дедушку Рагнаниса. Хродомер очень не любит Лиутпранда, потому что Лиутпранд, желая подольститься к дедушке, то и дело громко поносит Хродомера. Этому Лиутпранда дядя Агигульф научил.
Дедушка Рагнарис говорит, что не за то Хродомер не любит Лиутпранда. А за то, что Лиутпранд на Галесвинту заглядывается, а на хродомеровых дочерей-перестарок и не смотрит.
Дядя Лиутпранд прогудел:
– Беда, Гизульф, беда.
И следом за телегой шагом к селу поехал. А мы вперёд них побежали.
Первым навстречу нам Ульф выскочил. За ним Тарасмунд.
Гизульф, задыхаясь, выпалил:
– Дед вернулся! Лиутпранд с ним вернулся! Беда!..
Тут и телега на двор въехала. Отец наш и Ульф подбежали к телеге, где дедушка лежал.
Дедушка Рагнарис, не переставая, ругательствами сыпал, будто бредил, а дядя Агигульф в это время рассказывал торопливо, деда перебивая (чего раньше никогда не делал).
Дядя Агигульф сказал, что дед, как приехал, сразу к Теодобаду направился. С почтением принял его Теодобад. По правую руку от себя посадил в дружинных хоромах. И только начал было дед говорить, беды наши и нужды перечисляя, как вдруг за грудь схватился и на скамье осел. Губы у деда посинели, глаза бессмысленные сделались. Дядя Агигульф сказал, что он испугался. Он и до сих пор в страхе.
Вытащили деда на воздух, перед хоромами, на землю уложили, рубаху на нём порвали, чтобы не душила, знахарку кликнули.
Знахарка сказала, что в дедушке Рагнарисе худая кровь завелась и что эта дурная кровь с доброй кровью борется.
Дядя Агигульф спросил, не выпустить ли из жил дурную кровь?
Но знахарка сказала, что это никак нельзя сделать, потому что дурная кровь с доброй кровью перемешалась. Вся надежда на то, что добрая кровь победит.
И отвар дедушке дала.
Дедушка Рагнарис отвару выпил, ожил и сказал, что домой ему нужно. Что Теодобад и без него знает, что делать. Что он к Теодобаду Алариха пришлёт, отца его. Знает он, как Алариха-курганного к Теодобаду прислать.
И хоть немощен был дед, а перечить ему никто не посмел.
Дядя Агигульф сказал, что, хвала богам, как только в бург въехали с дедом, так сразу Лиутпранда повстречали. Лиутпранд сам только-только в бурге появился и к нам ехать хотел.
Ну да не до Лиутпранда сейчас всем было.
Телегу же эту в бурге взяли. У военного нашего вождя Теодобада. Дал и даже скрипеть не стал. И шкуру оленью дал постелить. Правда, старая шкура, частью облезла.
Деда на дворе устраивать стали – не в дом же его нести, где Ахма смердит. Прямо на телеге, ибо дядя Агигульф за знахаркой повторил, что трогать деда опасно.
Дедушка Рагнарис зарычал бессильно, что трогать его и вправду опасно, что доберётся он до всех нас, и до первого – до этого Лиутпранда, палку об него пообломает.
Деда не слушая, навес над телегой делать стали. Ильдихо с распухшими глазами и покрасневшим носом мышью шмыгала.
Тут женщин отстранив, над дедом, простёртым в телеге, Ульф навис.
– Что насчёт тына Теодобад сказал? Даст он воинов?
Дед закряхтел. Видно было, что нехорошо деду, задышал тяжело – вот-вот не то помрёт, не то вырвет его.
Тарасмунд сказал Ульфу, чтобы тот отошёл. Ульф, не слушая, снова деда пытать стал:
– Так даст он воинов, Теодобад-то, или не даст? Что он сказал?
Тарасмунд снова Ульфу велел от деда отойти. Ульф как заорёт на Тарасмунда:
– Он в бург за делом ездил, так пусть говорит, сладилось ли! Помрёт сейчас или язык онемеет, так ведь и не узнаем, что там Теодобад надумал.
– Об отце бы позаботился, – сказал Тарасмунд.
– А ты о селе бы позаботился! Отец и без тебя помрёт. – И снова к дедушке Рагнарису повернулся: – Говорил с Теодобадом о тыне?
Дед с трудом проскрипел:
– Да, говорил…
Тут дядя Агигульф схватил Ульфа за плечо, чтобы отогнать его от дедовой телеги. Ульф, не поворачиваясь, дядю Агигульфа локтем под вздох поразил, а после ещё ниже над телегой нагнулся, едва трясти деда не начал.
– Что он сказал? Даст воинов?
– Подумает… Сказал, покамест воины ему в бурге нужны…
Ульф выругался непотребно и прочь пошёл.
А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошёл было, да носом потянул и сразу вышел. Никто не радовался ему. Не до Лиутпранда, коли дедушка так болен.
Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. Даже когда Князь Чума приходил, дедушку не тронул. Я думал, что дедушка вроде своих богов – всегда был и всегда будет.
А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел – и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд к нам ехал, а в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошёл. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
– Ну а тебя, жёлудь, как зовут?
Я сказал:
– Атаульф. – И добавил: – Я любимец дедушкин.
– Ишь ты! – сказал Лиутпранд и в бороде поскрёб. – Ты любимец? А я думал, Агигульф – любимец Рагнариса.
– Агигульф – любимец богов, – сказал я.
На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя моё позабыл.
Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня «жёлудь». Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты жёлудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень… И хмыкнул.
Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
– Сам ты пень.
И отошёл.
Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у неё сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу – подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Хоть он, Хродомер, кроме нашего Лиутпранда других лангобардов не встречал, но доподлинно про них знает. Беседовал с людьми, что в края лангобардские нечаянно забредали.
Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
К деду подошёл. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Дядя Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел.
И вдруг дед отчётливо выговорил:
– Больно мне.
Я испугался и отошёл.
Уже стемнело. Звёзд на небе не было – затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
У меня очень болела голова и дышать было трудно. Я думаю, это оттого, что я испугался.
У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями. Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, надвигается. Куда деда нести – на сеновал или к Ульфу в дом?
Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Когда дедушка Рагнарис с дядей Агигульфом за ворота выехали, мы все их провожать вышли. Ульф рядом с Арегундой стоял. И видно было, что он с этой Арегундой ближе, чем со своими родичами. Оба они что-то знали, что нам ещё не было открыто.
Я в первый раз видел, как дед на коне ездит. Дед на коне замечательно ловко сидел, как молодой. Даже лучше, чем дядя Агигульф.
Я пошёл за ними, чтобы подольше посмотреть, как дедушка едет на коне. Я подумал, что горжусь своим дедушкой.
Впереди дед ехал, а за ним дядя Агигульф с копьём и двумя щитами. Они перешли брод.
Я видел, как дядя Агигульф, когда к реке спускался, копьём в кусты нацелил – видать, снова там Двала спал. Дядя Агигульф его копьём кольнул. Раб выскочил, встрёпанный. Дядя Агигульф на него и не посмотрел.
Я удивился. В прежние времена, такую шутку отмочив, дядя Агигульф долго бы ещё раба мучил насмешками и хохотом, выть от злости бы его заставил себе на потеху.
Потом они с дедушкой брод перешли, на противоположный берег поднялись и за курганами скрылись.
К исходу второго дня мы с Гизульфом к кузнице пошли. Гизульфу все поговорить с Арегундой не терпелось. Хотел побольше о Велемуде узнать и о том, как умер родич наш Велемуд, пригвождённый к дубу.
Я не хотел идти, потому что боялся эту Арегунду, но Гизульф меня с собой потащил.
Мы спустились к реке, потому что Гизульф предложил в кузницу берегом идти.
Солнце уже низко над Долгой Грядой стояло. Большое было и красное. Одна тёмная тучка его пересекала, будто шрам.
Оказалось, что и ходить-то до кузницы не надо было. Арегунда на берегу сидела на камне и на аларихов курган глядела.
Арегунда ростом с воина, в плечах широкая. Её за воина можно принять, если со спины смотреть, покуда руки её не увидишь. У неё ладонь узкая, пальцы тонкие, нежные. И две косы золотые, длинные, ниже пояса. На щеке руна мщения чернеет. Рядом копьё лежало. Арегунда с этим копьём, похоже, и не расстаётся.
Мы не знали, как с вандалкой половчее разговор завести. Остановились рядом, потоптались. Наконец Гизульф спросил:
– Чего ты тут сидишь?
Арегунда ответила, что к Хродомеру ходила, относила ножи, какие Визимар для Оптилы сделал. Мёдом расплатился Оптила.
У неё на коленях горшочек с мёдом стоял. Предложила нам угоститься. Мы палочкой поковыряли, но только чуть-чуть, чтобы её не рассердить.
Мёда отведав и поблагодарив учтиво, Гизульф к вандалке со своими вопросами подступиться решил. Рот уже раскрыл.
Тут Арегунда вскочила, за копьё своё схватившись.
Из-за кургана незнакомый всадник показался.
Огромен был тот всадник, даже от брода видать. Остановился и назад смотреть стал.
А дозорных на кургане нет… Я это только сейчас понял.
Следом за всадником и лошадь с телегой показалась, а за телегой ещё одна лошадь шла, порожняя.
Вандалка нам сказала, чтобы мы в село бежали, людей полошили. Но мы с Гизульфом сразу узнали лошадь дяди Агигульфа. И самого дядю Агигульфа узнали, он на телеге сидел. И на то вандалке указали.
Сперва мы подумали, что они с дедом телегу в бурге выиграли, и отослал дед телегу домой, чтобы обратно не проиграть её ненароком в кости.
Но вот ближе подъехали, и увидели мы, что на телеге дедушка Рагнарис лежит, бороду вверх уставя и дядю Агигульфа яростно ругая на чём свет стоит.
Рассмотрели мы дядю Агигульфа и едва узнали его. Как ворон сидел, нахохлившись. В первый раз видно было, что с Ульфом они родные братья, ибо никогда прежде не был дядя Агигульф на Ульфа похож.
Тут и тот большой всадник подъехал. Приметного на нём было – кольчуга. Прежде мы про кольчуги только от Ульфа и дяди Агигульфа слышали, а в селе ни у кого кольчуги не было. Кольчуга была как длинная рубаха, только из металла, а под мышкой зияла большая дыра. И шлем у того всадника был не такой, как у наших воинов, – круглый, а шея кольчужным воротником прикрыта.
Щит он возил круглый, меньше, чем у наших воинов, а умбон как шип.
Всадник тот дороден был, сложением великан, вроде тех, про которых дядя Агигульф нам с Гизульфом рассказывал. Чуть не до глаз рыжим волосом зарос, бородища по кольчуге метёт едва не до пупа.
Завидев Гизульфа, тот великан проревел скорбно:
– Не узнаешь ли меня, Гизульф?
Но тут дядя Агигульф на телеге поравнялся с ним и сказал устало тому великану:
– Давай, Лиутпранд, языком с мальцами не мели, не до того.
А нам сказал, чтобы бежали скорей домой. Тут такое дело…
Дед на телеге оживился и тоже бранить нас стал, что дармоедствуем. И дяде Агигульфу досталось: совсем ума с Лиутпрандом лишились, вставать ему не дают, надругаться над отцом вздумали…
Тогда только поняли мы, что рыжебородый великан тот – дядя Лиутпранд. Удивился я, как раньше его не признал. Ведь это тот самый дядя Лиутпранд, что срубил в бою голову нашему дяде Храмнезинду и через это родичем нашим стал. Лиутпранд, когда голову дяде Храмнезинду срубил, с дядей Агигульфом бился. И полюбились они друг другу. И уговорил дядя Агигульф Лиутпранда к нам ехать.
Лиутпранд привёз голову Храмнезинда в кожаном мешке нашему дедушке Рагнарису и уплатил вергельд за убийство Храмнезинда.
А потом он, наущаемый дядей Агигульфом, пролез между ног у Ильдихо и тем самым стал нашему дедушке Рагнарису как бы сыном, а нам – дядей, по нашему обычаю. Конечно, Ильдихо – не жена дедушки, а наложница. Но ведь и дядя Храмнезинд был рождён от бывшей рабыни Алариха.
И хотя дядя Лиутпранд не такой близкий дядя, как Агигульф, но мы его все равно любили. И когда он пропал, наша сестра Галесвинта плакала.
Хродомер за то осуждает нашего дедушку Рагнаниса. Хродомер очень не любит Лиутпранда, потому что Лиутпранд, желая подольститься к дедушке, то и дело громко поносит Хродомера. Этому Лиутпранда дядя Агигульф научил.
Дедушка Рагнарис говорит, что не за то Хродомер не любит Лиутпранда. А за то, что Лиутпранд на Галесвинту заглядывается, а на хродомеровых дочерей-перестарок и не смотрит.
Дядя Лиутпранд прогудел:
– Беда, Гизульф, беда.
И следом за телегой шагом к селу поехал. А мы вперёд них побежали.
Первым навстречу нам Ульф выскочил. За ним Тарасмунд.
Гизульф, задыхаясь, выпалил:
– Дед вернулся! Лиутпранд с ним вернулся! Беда!..
Тут и телега на двор въехала. Отец наш и Ульф подбежали к телеге, где дедушка лежал.
Дедушка Рагнарис, не переставая, ругательствами сыпал, будто бредил, а дядя Агигульф в это время рассказывал торопливо, деда перебивая (чего раньше никогда не делал).
Дядя Агигульф сказал, что дед, как приехал, сразу к Теодобаду направился. С почтением принял его Теодобад. По правую руку от себя посадил в дружинных хоромах. И только начал было дед говорить, беды наши и нужды перечисляя, как вдруг за грудь схватился и на скамье осел. Губы у деда посинели, глаза бессмысленные сделались. Дядя Агигульф сказал, что он испугался. Он и до сих пор в страхе.
Вытащили деда на воздух, перед хоромами, на землю уложили, рубаху на нём порвали, чтобы не душила, знахарку кликнули.
Знахарка сказала, что в дедушке Рагнарисе худая кровь завелась и что эта дурная кровь с доброй кровью борется.
Дядя Агигульф спросил, не выпустить ли из жил дурную кровь?
Но знахарка сказала, что это никак нельзя сделать, потому что дурная кровь с доброй кровью перемешалась. Вся надежда на то, что добрая кровь победит.
И отвар дедушке дала.
Дедушка Рагнарис отвару выпил, ожил и сказал, что домой ему нужно. Что Теодобад и без него знает, что делать. Что он к Теодобаду Алариха пришлёт, отца его. Знает он, как Алариха-курганного к Теодобаду прислать.
И хоть немощен был дед, а перечить ему никто не посмел.
Дядя Агигульф сказал, что, хвала богам, как только в бург въехали с дедом, так сразу Лиутпранда повстречали. Лиутпранд сам только-только в бурге появился и к нам ехать хотел.
Ну да не до Лиутпранда сейчас всем было.
Телегу же эту в бурге взяли. У военного нашего вождя Теодобада. Дал и даже скрипеть не стал. И шкуру оленью дал постелить. Правда, старая шкура, частью облезла.
Деда на дворе устраивать стали – не в дом же его нести, где Ахма смердит. Прямо на телеге, ибо дядя Агигульф за знахаркой повторил, что трогать деда опасно.
Дедушка Рагнарис зарычал бессильно, что трогать его и вправду опасно, что доберётся он до всех нас, и до первого – до этого Лиутпранда, палку об него пообломает.
Деда не слушая, навес над телегой делать стали. Ильдихо с распухшими глазами и покрасневшим носом мышью шмыгала.
Тут женщин отстранив, над дедом, простёртым в телеге, Ульф навис.
– Что насчёт тына Теодобад сказал? Даст он воинов?
Дед закряхтел. Видно было, что нехорошо деду, задышал тяжело – вот-вот не то помрёт, не то вырвет его.
Тарасмунд сказал Ульфу, чтобы тот отошёл. Ульф, не слушая, снова деда пытать стал:
– Так даст он воинов, Теодобад-то, или не даст? Что он сказал?
Тарасмунд снова Ульфу велел от деда отойти. Ульф как заорёт на Тарасмунда:
– Он в бург за делом ездил, так пусть говорит, сладилось ли! Помрёт сейчас или язык онемеет, так ведь и не узнаем, что там Теодобад надумал.
– Об отце бы позаботился, – сказал Тарасмунд.
– А ты о селе бы позаботился! Отец и без тебя помрёт. – И снова к дедушке Рагнарису повернулся: – Говорил с Теодобадом о тыне?
Дед с трудом проскрипел:
– Да, говорил…
Тут дядя Агигульф схватил Ульфа за плечо, чтобы отогнать его от дедовой телеги. Ульф, не поворачиваясь, дядю Агигульфа локтем под вздох поразил, а после ещё ниже над телегой нагнулся, едва трясти деда не начал.
– Что он сказал? Даст воинов?
– Подумает… Сказал, покамест воины ему в бурге нужны…
Ульф выругался непотребно и прочь пошёл.
А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошёл было, да носом потянул и сразу вышел. Никто не радовался ему. Не до Лиутпранда, коли дедушка так болен.
Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. Даже когда Князь Чума приходил, дедушку не тронул. Я думал, что дедушка вроде своих богов – всегда был и всегда будет.
А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел – и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд к нам ехал, а в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошёл. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
– Ну а тебя, жёлудь, как зовут?
Я сказал:
– Атаульф. – И добавил: – Я любимец дедушкин.
– Ишь ты! – сказал Лиутпранд и в бороде поскрёб. – Ты любимец? А я думал, Агигульф – любимец Рагнариса.
– Агигульф – любимец богов, – сказал я.
На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя моё позабыл.
Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня «жёлудь». Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты жёлудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень… И хмыкнул.
Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
– Сам ты пень.
И отошёл.
Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у неё сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу – подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Хоть он, Хродомер, кроме нашего Лиутпранда других лангобардов не встречал, но доподлинно про них знает. Беседовал с людьми, что в края лангобардские нечаянно забредали.
Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
К деду подошёл. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Дядя Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел.
И вдруг дед отчётливо выговорил:
– Больно мне.
Я испугался и отошёл.
Уже стемнело. Звёзд на небе не было – затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
У меня очень болела голова и дышать было трудно. Я думаю, это оттого, что я испугался.
У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями. Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, надвигается. Куда деда нести – на сеновал или к Ульфу в дом?
Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81