Гизульф обидчиво возразил: как же так, мол, ведь богатырское у нас село. Издревле воинов здесь пестуют. Оттого и любы мы были Алариху, а ныне Теодобад нас жалует.
Ульф об этом даже говорить не стал.
На следующий день поутру Ульф в бург уехал. К полудню следующего дня вернулся. Хмурый вернулся. Отцу моему Тарасмунду сказал, что в бурге только и разговоров – нашли одного воина убитым. Мунд его звали. Невдалеке от бурга нашли. Видно было, что дорого свою жизнь отдал Мунд.
Я видел, что тревожится Ульф. И ещё видел, что отец его не понимает. Отец ему молока предложил с дороги выпить. И Сванхильду кликнул, чтоб молока Ульфу поднесла.
Ульф кувшин взял, одним махом осушил, после на отца моего Тарасмунда поглядел, – странно так поглядел, с сожалением, – головой покачал и вышел из дома. А отец ему вслед посмотрел, плечами пожал и к своим делам вернулся.
Ульф – он странный. У нас его никто не понимает. Дедушка Рагнарис говорит, что Ульф – отрезанный ломоть. Раз отлепился от рода и теперь никак назад не прилепится.
Пока Ульфа не было, дед ульфов дом берег, никого туда не пускал. А приехал Ульф – даже жердину с двери не снял. Как не домой приехал.
Дед спрашивал Ульфа – что он в дом свой не идёт. А Ульф только лицо покривил и буркнул:
– Успеется.
Главная новость, что Ульф привёз, не о Мунде убитом была. Решил Теодобад большой тинг в бурге собрать, со старейшинами всех сел посоветоваться-потолковать. Ибо ясно стало, что чужаки уже и к нам проникать начинают. Кто Мунда убил, как не они?
Ульф сказал, что долго и уединённо они с Теодобадом беседовали. Больше всего спрашивал Теодобад о том, как Лиутар свои земли оборонял. И о чужаках расспрашивал: каковы из себя, какие у них повадки и обычаи, как сражаются.
О ядре племени чужаковом говорили. Вряд ли далеко оно теперь от нашего бурга. Наверняка уже на вандальские земли перебралось. Теодобад говорил – хорошо бы их истребить, и женщин, и детей, и скот. Чтоб неповадно было соваться.
А Ульф на то возражал: лучше их захватить, чтобы легче было с чужаками переговоры вести.
Теодобад рассердился на Ульфа. Какие могут быть с чужаками переговоры! Они союзника нашего Лиутара истребили, родню твою, Ульф, перебили. Да и языка их мы не знаем. Кто с ними разговаривать будет? Ты, мол, что ли?
Ульф сказал на то Теодобаду:
– Хотя бы и я.
Теодобад рукой махнул. До переговоров все равно дело ещё не дошло. И ядро племени мы ещё не захватили. Да и что с Лиутаром – неведомо. Жив – так напомнит о себе, посланца пришлёт.
А пока что первая забота у Теодобада – большой тинг созвать. Уже сейчас видно: и на нас вандальская беда движется.
Между родами готскими согласия как не было, так и нет. Вот что тревожило Теодобада. Спросил Ульфа прямо:
– Случись такое, что к вашему селу погибель подступит – как, пойдут ваши люди в старое село, откуда старейшины родом, защиты искать? – И не дав Ульфу сказать, сам за него ответил. – Костьми лягут, а не пойдут. И тына у себя вы так и не поставили. Все геройством своим тешитесь, как дитя погремушкой.
И спросил Ульфа:
– Скажи мне, неужели у вандалов геройства меньше было, чем у вас в селе?
– Было, – сказал Ульф.
Теодобад ладонями себя по коленям хлопнул и так сказал Ульфу:
– Жду от вас одного из старейшин. Так им и передай. И ещё скажи, пусть гордыню свою неуёмную усмирят – не время попусту петушиться. Не для того великий тинг собираю, чтобы пререкания бесконечные слушать.
Ульф сказал Теодобаду:
– Хорошо.

СМЕРТЬ ДЕДУШКИ РАГНАРИСА

В тот день, когда Ульф в бурге был, к дедушке Рагнарису вечером Хродомер пришёл. Объявил, что поясницу у него ломит. У Хродомера всегда к дождю поясницу ломит, так он говорит. Дедушкины боги тоже так говорят.
Хродомер беспокоился, что дожди начнутся, и потому своих на поле совсем загонял, чтобы до дождей успеть.
Дедушка Рагнарис тоже беспокоиться стал и наутро всех наших погонял, что твоих рабов.
Дядя Агигульф ворчал, что дедушка Рагнарис всю кровь из него, дяди Агигульфа, выпил и все потому, видите ли, что у Хродомера поясницу ломит. А то, что у него самого, дяди Агигульфа, спину ломит – до этого никому дела нет, а меньше всего – отцу родному. Ведь воин он, воин, а тут все внаклонку да внаклонку, эдак и быстроту движений потерять недолго.
В нашем селе урожай собрали на два дня быстрее, чем в другие годы. Так отец мой Тарасмунд говорил.
А дождя хродомерова так и не было. Наоборот, ещё жарче и суше стало. Дедушка Рагнарис на это говорил, что мир к упадку клонится и что прежде поясницу всегда к дождю ломило.
Ульф, едва из бурга воротившись, все как есть старейшинам рассказал. С тех пор как слепень, зудел, что дедушке с Хродомером в бург ехать надо. Лучше обоим, конечно, но можно и одному кому-то.
Дедушка говорил, что в такое время селу без старейшин лучше не оставаться, так что ехать должен кто-то один.
И всяко выходило так, что ему, Рагнарису, к Теодобаду ехать. Во-первых, сподвижник он был Алариха, отца Теодобадова, дружинником был, так что к нему, Рагнарису, Теодобад сыновнее почтение имеет. А во-вторых, Хродомер и своего-то отстоять никогда не умел. Где уж вразумить ему Теодобада? Растеряется Хродомер, и пропало наше село.
И Хродомеру то же самое сказал дедушка, когда Хродомер к нам пришёл. И не стал, против обыкновения, спорить Хродомер. Молвил лишь, что и вправду в селе от него, от Хродомера, больше толку. И прочь пошёл, кряхтя, сгорбясь и на палку опираясь. А дедушка Рагнарис долго ему вслед смотрел и лицо у него было странное.
С дедушкой Ульф вызывался в бург ехать, но не дал дед ему договорить – оборвал. Сказал, что дядя Агигульф с ним поедет. А отец наш, Тарасмунд, с дедушкой согласился: мол, Ульф здесь нужнее. И не стал спорить Ульф – лишь плечами пожал и о другом заговорил.
После жатвы вандал Визимар в кузницу ушёл. Мы были рады, что у нас в селе новый кузнец появился. Ульф говорит, что этот новый Визимар с нашим прежним в умении, конечно, не сравнится, но все равно кузнец толковый. А чего не знает – тому старая кузница научит.
Дядя Агигульф рад был, что Визимар от нас ушёл. Он обоих вандалов невзлюбил, но больше Визимара эту Арегунду невзлюбил дядя Агигульф.
Я думаю, дядя Агигульф боялся, что его на этой Арегунде-вандалке жениться заставят.
Когда вандалы в кузницу жить ушли, кузнеца Визимара мы почти не видели. Он всё время работой занят был. А Арегунда по хозяйству хлопотала. То к реке спустится, то возится в запущенном огороде – что она там делала, уму непостижимо. А то травы какие-то собирала за Долгой Грядой.
Гизульф говорил (да я и сам видел), что как поселилась Арегунда в кузнице, повадились туда то Аргасп, то Гизарна, то Валамир. Говорили, что ради богатырской потехи туда ходят, потому что их всех Арегунда отделала на славу. Только Аргаспа не отделала, но и тот ничем не похвалялся, кроме синяка на ноге.
Ульф говорил, что от неё больше толку, чем от иных парней. Сообразительная и быстрая. От этих слов дядя Агигульф ещё больше дулся.
Я слышал, как дядя Агигульф говорит Валамиру, что надоело ему дома, в селе, что в дружину он хочет уйти, в бург. Там и жить.
Дядя Агигульф радовался, что он в бург с дедушкой едет.
И вот поутру дедушка всех из дома выгнал и с богами долго разговаривал. После вышел грозный, палкой грозил и говорил, что ужо он Теодобаду!..
Когда дедушка ушёл, я к Ахме пошёл. Обычно как дедушка с богами говорит, он никого рядом с собой не терпит, но Ахму уже нельзя трогать было, потому что помирал Ахма. Помирал и никак не мог помереть. Даже Ульф – на что намётанный глаз у него был на всё, что касалось смерти, – и тот ошибся, когда, вернувшись, три дня земной жизни ему намерил.
Обычно я старался к Ахме не ходить, потому что смердел Ахма и толку от него уже не было. Да и раньше не было, а сейчас и подавно. А жалеть я его не очень жалел. Дедушка говорил, что Ахма и без того лишние пять зим прожил.
Я знал, что Ахма все слышал из того, что говорилось между дедушкой и богами, потому что рядом лежал. Как дед за порог, так я на порог и к Ахме подобрался.
Совсем плох стал Ахма. Уже и лицо у него изменилось. Теперь я и сам уже видел, что не сегодня-завтра помрёт.
В доме можжевельником курили и полынью, дверь почти всё время отваленная стояла. Это напоминало время князя Чумы.
Когда я к Ахме подошёл, то мне показалось, что он уже помер. Потом поглядел и увидел, что дышит он.
Нога у Ахмы распухла, громадная стала, как бревно, и вся чёрная. Мать говорила, что нога у Ахмы уже умерла и что Ахма умирает по кусочкам. Я не верил, что нога может умереть прежде Ахмы. Поглядел, чтобы никто не видел, что я делаю, и ножиком в ногу Ахме потыкал. А Ахме хоть бы что, даже не заметил.
Ахма сперва от раны мучился и стонал беспрестанно, после вдруг успокоился. Он, наверное, тогда успокоился, когда нога умерла. А теперь опять нет-нет взвоет. Корчится и за живот хватается. У Ахмы теперь живот умирает.
Я спросил Ахму, не слышал ли он, как дед с богами разговаривает. Что, мол, сказали боги-то? Но Ахма меня не слышал. Я решил не тратить времени и ушёл.
Ульф говорил матери, я слышал, что если бы ногу Ахме вовремя отсекли, то мог бы выжить Ахма. Только зачем в селе дурачок, да ещё одноногий, да на одноглазой дурочке женатый?
А Фрумо уже на сносях. Но Агигульф-сосед её дома держит. В селе говорят, что после того, как они с Ахмой гостей выкликали, повредилась она в уме окончательно.
Ни свет ни заря проснулся я от страшного шума и гама – дед в бург собирался. Ильдихо он ещё с вечера загонял, а с утра за прочих домочадцев взялся. Вздумала было Ильдихо дерзить деду, видя, что тому некогда её за волосы оттаскать, но тут Ульф один только взгляд на неё бросил – и окаменела дерзкая наложница, как будто язык проглотила. Боялась Ульфа так, что кости у неё размягчались. А Ульф ни разу даже голоса на неё не поднял.
Дед походя Сванхильду за ухо дёрнул, раз под руку подвернулась. Все беспокоился, все Тарасмунду поучения оставлял – как без него дела вести. Говорил отцу нашему Тарасмунду, чтобы спуску никому не давал, за всеми приглядывал. Главное – дядю Агигульфа с собой забирает. С прочими же Тарасмунд как-нибудь и сам справится.
Мальцы чтоб без дела не сидели (это он про нас с братом Гизульфом, понятное дело, говорил). Чтобы к тому времени, как он, дед, вернётся, свинарник вычистили.
И ещё учил Тарасмунда, ежели завидит кого-нибудь в селе без дела шляющимся, пусть найдёт тому дело. В том и есть корень благочиния. Тем предки сильны были. Научится Тарасмунд всем дела находить – глядишь, сам старейшиной станет.
Ильдихо велел трав набрать (каких – сама знает) и Хродомеру отнести, чтобы поясницу полечил. А то хродомеровы бабы не в пример нашим тупые, в травах не понимают.
А мать наша Гизела (как обычно она поступает, когда дед расходится) в хлев ушла. Сказала – козу доить. И Галесвинта с ней уходит помогать. Вдвоём они эту козу порой до ночи доят, как всю в подойник не выкачали – до сих пор не понимаю.
А Сванхильда к козе не ходит. И оттого ей от деда всякий раз перепадает. Сванхильду любопытство губит. Лучше пусть уши распухнут, но зато все услышит и увидит. Дедушке не нравится, что у Сванхильды взгляд дерзкий.
Дедушка не раз говорил, что за такие взгляды в старину конями размётывали. Но им с Хродомером все недосуг Сванхильду разметать. Да и вообще измельчали люди.
Отец наш Тарасмунд не любит, когда дедушка такое о Сванхильде говорит.
Мне кажется, дедушка нарочно так говорит, чтобы отца позлить.
Я думаю, что дедушка хочет в нас древнюю благочинную свирепость и лютость воспитать, чтобы мы были как настоящие древние готы.
От шума и кутерьмы отец мой Тарасмунд из дома вышел – передохнуть. Я рядом был и слышал, как сказал Тарасмунд, не то мне, не то самому себе:
– Совсем стар стал дед. Раньше легче из дома уезжал.
Дедушка Рагнарис и дядя Агигульф двумя конями поехали.
Дедушка с собой много вещей взял. Он взял свой рогатый шлем, свой меч и щит, Арбром обгрызенный. Щит отдал дяде Агигульфу, чтобы тот нёс.
Дядя Агигульф свой щит брать не хотел. Не любил со щитом ездить. Но Ульф настоял, чтобы он взял щит. Дядя Агигульф злился, потому что ему пришлось с двумя щитами ехать. А ещё он злился, потому что Арегунда, эта вандалка, пришла из кузницы к нам на двор. Дело у неё какое-то было к матери нашей Гизеле. Арегунда тоже видела, как дядя Агигульф с двумя щитами на коня взгромождался. Дядя Агигульф был как башня с двумя воротами.
Дедушка дядю Агигульфа с утра заел, ко всему придирался. Говорил, что дядя Агигульф своим видом его, дедушку Рагнариса, опозорить хочет. И потом перед разными Гибамундами, Рикимерами да Арнульфами выхваляться и на гуслях с ними тренькать.
А Ульф – в издёвку, что ли? – ещё и копьё дяде Агигульфу подал. Велел взять копьё. Когда дядя Агигульф с коня к Ульфу наклонился, Ульф тихо сказал ему (я слышал), чтобы заставил дедушку Рагнариса самому свой щит взять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81