И в дом свой ушёл подготовить там все для деда на тот случай, если действительно дождь пойдёт.
Я удивился, потому что они мирно между собою говорили. Будто и не кричал дядя Ульф на больного деда и не бил дядю Агигульфа локтем, когда тот отогнать его пытался.
Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил.
Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
– Вандалам, небось, тревожно. Мы-то хоть все вместе, а их только двое. Да и кузница на отшибе.
Я ответил ему:
– Вандалы, что с них взять. Они все, небось, такие.
Но и мне тревожно было.
Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде – он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошёл куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
Потом Гизульф спросил:
– А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
Он ответил:
– Мать сказала. – И помолчав, добавил: – А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дыра на боку, так это Лиутпранд её сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
– Как уговаривать-то?
– Фрамеей.
Я всё ещё зол был на Лиутпранда, что он имя моё забыл, и потому сказал, что когда зверя берёшь, шкуру лучше не портить. Не от большого ума дыру в кольчуге проделал.
Гизульф за Лиутпранда обиделся и сказал, что я и так бы не добыл, не то что целую.
Чтобы о другом поговорить, я у Гизульфа насчёт сынка его спросил. Как, мол, Марда – и правда сынка ему родить хочет?
Гизульф раздражённо сказал, что не знает он ничего и не его это дело. Дед про то разговор завёл – вот пусть с отцом нашим Тарасмундом да с Валамиром, хозяином замарашкиным, и решают – становиться Марде брюхатой или нет.
Про деда упомянув помрачнел совсем Гизульф и замолк.
Я спросил его, почему он сынка не хочет. Напомнил, как мечтали мы о том, что сынков гизульфовых пугать будем, когда те подрастут.
Но Гизульф вдруг досадливо сплюнул, как это дядя Агигульф иногда делает, сказал, что и петух вон тоже у соседа Агигульфа во дворе риксом стать мечтал. Домечтался.
Буркнул, что спать хочет. И ушёл.
Гроза ближе стала. По небу гром прокатился. Недаром у Хродомера поясницу ломило.
Тут от телеги слабый голос донёсся – дед что-то говорил. Ему Ульф ответил. Я и не заметил, когда Ульф успел из своего дома к телеге вернуться.
И тотчас же от дома туда отец наш Тарасмунд пошёл. А я не видел, что отец рядом с нами во дворе стоял, так темно было.
Голоса стали громче. Теперь уже слышно было, что возле телеги ругаются. Вернее, дедушка моих отца и дядю честил на чём свет стоит. Мне поспокойнее стало. Коли дедушка ругается, значит, всё в порядке.
Но тут дедушкину брань Ульф перебил, грубо и резко, как никогда прежде никто не решался. Ульф сказал:
– Молчи и делай, как говорю! С тебя не убудет, если меч возьмёшь. А дальше лежи себе и дери себе глотку, сколько влезет. С мечом оно спокойнее будет.
И сразу мимо меня шаги послышались – кто-то в дом спешно вошёл. Не разобрать, отец или Ульф.
Из темноты голос дедушки раздался. Заревел Рагнарис яростно:
– Хоронить меня вздумали? Я вас!..
Тарасмунд на это дедушке сказал громко и спокойно, как ребёнку капризному:
– Вот и хорошо. Бери меч и казни нас. Ты только возьми.
Тут из дома грохот донёсся – это Ульф что-то в темноте опрокинул. И выругался. Я понял, что Ульф очень сердит, потому что он как-то непривычно зло ругался.
Я стоял, то грозу слушал, то голоса возле телеги. Отец что-то деду опять говорить стал, только очень тихо. Потом вдруг Тарасмунд сказал:
– Атаульф, иди сюда.
Я удивился тому, что он меня в этой темноте заметил.
Из дома Ульф выскочил с обнажённым мечом в руке, будто на врага мчался. Чуть не сшиб. Я за ним пошёл.
Когда я вслед за Ульфом к телеге подошёл, Тарасмунд нам сказал, что дедушка Рагнарис умер.
Ульф только зубами заскрипел и ушёл, ничего даже говорить не стал.
Я отцу моему Тарасмунду не поверил, потому что дедушка совсем не изменился. Какой лежал, такой и лежал. Я спросил:
– Он только что живой был. Когда он умер?
Отец сказал:
– Только что.
Мне казалось, что сейчас дед снова откроет глаза и ругать нас с отцом начнёт, что спать ему мешаем. Но отец сказал, что сам глаза ему закрыл.
Из темноты дядя Агигульф вдруг появился, за ним Ульф шёл, все ещё с мечом в руке.
Ульф ещё раз поглядел на деда и снова промолчал, только на меч взгляд бросил.
А дядя Агигульф вдруг расплылся, как баба, разом и нос у него красный стал, и глаза, щеки затряслись (даже в свете факелов я это заметил) – и заревел, завыл Агигульф, совсем по-детски. Ни Гизульф, ни я так никогда не плакали, даже когда маленькие были и больно ушибались.
Дядя Агигульф так страшно завыл, что надо всем селом, наверное, вой этот разнёсся. И гром в ответ прогремел почти над головами.
И тотчас же, дядин вой услышав, взвыла в доме Ильдихо, будто сука, у которой щенят утопили. Тянула на одной ноте, тоскливо.
Что дядя Агигульф убивается – то понятно было. Но я удивился тому, что и Ильдихо так по деду воет.
Дядя Агигульф вдруг выть перестал, к дому метнулся. Ульф за ним следом бросился.
Но тут дядя Агигульф снова выскочил из дома. В свете факела красновато сталь блеснула. Пока Ульф успел дядю Агигульфа поймать, тот уже плетень повалил и Ульфа зарубить хотел. Но с Ульфом ему не потягаться. Из темноты, где плетень упал, только рычанье доносилось и звон металла.
Потом слышно стало, как дядя Агигульф лютует и крушит все вокруг. Голос Ульфа доносился, проклятья изрыгающий. Затем вдруг стихло все.
Мы уж подумали, не зарубил ли Ульф дядю Агигульфа. Но в светлое пятно от факела Ульф вступил, оба меча держа, и свой, и агигульфов. И буркнул:
– Ничего, скоро очухается.
И сразу нам забылся дядя Агигульф.
Во дворе факелов прибавилось. Казалось, почти все село собралось к смертному ложу Рагнариса. А когда их оповестили, того мы не поняли.
Потом рассказывали, что Хродомер, уже спать отправившись, при первом ударе грома вздрогнул неожиданно и сказал, что надо бы к Рагнарису сходить. И не успел выговорить, как вой дяди Агигульфа над селом разнёсся. Так и узнали.
Хродомер к Рагнарису подошёл. Постоял, посмотрел. Сказал:
– Не зря всё же поясница у меня болела.
Только это и сказал. И прочь пошёл.
Когда деда Рагнариса только привезли на телеге, Хродомер к нам сразу пришёл, но ничего не сказал и ушёл. Хродомеровы потом говорили, что он всех на ночь глядя из дома выгнал и богам своим молился.
Уже спать ложась, бормотал Хродомер в бороду, что, мол, если доживёт до утра Рагнарис, он, Хродомер, ему меч в руки вложит и самолично зарубит Рагнариса, друга своего. Надо бы об этом с сыновьями Рагнариса потолковать, с Ульфом да с Агигульфом. С теми, которые богов отцовских чтут. И Тарасмунда в стороне держать нужно. Нельзя позволить, чтобы он отца родного пиршественных чертогов Вальхаллы лишил.
Так бормотал Хродомер, засыпая, пока тот первый удар грома не раскатился и звериный вой Ильдихо над селом не разнёсся.
Но про то мы только назавтра узнали.
Гроза всю ночь бушевала. Я сидел у дома под навесом, спать не мог. Из наших никто спать не мог. Женщины суетились. Посреди двора нелепо громоздилась телега с дедушкой, освещённая факелами, которые то и дело гасли под дождём. Сванхильда с Галесвинтой бегали взад-вперёд, новые факелы носили, покуда Ульф на них не шикнул. Мне думалось, что Ульф совсем не переживает из-за смерти дедушки, больно уж спокоен.
Ульф сказал, чтобы все шли в дом и перестали суетиться до утра. Спать никто не мог, поэтому собрались у очага и сидели молча. Лиутпранда и дяди Агигульфа с нами не было. Снаружи дождь шумел.
Мы сидели так долго, а потом Ульф снова вышел на дождь. Мы услышали, как Ульф что-то говорит на дворе, а после дядя Агигульф ему отвечает. Ульф обратно в дом вошёл, а дядя Агигульф нет. Гизела спросила, что с Агигульфом, но Ульф в ответ только буркнул невразумительное и рукой махнул.
Так и сидели мы, пока светать не начало.
Дождь уже кончился, а мы все сидели. Как совсем рассвело, Хродомер пришёл. К телеге подошёл, тяжело на посох опираясь, на Рагнариса долго смотрел. Уронил, ни к кому не обращаясь:
– Не успел я.
Тарасмунд спросил, о чём он говорит. Хродомер ответил, что собирался с вечера друга своего Рагнариса зарубить, чтобы не лишать того пиршественных чертогов Вальхаллы. Ибо негоже воину вот так, на постели, от немощи старческой умирать.
На это отец наш Тарасмунд, набычась, сказал, что на все Божья воля.
Хродомер уже посох свой поднял, в драку готов был лезть, но тут между отцом моим и Хродомером Ульф втёрся, усмехаясь криво. И сказал отцу моему Тарасмунду, что коли Рагнарис предан был старым богам, то и погребать его будут согласно старому обычаю, а он, Тарасмунд, хоть и стал теперь главой семьи, но над покойником не властен.
Хродомеру слова эти понравились и он сразу утихомирился.
Ульф же стоял между спорщиками, и лицо у него было неприятное. Чужим он показался мне вдруг, ибо почудилось мне, что смеётся он про себя и над отцом моим Тарасмундом, и над Хродомером.
Тут Хродомер заговорил с Ильдихо. Меня это удивило, потому что прежде старейшина Хродомер никогда не пускался в разговоры с дедушкиной наложницей. Тут же поклонился ей и спросил, не желает ли она последовать за Рагнарисом.
Ильдихо смутилась. Я раньше не видел, чтобы она так смущалась. Поглядела на Тарасмунда.
Тарасмунд же стоял весь красный, губу прикусив, и я видел, что отец вот-вот взорвётся.
Потом Ильдихо, глядя мимо Хродомера, резко сказала:
– Не желаю!
Ульф стоял рядом, глядел на всех пристально и травинку покусывал. Как на чужих смотрел на сородичей своих, и сам чужим казался.
Хродомер на Ильдихо заворчал, что в прежние, мол, времена наложницу такого человека, каким мой дедушка Рагнарис был, и спрашивать бы не стали. Без худого слова за господином её отправили.
Отец в сторону телеги поглядел и очень тихо сказал:
– Кончились старые времена, Хродомер.
– Оттого и плачу, – отозвался Хродомер.
Я удивился этим словам, потому что Хродомер вовсе не плакал.
В этот момент Ульф громко спросил:
– Что тебе, Гизела?
Мы повернулись и увидели, что к нам Гизела, наша мать, подошла. Стоит и странно смотрит на всех. Мать сказала:
– Ахма умер.
Я удивился тому, что брат мой, Ахма-дурачок, умер. Я уже и позабыл, что он ещё жив. По растерянным лицам остальных я понял, что и они про то забыли. Да и до Ахмы ли всем было, когда такой человек, как наш дедушка Рагнарис, нас покинул.
Тарасмунд матери нашей Гизеле велел к годье идти. Чтобы готовился Ахму-дурачка отпевать. Потом к Хродомеру повернувшись, сказал:
– Коли уж мёртвых хоронить по вере их, то сына моего Ахму по вере Бога Единого погребать буду.
Хродомер уже рот раскрыл, чтобы ответить, как Ульф вмешался. Сказал спокойно:
– Не время о мёртвых печься. Как бы самим не помереть, да так, что и похоронить некому будет.
Тут уж оба – и Хродомер, и Тарасмунд – на Ульфа ополчились. А он и в ус не дует. Урожай, говорит, только что сняли, чужаки в затылок дышат, людей не хватает – да и не такой человек был этот Ахма, чтобы по нему большую страву справлять.
И предложил Ахму вместе с дедушкой Рагнарисом проводить.
Тарасмунд заговорил было о том, что для Бога Единого нет великих и малых, для него все равно важны, и не ему, Ульфу, Божьим светом не просвещённому, о том судить.
На то Ульф улыбнулся чужой улыбкой и заметил, что не Тарасмунду, в таком случае, судить, каким светом он, Ульф, просвещён. И не о свете сейчас речь, а о том, как покойников не обидеть и живых от погибели уберечь. По людскому закону, как исстари велось, не следует разлучать деда с внуком. И коли умерли в один день, то пусть и под курганом рядом лежат. Ибо недвусмысленный знак был дан этой двойной кончиной. А ежели Тарасмунд того не видит, то это его, Тарасмунда, печаль.
На что отец наш Тарасмунд возразил, что напротив, следует отделить ничтожного Ахму, который в бурге небесном при Добром Сыне из последнего станет первым (как о том годья поёт), от могущественного в мире сём Рагнариса-воителя, блуждавшего в потёмках. Ибо враги человеку – домашние его, о чём годья в храме Бога Единого многажды пел.
Старейшина же Хродомер неожиданно мирно сказал на то отцу моему Тарасмунду:
– Когда глядишь на реку, то не можешь одну каплю воды отделить от другой. Так и род: кто отделит сына от отца, деда от внука, младшего от старшего? Все следуют один за другим в непрерывном потоке. – И добавил, что ушам его старым невыносимо глупости слушать, какие годья Винитар в храме поёт. Скорбно ему, что сын достойного Рагнариса, ныне старший в роду славном, глупости сии повторяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Я удивился, потому что они мирно между собою говорили. Будто и не кричал дядя Ульф на больного деда и не бил дядю Агигульфа локтем, когда тот отогнать его пытался.
Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил.
Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
– Вандалам, небось, тревожно. Мы-то хоть все вместе, а их только двое. Да и кузница на отшибе.
Я ответил ему:
– Вандалы, что с них взять. Они все, небось, такие.
Но и мне тревожно было.
Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде – он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошёл куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
Потом Гизульф спросил:
– А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
Он ответил:
– Мать сказала. – И помолчав, добавил: – А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дыра на боку, так это Лиутпранд её сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
– Как уговаривать-то?
– Фрамеей.
Я всё ещё зол был на Лиутпранда, что он имя моё забыл, и потому сказал, что когда зверя берёшь, шкуру лучше не портить. Не от большого ума дыру в кольчуге проделал.
Гизульф за Лиутпранда обиделся и сказал, что я и так бы не добыл, не то что целую.
Чтобы о другом поговорить, я у Гизульфа насчёт сынка его спросил. Как, мол, Марда – и правда сынка ему родить хочет?
Гизульф раздражённо сказал, что не знает он ничего и не его это дело. Дед про то разговор завёл – вот пусть с отцом нашим Тарасмундом да с Валамиром, хозяином замарашкиным, и решают – становиться Марде брюхатой или нет.
Про деда упомянув помрачнел совсем Гизульф и замолк.
Я спросил его, почему он сынка не хочет. Напомнил, как мечтали мы о том, что сынков гизульфовых пугать будем, когда те подрастут.
Но Гизульф вдруг досадливо сплюнул, как это дядя Агигульф иногда делает, сказал, что и петух вон тоже у соседа Агигульфа во дворе риксом стать мечтал. Домечтался.
Буркнул, что спать хочет. И ушёл.
Гроза ближе стала. По небу гром прокатился. Недаром у Хродомера поясницу ломило.
Тут от телеги слабый голос донёсся – дед что-то говорил. Ему Ульф ответил. Я и не заметил, когда Ульф успел из своего дома к телеге вернуться.
И тотчас же от дома туда отец наш Тарасмунд пошёл. А я не видел, что отец рядом с нами во дворе стоял, так темно было.
Голоса стали громче. Теперь уже слышно было, что возле телеги ругаются. Вернее, дедушка моих отца и дядю честил на чём свет стоит. Мне поспокойнее стало. Коли дедушка ругается, значит, всё в порядке.
Но тут дедушкину брань Ульф перебил, грубо и резко, как никогда прежде никто не решался. Ульф сказал:
– Молчи и делай, как говорю! С тебя не убудет, если меч возьмёшь. А дальше лежи себе и дери себе глотку, сколько влезет. С мечом оно спокойнее будет.
И сразу мимо меня шаги послышались – кто-то в дом спешно вошёл. Не разобрать, отец или Ульф.
Из темноты голос дедушки раздался. Заревел Рагнарис яростно:
– Хоронить меня вздумали? Я вас!..
Тарасмунд на это дедушке сказал громко и спокойно, как ребёнку капризному:
– Вот и хорошо. Бери меч и казни нас. Ты только возьми.
Тут из дома грохот донёсся – это Ульф что-то в темноте опрокинул. И выругался. Я понял, что Ульф очень сердит, потому что он как-то непривычно зло ругался.
Я стоял, то грозу слушал, то голоса возле телеги. Отец что-то деду опять говорить стал, только очень тихо. Потом вдруг Тарасмунд сказал:
– Атаульф, иди сюда.
Я удивился тому, что он меня в этой темноте заметил.
Из дома Ульф выскочил с обнажённым мечом в руке, будто на врага мчался. Чуть не сшиб. Я за ним пошёл.
Когда я вслед за Ульфом к телеге подошёл, Тарасмунд нам сказал, что дедушка Рагнарис умер.
Ульф только зубами заскрипел и ушёл, ничего даже говорить не стал.
Я отцу моему Тарасмунду не поверил, потому что дедушка совсем не изменился. Какой лежал, такой и лежал. Я спросил:
– Он только что живой был. Когда он умер?
Отец сказал:
– Только что.
Мне казалось, что сейчас дед снова откроет глаза и ругать нас с отцом начнёт, что спать ему мешаем. Но отец сказал, что сам глаза ему закрыл.
Из темноты дядя Агигульф вдруг появился, за ним Ульф шёл, все ещё с мечом в руке.
Ульф ещё раз поглядел на деда и снова промолчал, только на меч взгляд бросил.
А дядя Агигульф вдруг расплылся, как баба, разом и нос у него красный стал, и глаза, щеки затряслись (даже в свете факелов я это заметил) – и заревел, завыл Агигульф, совсем по-детски. Ни Гизульф, ни я так никогда не плакали, даже когда маленькие были и больно ушибались.
Дядя Агигульф так страшно завыл, что надо всем селом, наверное, вой этот разнёсся. И гром в ответ прогремел почти над головами.
И тотчас же, дядин вой услышав, взвыла в доме Ильдихо, будто сука, у которой щенят утопили. Тянула на одной ноте, тоскливо.
Что дядя Агигульф убивается – то понятно было. Но я удивился тому, что и Ильдихо так по деду воет.
Дядя Агигульф вдруг выть перестал, к дому метнулся. Ульф за ним следом бросился.
Но тут дядя Агигульф снова выскочил из дома. В свете факела красновато сталь блеснула. Пока Ульф успел дядю Агигульфа поймать, тот уже плетень повалил и Ульфа зарубить хотел. Но с Ульфом ему не потягаться. Из темноты, где плетень упал, только рычанье доносилось и звон металла.
Потом слышно стало, как дядя Агигульф лютует и крушит все вокруг. Голос Ульфа доносился, проклятья изрыгающий. Затем вдруг стихло все.
Мы уж подумали, не зарубил ли Ульф дядю Агигульфа. Но в светлое пятно от факела Ульф вступил, оба меча держа, и свой, и агигульфов. И буркнул:
– Ничего, скоро очухается.
И сразу нам забылся дядя Агигульф.
Во дворе факелов прибавилось. Казалось, почти все село собралось к смертному ложу Рагнариса. А когда их оповестили, того мы не поняли.
Потом рассказывали, что Хродомер, уже спать отправившись, при первом ударе грома вздрогнул неожиданно и сказал, что надо бы к Рагнарису сходить. И не успел выговорить, как вой дяди Агигульфа над селом разнёсся. Так и узнали.
Хродомер к Рагнарису подошёл. Постоял, посмотрел. Сказал:
– Не зря всё же поясница у меня болела.
Только это и сказал. И прочь пошёл.
Когда деда Рагнариса только привезли на телеге, Хродомер к нам сразу пришёл, но ничего не сказал и ушёл. Хродомеровы потом говорили, что он всех на ночь глядя из дома выгнал и богам своим молился.
Уже спать ложась, бормотал Хродомер в бороду, что, мол, если доживёт до утра Рагнарис, он, Хродомер, ему меч в руки вложит и самолично зарубит Рагнариса, друга своего. Надо бы об этом с сыновьями Рагнариса потолковать, с Ульфом да с Агигульфом. С теми, которые богов отцовских чтут. И Тарасмунда в стороне держать нужно. Нельзя позволить, чтобы он отца родного пиршественных чертогов Вальхаллы лишил.
Так бормотал Хродомер, засыпая, пока тот первый удар грома не раскатился и звериный вой Ильдихо над селом не разнёсся.
Но про то мы только назавтра узнали.
Гроза всю ночь бушевала. Я сидел у дома под навесом, спать не мог. Из наших никто спать не мог. Женщины суетились. Посреди двора нелепо громоздилась телега с дедушкой, освещённая факелами, которые то и дело гасли под дождём. Сванхильда с Галесвинтой бегали взад-вперёд, новые факелы носили, покуда Ульф на них не шикнул. Мне думалось, что Ульф совсем не переживает из-за смерти дедушки, больно уж спокоен.
Ульф сказал, чтобы все шли в дом и перестали суетиться до утра. Спать никто не мог, поэтому собрались у очага и сидели молча. Лиутпранда и дяди Агигульфа с нами не было. Снаружи дождь шумел.
Мы сидели так долго, а потом Ульф снова вышел на дождь. Мы услышали, как Ульф что-то говорит на дворе, а после дядя Агигульф ему отвечает. Ульф обратно в дом вошёл, а дядя Агигульф нет. Гизела спросила, что с Агигульфом, но Ульф в ответ только буркнул невразумительное и рукой махнул.
Так и сидели мы, пока светать не начало.
Дождь уже кончился, а мы все сидели. Как совсем рассвело, Хродомер пришёл. К телеге подошёл, тяжело на посох опираясь, на Рагнариса долго смотрел. Уронил, ни к кому не обращаясь:
– Не успел я.
Тарасмунд спросил, о чём он говорит. Хродомер ответил, что собирался с вечера друга своего Рагнариса зарубить, чтобы не лишать того пиршественных чертогов Вальхаллы. Ибо негоже воину вот так, на постели, от немощи старческой умирать.
На это отец наш Тарасмунд, набычась, сказал, что на все Божья воля.
Хродомер уже посох свой поднял, в драку готов был лезть, но тут между отцом моим и Хродомером Ульф втёрся, усмехаясь криво. И сказал отцу моему Тарасмунду, что коли Рагнарис предан был старым богам, то и погребать его будут согласно старому обычаю, а он, Тарасмунд, хоть и стал теперь главой семьи, но над покойником не властен.
Хродомеру слова эти понравились и он сразу утихомирился.
Ульф же стоял между спорщиками, и лицо у него было неприятное. Чужим он показался мне вдруг, ибо почудилось мне, что смеётся он про себя и над отцом моим Тарасмундом, и над Хродомером.
Тут Хродомер заговорил с Ильдихо. Меня это удивило, потому что прежде старейшина Хродомер никогда не пускался в разговоры с дедушкиной наложницей. Тут же поклонился ей и спросил, не желает ли она последовать за Рагнарисом.
Ильдихо смутилась. Я раньше не видел, чтобы она так смущалась. Поглядела на Тарасмунда.
Тарасмунд же стоял весь красный, губу прикусив, и я видел, что отец вот-вот взорвётся.
Потом Ильдихо, глядя мимо Хродомера, резко сказала:
– Не желаю!
Ульф стоял рядом, глядел на всех пристально и травинку покусывал. Как на чужих смотрел на сородичей своих, и сам чужим казался.
Хродомер на Ильдихо заворчал, что в прежние, мол, времена наложницу такого человека, каким мой дедушка Рагнарис был, и спрашивать бы не стали. Без худого слова за господином её отправили.
Отец в сторону телеги поглядел и очень тихо сказал:
– Кончились старые времена, Хродомер.
– Оттого и плачу, – отозвался Хродомер.
Я удивился этим словам, потому что Хродомер вовсе не плакал.
В этот момент Ульф громко спросил:
– Что тебе, Гизела?
Мы повернулись и увидели, что к нам Гизела, наша мать, подошла. Стоит и странно смотрит на всех. Мать сказала:
– Ахма умер.
Я удивился тому, что брат мой, Ахма-дурачок, умер. Я уже и позабыл, что он ещё жив. По растерянным лицам остальных я понял, что и они про то забыли. Да и до Ахмы ли всем было, когда такой человек, как наш дедушка Рагнарис, нас покинул.
Тарасмунд матери нашей Гизеле велел к годье идти. Чтобы готовился Ахму-дурачка отпевать. Потом к Хродомеру повернувшись, сказал:
– Коли уж мёртвых хоронить по вере их, то сына моего Ахму по вере Бога Единого погребать буду.
Хродомер уже рот раскрыл, чтобы ответить, как Ульф вмешался. Сказал спокойно:
– Не время о мёртвых печься. Как бы самим не помереть, да так, что и похоронить некому будет.
Тут уж оба – и Хродомер, и Тарасмунд – на Ульфа ополчились. А он и в ус не дует. Урожай, говорит, только что сняли, чужаки в затылок дышат, людей не хватает – да и не такой человек был этот Ахма, чтобы по нему большую страву справлять.
И предложил Ахму вместе с дедушкой Рагнарисом проводить.
Тарасмунд заговорил было о том, что для Бога Единого нет великих и малых, для него все равно важны, и не ему, Ульфу, Божьим светом не просвещённому, о том судить.
На то Ульф улыбнулся чужой улыбкой и заметил, что не Тарасмунду, в таком случае, судить, каким светом он, Ульф, просвещён. И не о свете сейчас речь, а о том, как покойников не обидеть и живых от погибели уберечь. По людскому закону, как исстари велось, не следует разлучать деда с внуком. И коли умерли в один день, то пусть и под курганом рядом лежат. Ибо недвусмысленный знак был дан этой двойной кончиной. А ежели Тарасмунд того не видит, то это его, Тарасмунда, печаль.
На что отец наш Тарасмунд возразил, что напротив, следует отделить ничтожного Ахму, который в бурге небесном при Добром Сыне из последнего станет первым (как о том годья поёт), от могущественного в мире сём Рагнариса-воителя, блуждавшего в потёмках. Ибо враги человеку – домашние его, о чём годья в храме Бога Единого многажды пел.
Старейшина же Хродомер неожиданно мирно сказал на то отцу моему Тарасмунду:
– Когда глядишь на реку, то не можешь одну каплю воды отделить от другой. Так и род: кто отделит сына от отца, деда от внука, младшего от старшего? Все следуют один за другим в непрерывном потоке. – И добавил, что ушам его старым невыносимо глупости слушать, какие годья Винитар в храме поёт. Скорбно ему, что сын достойного Рагнариса, ныне старший в роду славном, глупости сии повторяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81