Тогда на что обижаться? Так уж случилось. Выпал самый неблагоприятный из сценариев. Все попрятались по норам. Скауген слишком хорошо знал, что авария на континентальном склоне рано или поздно попадёт в печать. Опрос, который «Статойл» провёл среди других концернов, запустил процесс, который уже не остановить. Теперь все будут давить друг на друга. Перед лицом грозящей природной катастрофы конспирация больше невозможна. Теперь речь идёт лишь о том, кто в этой критической ситуации выйдет из виража элегантнее остальных, а кто погибнет.
Стоун кипел от гнева. Ему тошно было видеть, как Финн Скауген разыгрывал из себя оскорблённую невинность. Его игра была подлее, чем всё, что Клиффорд Стоун мог представить себе в свои чернейшие минуты. Какое уж такое преступление он совершил? Да, он действовал в расширенных рамках, но почему? Потому что ему дали добро на эти рамки! Как ни смешно, но он ими по-настоящему так ни разу и не воспользовался. Неизвестный червь, ну и что? Да он и думать забыл про это идиотское экспертное заключение. Какой червь мог подвергнуть опасности мореплавание или представить угрозу для буровых островов? Ведь миллиарды планктонных организмов роятся вокруг тысяч кораблей. Что же им теперь, оставаться в порту от страха перед новым усоногим рачком? – их новые разновидности то и дело открывают.
Потом с гидратами. Дело не стоит выеденного яйца. Газовыделение держится в абсолютно безопасных пределах. Ну а если бы он предъявил это заключение комиссии? Проклятые бюрократы во всём, что им подано горячим, ковыряются так долго, что от блюда остаётся лишь холодная размазня. Они бы остановили строительство из-за пустяка.
Виновата система, мрачно думал Стоун. А в первую очередь Скауген с его отвратительным ханжеством. Начальство хлопает тебя по плечу и говорит: молодчина, так держать, но смотри, чтоб тебя не поймали, потому что тогда наше дело сторона! Это они виноваты в незаслуженной беде Стоуна. И Тина Лунд тоже хороша – влезла в доверие к Скаугену, чтобы получить хорошую должность; не исключено, что этот говнюк трахает её! Да наверняка. А разве бы она стала трахаться с ним, со Стоуном? Паскуда. И ему ещё пришлось благодарить эту сучку за то, что она упросила Скаугена дать ему шанс найти на дне потерянную фабрику. А чего ждут от этого шанса – тоже ясно как белый день. Это не шанс, а ловушка. Все, все его предали!
Но он им покажет. Клиффорд Стоун ещё не сдался. Что бы там ни случилось с фабрикой, он её отыщет и приведёт в порядок. Вот тогда посмотрим, кто кого.
Он сам выяснит все причины.
Сам, лично!
«Торвальдсон» между тем уже попытался отсканировать местонахождение фабрики при помощи веерного сонара. Сооружение бесследно исчезло. Там, где оно стояло, изменилась морфология морского дна. Там зияла какая-то яма, которой ещё несколько дней назад не было. Стоун не мог отрицать, что при мысли о глубине ему становилось так же муторно, как и экипажу судна. Но он подавлял страх. Он думал только о своём погружении и о том, как он выведет причины аварии на чистую воду.
Неустрашимый Клиффорд Стоун. Человек дела!
Батискаф на палубе юта «Торвальдсона» уже был готов унести его на девятьсот метров в глубину моря. Разумеется, лучше было бы послать на разведку робота. Жан-Жак Альбан и все остальные на борту настоятельно советовали ему сделать это. «Виктор» располагал отличными камерами, сенсибильным манипулятором и всеми инструментами для быстрой обработки данных. Но впечатление будет сильнее, если он спустится на дно сам. Тогда в концерне поймут, что Клиффорд Стоун не сторонник полумер. Кроме того, он не разделял точку зрения Альбана. Как-то на «Солнце» он беседовал с Герхардом Борманом о погружении на батискафе. Сам Борман уже спускался на легендарном «Альвине» у Орегона. Когда он об этом рассказывал, в его глазах появлялась мечтательная дымка. «Я видел тысячи видеозаписей роботов. Сами по себе эти записи были очень впечатляющи. Но оказаться там самому, эта трёхмерность – такое ни с чем не сравнить».
И ещё он сказал, что никакая машина не заменит полностью органы чувств и интуицию человека.
Стоун мрачно улыбнулся.
Теперь настала его очередь. Благодаря его отличным связям они быстро получили в своё распоряжение батискаф DR-1002, Deep Rover, лёгкое сооружение нового поколения. На массивных полозьях с двумя многосуставными манипуляторами покоился совершенно прозрачный шар. Внутри шара размещались два удобных сиденья с элементами управления по бокам. Стоун был очень доволен своим выбором.
Пилот, коренастый морской лётчик на пенсии, которого все называли просто Эдди, уже сидел в батискафе и проверял приборы. Как обычно, перед тем, как опустить аппарат в воду, на палубе суетилось множество народу – матросы, техники и учёные. Стоун подозвал Альбана.
– Где фотограф? – нетерпеливо спросил он. – И парень с камерой?
– Понятия не имею, – сказал Альбан. – Оператор только что тут лазил.
– Ну так пусть подлезет скорее, – пролаял Стоун. – Мы не спустимся, пока всё не будет задокументировано.
Альбан напряг морщины на лбу и глянул в сторону моря. День был пасмурный, с плохой видимостью.
– Воняет, – сказал он. Стоун пожал плечами.
– Это из-за метана.
– Становится всё хуже.
И действительно, над морем стоял сернистый запах. Должно быть, на дне высвобождались изрядные количества газа. Все присутствующие уже видели, что творится на материковом склоне, они видели кишащих червей и поднимающиеся пузыри. Никто не хотел задумываться над тем, чем это может кончиться, но то, что море воняло, было плохим знаком.
– Всё снова войдёт в норму, – сказал Стоун. Альбан посмотрел на него.
– Послушайте, Стоун, я бы на вашем месте оставил эту затею.
– Какую?
– Погружение на батискафе.
– Что за глупости! – Стоун сердито оглянулся. – Да где же этот чёртов фотограф?
– Это рискованно.
– Чепуха.
– Кроме того, барометр падает. Будет шторм.
– Шторм для батискафа ничто, мне ли вам объяснять? Мы спускаемся – и баста.
– Стоун, для чего это вам?
– Так мы скорее разберёмся с ситуацией, – поучающе ответил Стоун. – Ничего с этим шариком не сделается, он рассчитан на четыре километра глубины…
– На четырёх километрах его сплющит, – сухо поправил его Альбан. – А допущен он до тысячи метров.
– Сам знаю. Ну и что? Мы спускаемся на девятьсот, кто же говорит о четырёх тысячах? Что вообще может случиться, скажите на милость?
– Не знаю. Но дно под нами изменилось, а в водяном столбе всё больше газа. Эхолот не обнаружил фабрику, и у нас нет ни малейшего представления о том, что творится внизу.
– Может, где-то что-то и сползло. Или провалилось. В худшем случае – наша фабрика просела. Такое бывает.
– Да. Может быть. Однако посмотреть мог бы и робот, – нервно сказал Альбан. – Но вам непременно хочется погеройствовать.
Стоун двумя пальцами показал на свои глаза:
– Вот этим я лучше увижу, что случилось. Понимаете? Прямо на месте разберусь. Проблемы так и решают: идут и делают.
– Хорошо. О’кей.
– Итак, когда же мы спускаемся? – Стоун посмотрел на часы. – Ага, через полчаса. Нет, через двадцать минут. Чудесно.
Он помахал Эдди. Пилот вскинул руку и снова обратился к приборам.
– У нас лучший пилот, какого можно раздобыть. А в случае чего я и сам справлюсь с управлением.
Альбан молчал.
– Я хочу ещё раз посмотреть план погружения. Если что, я в каюте. И пожалуйста, Жан, найдите этих операторов. Притащите их сюда, если они ещё не свалились за борт.
* * *
Тронхейм, Норвегия
– Туалетная вода для бритья, – напомнил себе Йохансон.
Неужто у него кончилась туалетная вода? Быть того не могло. Вино и косметика у него не кончались. Где-то наверняка завалялся флакон Kiton Eau de Toilette.
Он перерыл весь зеркальный шкафчик в ванной, хотя пора было выходить из дома. Вертолёт ждал на площадке перед исследовательским центром, чтобы доставить его на встречу с Карен Уивер. Но человеку, придающему такое значение своей инсценированной неряшливости, уложить чемодан гораздо труднее, чем какому-нибудь аккуратисту. Аккуратист не морочится тем, как бы ему поизысканнее промахнуться в выборе цвета пиджака.
Флакон наконец отыскался за двумя баллончиками пенки для укладки волос.
Он сунул флакон в футляр для косметики, втиснул его в дорожную сумку вместе с томиком стихов Уолта Уитмена и защёлкнул шарниры.
День пятый!
Прихватил ли он компакт-диски? На одном из них он записал данные, иллюстрирующие его чудесную идею насчёт высшего заговора. Может, будет случай обсудить это с журналисткой.
Пружинистым шагом он вышел из дома в Киркегате и сел в джип на другой стороне улицы. Почему-то с раннего утра он чувствовал себя приподнято, его просто распирала истерическая жажда деятельности. Прежде чем завести мотор, он бросил взгляд на фасад своего дома.
Над Тронхеймом лежала сырая мгла, размывавшая все контуры. Даже его дом на другой стороне улицы показался ему уплощённым. Почти как на картине.
Что творится с вещами, которые любишь?
Почему он мог часами стоять перед полотнами Ван Гога, чувствуя в себе умиротворение, как будто они были написаны не отчаявшимся параноиком, а безупречно счастливым человеком?
Потому что ничто не могло разрушить впечатление.
Конечно, картину можно уничтожить. Но пока она существует, мгновение, запечатлённое в масле, остаётся окончательным. Вангоговские подсолнухи никогда не могли бы увянуть. На железнодорожный мост в Арле не могла бы упасть бомба. Ничто не могло лишить написанный маслом мотив его обязательности, даже если замазать картину. Оригинал под верхним слоем всё равно останется. Даже портрет человека с заострёнными чертами лица и белой повязкой через ухо, разглядывающего наблюдателя своими глубоко посаженными глазами, располагал некой благодатной надёжностью, потому что хотя бы на картине он не мог стать ещё несчастнее, не мог постареть. Он воплотил вечное мгновение. Он победил. В конечном счёте он восторжествовал над мучителями и невеждами, силой своей кисти и своего гения он просто обвёл их вокруг пальца.
Йохансон разглядывал свой дом.
Вот был бы он картиной – и я вместе с ним на той картине, думал он.
Домик на озере – это была бы следующая дивная картина; рядом портрет его бывшей жены и ещё несколько портретов – женщин, которых он знал, друзей и, конечно же, Тины Лунд. Пусть даже рука об руку с Каре Свердрупом. Да. Почему нет? Картина, на которой Тина наконец угомонилась бы, на все времена. Он не пожалел бы для неё душевного покоя и мира.
Внезапно его охватил смутный страх утраты.
Мир меняется, думал он. Он смыкается над нами. В некоем тайном месте о чём-то договорились – без нас. Люди там не присутствовали.
А такой красивый дом. Такой весёлый.
Он завёл мотор, и машина тронулась.
* * *
Киль, Германия
Эрвин Сьюсс вошёл в кабинет Бормана, за ним следом – Ивонна Мирбах.
– Позвони этому Йохансону, – сказал он. – Немедленно.
Борман знал директора «Геомара» достаточно давно, чтобы понять, что случилось нечто чрезвычайное. Нечто, сокрушившее Сьюсса.
– Что произошло? – спросил он, хотя уже догадывался. Мирбах подвинула стул и села.
– Мы просчитали на компьютере весь сценарий. Коллапс наступит раньше, чем мы думали.
Борман нахмурил лоб.
– В прошлый раз мы сомневались, что дело вообще дойдет до коллапса.
– Боюсь, что дойдёт, – сказал Сьюсс.
– Консорциумы бактерий?
– Да.
Борман почувствовал, как на лбу у него проступает холодный пот. Этого не может быть, думал он. Это же всего лишь бактерии, микроскопически маленькие организмы. Внезапно он начал рассуждать по-детски. Как может нечто столь крохотное разрушить ледяной покров толщиной больше ста метров? Что может сделать какой-то микроб на тысячах квадратных километров морского дна? Это нереально. Не бывать этому.
Они мало знали о консорциумах. Ясно было лишь то, что на глубине моря микроорганизмы разных видов объединялись в симбиоз. Серные бактерии связывались с археями – первобытными одноклеточными, представителями вообще самой древней формы жизни. Симбиозы были чрезвычайно успешны. Первые консорциумы на поверхности гидрата метана были обнаружены несколько лет назад. Серные бактерии с помощью кислорода усваивали то, что получали от архей: водород, двуокись углерода и различные углеводороды. А археи выделяли эти вещества, только напитавшись как следует своим любимым кушаньем.
Метаном.
В известной мере и серные бактерии жили метаном, только не напрямую. Поскольку в основном метан залегал в осадочном слое, лишённом кислорода, а серные бактерии без кислорода жить не могли. А археи могли. Они были в состоянии расщеплять метан без кислорода, да ещё и на километровых глубинах ниже поверхности земли. По некоторым оценкам, они перерабатывали за год триста миллионов тонн морского метана – может быть, на благо мировому климату, поскольку расщеплённый метан не мог выйти в атмосферу в качестве парникового газа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Стоун кипел от гнева. Ему тошно было видеть, как Финн Скауген разыгрывал из себя оскорблённую невинность. Его игра была подлее, чем всё, что Клиффорд Стоун мог представить себе в свои чернейшие минуты. Какое уж такое преступление он совершил? Да, он действовал в расширенных рамках, но почему? Потому что ему дали добро на эти рамки! Как ни смешно, но он ими по-настоящему так ни разу и не воспользовался. Неизвестный червь, ну и что? Да он и думать забыл про это идиотское экспертное заключение. Какой червь мог подвергнуть опасности мореплавание или представить угрозу для буровых островов? Ведь миллиарды планктонных организмов роятся вокруг тысяч кораблей. Что же им теперь, оставаться в порту от страха перед новым усоногим рачком? – их новые разновидности то и дело открывают.
Потом с гидратами. Дело не стоит выеденного яйца. Газовыделение держится в абсолютно безопасных пределах. Ну а если бы он предъявил это заключение комиссии? Проклятые бюрократы во всём, что им подано горячим, ковыряются так долго, что от блюда остаётся лишь холодная размазня. Они бы остановили строительство из-за пустяка.
Виновата система, мрачно думал Стоун. А в первую очередь Скауген с его отвратительным ханжеством. Начальство хлопает тебя по плечу и говорит: молодчина, так держать, но смотри, чтоб тебя не поймали, потому что тогда наше дело сторона! Это они виноваты в незаслуженной беде Стоуна. И Тина Лунд тоже хороша – влезла в доверие к Скаугену, чтобы получить хорошую должность; не исключено, что этот говнюк трахает её! Да наверняка. А разве бы она стала трахаться с ним, со Стоуном? Паскуда. И ему ещё пришлось благодарить эту сучку за то, что она упросила Скаугена дать ему шанс найти на дне потерянную фабрику. А чего ждут от этого шанса – тоже ясно как белый день. Это не шанс, а ловушка. Все, все его предали!
Но он им покажет. Клиффорд Стоун ещё не сдался. Что бы там ни случилось с фабрикой, он её отыщет и приведёт в порядок. Вот тогда посмотрим, кто кого.
Он сам выяснит все причины.
Сам, лично!
«Торвальдсон» между тем уже попытался отсканировать местонахождение фабрики при помощи веерного сонара. Сооружение бесследно исчезло. Там, где оно стояло, изменилась морфология морского дна. Там зияла какая-то яма, которой ещё несколько дней назад не было. Стоун не мог отрицать, что при мысли о глубине ему становилось так же муторно, как и экипажу судна. Но он подавлял страх. Он думал только о своём погружении и о том, как он выведет причины аварии на чистую воду.
Неустрашимый Клиффорд Стоун. Человек дела!
Батискаф на палубе юта «Торвальдсона» уже был готов унести его на девятьсот метров в глубину моря. Разумеется, лучше было бы послать на разведку робота. Жан-Жак Альбан и все остальные на борту настоятельно советовали ему сделать это. «Виктор» располагал отличными камерами, сенсибильным манипулятором и всеми инструментами для быстрой обработки данных. Но впечатление будет сильнее, если он спустится на дно сам. Тогда в концерне поймут, что Клиффорд Стоун не сторонник полумер. Кроме того, он не разделял точку зрения Альбана. Как-то на «Солнце» он беседовал с Герхардом Борманом о погружении на батискафе. Сам Борман уже спускался на легендарном «Альвине» у Орегона. Когда он об этом рассказывал, в его глазах появлялась мечтательная дымка. «Я видел тысячи видеозаписей роботов. Сами по себе эти записи были очень впечатляющи. Но оказаться там самому, эта трёхмерность – такое ни с чем не сравнить».
И ещё он сказал, что никакая машина не заменит полностью органы чувств и интуицию человека.
Стоун мрачно улыбнулся.
Теперь настала его очередь. Благодаря его отличным связям они быстро получили в своё распоряжение батискаф DR-1002, Deep Rover, лёгкое сооружение нового поколения. На массивных полозьях с двумя многосуставными манипуляторами покоился совершенно прозрачный шар. Внутри шара размещались два удобных сиденья с элементами управления по бокам. Стоун был очень доволен своим выбором.
Пилот, коренастый морской лётчик на пенсии, которого все называли просто Эдди, уже сидел в батискафе и проверял приборы. Как обычно, перед тем, как опустить аппарат в воду, на палубе суетилось множество народу – матросы, техники и учёные. Стоун подозвал Альбана.
– Где фотограф? – нетерпеливо спросил он. – И парень с камерой?
– Понятия не имею, – сказал Альбан. – Оператор только что тут лазил.
– Ну так пусть подлезет скорее, – пролаял Стоун. – Мы не спустимся, пока всё не будет задокументировано.
Альбан напряг морщины на лбу и глянул в сторону моря. День был пасмурный, с плохой видимостью.
– Воняет, – сказал он. Стоун пожал плечами.
– Это из-за метана.
– Становится всё хуже.
И действительно, над морем стоял сернистый запах. Должно быть, на дне высвобождались изрядные количества газа. Все присутствующие уже видели, что творится на материковом склоне, они видели кишащих червей и поднимающиеся пузыри. Никто не хотел задумываться над тем, чем это может кончиться, но то, что море воняло, было плохим знаком.
– Всё снова войдёт в норму, – сказал Стоун. Альбан посмотрел на него.
– Послушайте, Стоун, я бы на вашем месте оставил эту затею.
– Какую?
– Погружение на батискафе.
– Что за глупости! – Стоун сердито оглянулся. – Да где же этот чёртов фотограф?
– Это рискованно.
– Чепуха.
– Кроме того, барометр падает. Будет шторм.
– Шторм для батискафа ничто, мне ли вам объяснять? Мы спускаемся – и баста.
– Стоун, для чего это вам?
– Так мы скорее разберёмся с ситуацией, – поучающе ответил Стоун. – Ничего с этим шариком не сделается, он рассчитан на четыре километра глубины…
– На четырёх километрах его сплющит, – сухо поправил его Альбан. – А допущен он до тысячи метров.
– Сам знаю. Ну и что? Мы спускаемся на девятьсот, кто же говорит о четырёх тысячах? Что вообще может случиться, скажите на милость?
– Не знаю. Но дно под нами изменилось, а в водяном столбе всё больше газа. Эхолот не обнаружил фабрику, и у нас нет ни малейшего представления о том, что творится внизу.
– Может, где-то что-то и сползло. Или провалилось. В худшем случае – наша фабрика просела. Такое бывает.
– Да. Может быть. Однако посмотреть мог бы и робот, – нервно сказал Альбан. – Но вам непременно хочется погеройствовать.
Стоун двумя пальцами показал на свои глаза:
– Вот этим я лучше увижу, что случилось. Понимаете? Прямо на месте разберусь. Проблемы так и решают: идут и делают.
– Хорошо. О’кей.
– Итак, когда же мы спускаемся? – Стоун посмотрел на часы. – Ага, через полчаса. Нет, через двадцать минут. Чудесно.
Он помахал Эдди. Пилот вскинул руку и снова обратился к приборам.
– У нас лучший пилот, какого можно раздобыть. А в случае чего я и сам справлюсь с управлением.
Альбан молчал.
– Я хочу ещё раз посмотреть план погружения. Если что, я в каюте. И пожалуйста, Жан, найдите этих операторов. Притащите их сюда, если они ещё не свалились за борт.
* * *
Тронхейм, Норвегия
– Туалетная вода для бритья, – напомнил себе Йохансон.
Неужто у него кончилась туалетная вода? Быть того не могло. Вино и косметика у него не кончались. Где-то наверняка завалялся флакон Kiton Eau de Toilette.
Он перерыл весь зеркальный шкафчик в ванной, хотя пора было выходить из дома. Вертолёт ждал на площадке перед исследовательским центром, чтобы доставить его на встречу с Карен Уивер. Но человеку, придающему такое значение своей инсценированной неряшливости, уложить чемодан гораздо труднее, чем какому-нибудь аккуратисту. Аккуратист не морочится тем, как бы ему поизысканнее промахнуться в выборе цвета пиджака.
Флакон наконец отыскался за двумя баллончиками пенки для укладки волос.
Он сунул флакон в футляр для косметики, втиснул его в дорожную сумку вместе с томиком стихов Уолта Уитмена и защёлкнул шарниры.
День пятый!
Прихватил ли он компакт-диски? На одном из них он записал данные, иллюстрирующие его чудесную идею насчёт высшего заговора. Может, будет случай обсудить это с журналисткой.
Пружинистым шагом он вышел из дома в Киркегате и сел в джип на другой стороне улицы. Почему-то с раннего утра он чувствовал себя приподнято, его просто распирала истерическая жажда деятельности. Прежде чем завести мотор, он бросил взгляд на фасад своего дома.
Над Тронхеймом лежала сырая мгла, размывавшая все контуры. Даже его дом на другой стороне улицы показался ему уплощённым. Почти как на картине.
Что творится с вещами, которые любишь?
Почему он мог часами стоять перед полотнами Ван Гога, чувствуя в себе умиротворение, как будто они были написаны не отчаявшимся параноиком, а безупречно счастливым человеком?
Потому что ничто не могло разрушить впечатление.
Конечно, картину можно уничтожить. Но пока она существует, мгновение, запечатлённое в масле, остаётся окончательным. Вангоговские подсолнухи никогда не могли бы увянуть. На железнодорожный мост в Арле не могла бы упасть бомба. Ничто не могло лишить написанный маслом мотив его обязательности, даже если замазать картину. Оригинал под верхним слоем всё равно останется. Даже портрет человека с заострёнными чертами лица и белой повязкой через ухо, разглядывающего наблюдателя своими глубоко посаженными глазами, располагал некой благодатной надёжностью, потому что хотя бы на картине он не мог стать ещё несчастнее, не мог постареть. Он воплотил вечное мгновение. Он победил. В конечном счёте он восторжествовал над мучителями и невеждами, силой своей кисти и своего гения он просто обвёл их вокруг пальца.
Йохансон разглядывал свой дом.
Вот был бы он картиной – и я вместе с ним на той картине, думал он.
Домик на озере – это была бы следующая дивная картина; рядом портрет его бывшей жены и ещё несколько портретов – женщин, которых он знал, друзей и, конечно же, Тины Лунд. Пусть даже рука об руку с Каре Свердрупом. Да. Почему нет? Картина, на которой Тина наконец угомонилась бы, на все времена. Он не пожалел бы для неё душевного покоя и мира.
Внезапно его охватил смутный страх утраты.
Мир меняется, думал он. Он смыкается над нами. В некоем тайном месте о чём-то договорились – без нас. Люди там не присутствовали.
А такой красивый дом. Такой весёлый.
Он завёл мотор, и машина тронулась.
* * *
Киль, Германия
Эрвин Сьюсс вошёл в кабинет Бормана, за ним следом – Ивонна Мирбах.
– Позвони этому Йохансону, – сказал он. – Немедленно.
Борман знал директора «Геомара» достаточно давно, чтобы понять, что случилось нечто чрезвычайное. Нечто, сокрушившее Сьюсса.
– Что произошло? – спросил он, хотя уже догадывался. Мирбах подвинула стул и села.
– Мы просчитали на компьютере весь сценарий. Коллапс наступит раньше, чем мы думали.
Борман нахмурил лоб.
– В прошлый раз мы сомневались, что дело вообще дойдет до коллапса.
– Боюсь, что дойдёт, – сказал Сьюсс.
– Консорциумы бактерий?
– Да.
Борман почувствовал, как на лбу у него проступает холодный пот. Этого не может быть, думал он. Это же всего лишь бактерии, микроскопически маленькие организмы. Внезапно он начал рассуждать по-детски. Как может нечто столь крохотное разрушить ледяной покров толщиной больше ста метров? Что может сделать какой-то микроб на тысячах квадратных километров морского дна? Это нереально. Не бывать этому.
Они мало знали о консорциумах. Ясно было лишь то, что на глубине моря микроорганизмы разных видов объединялись в симбиоз. Серные бактерии связывались с археями – первобытными одноклеточными, представителями вообще самой древней формы жизни. Симбиозы были чрезвычайно успешны. Первые консорциумы на поверхности гидрата метана были обнаружены несколько лет назад. Серные бактерии с помощью кислорода усваивали то, что получали от архей: водород, двуокись углерода и различные углеводороды. А археи выделяли эти вещества, только напитавшись как следует своим любимым кушаньем.
Метаном.
В известной мере и серные бактерии жили метаном, только не напрямую. Поскольку в основном метан залегал в осадочном слое, лишённом кислорода, а серные бактерии без кислорода жить не могли. А археи могли. Они были в состоянии расщеплять метан без кислорода, да ещё и на километровых глубинах ниже поверхности земли. По некоторым оценкам, они перерабатывали за год триста миллионов тонн морского метана – может быть, на благо мировому климату, поскольку расщеплённый метан не мог выйти в атмосферу в качестве парникового газа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127