Он выключил фонарь, и его окружила темнота.
Как глупо. Принесла же нелёгкая этих двоих. Они шли в сторону кормы. Может, ему поплыть пока к носу и продолжить обследование там? Через некоторое время он снова поднялся, лёг на спину и вдохнул, осматривая парапет, но никого не было видно.
На уровне якоря он снова ушёл в глубину, осторожно ощупывая обшивку. Он искал щель или углубление в наросте, но ничего не находил. Самое лучшее было набрать побольше моллюсков и уходить подобру-поздорову. В спешке он стал срезать их уже не так тщательно. Руки дрожали. Вся эта акция была дилетантской затеей, что становилось ему всё яснее. Он жутко замёрз, кончики пальцев закоченели и уже ничего не чувствовали.
Кончики его пальцев…
Внезапно до него дошло, что он их видит. Он посмотрел на своё тело. И руки, и ноги. Они светились. Нет, это вода начала светиться. Она флюоресцировала тёмной синевой.
Бог ты мой, подумал Эневек.
В следующее мгновение его ослепил яркий свет. Он инстинктивно вскинул руки и заслонил глаза. Световая вспышка. Неужто происходит именно это? На что же он наткнулся?
Но то была не вспышка. Эневек увидел, что его освещает подводный прожектор. Вдоль дна дока загорались и другие прожекторы. Они ярко озарили корпус «Королевы барьеров». Он отчётливо увидел наросты, холмистую корку из моллюсков и содрогнулся.
Свет включили из-за него. Его застукали!
Он растерялся и не знал, что делать. Но путь был только один. Ему надо попытаться вернуться к корме, где был трап, ведущий наверх, и где его дожидалась сумка. С колотящимся сердцем он метнулся мимо ярких прожекторов. В ушах шумела вода. Воздуха не хватало, но он не хотел выныривать, не добравшись до трапа.
Его руки вцепились в поручень, и он подтянулся вверх. Сверху донёсся окрик и топот бегущих ног. Он быстро стянул ласты и маску, скользнул вверх и выглянул за край дока.
На него в упор смотрели три оружейных дула.
В бараке Эневеку дали плед. Он ещё у дока пытался объяснить солдатам, что является членом научной группы кризисного штаба, но они его просто не слушали. Их задача состояла в том, чтобы задержать его. Он не оказал сопротивления и не попытался бежать; его привели в барак, и дежурный офицер начал его допрашивать. Эневек назвался и объяснил, что привело его сюда, – короче, рассказал правду.
Офицер задумчиво слушал.
– Документы у вас есть? – спросил он.
– Они в сумке, а сумка осталась у дока. Я могу за ней сходить.
– Сходят.
Через пять минут офицер держал в руках его паспорт и внимательно изучал его.
– Если документ не поддельный, то вас зовут Леон Эневек, место жительства – Ванкувер…
– Я сказал вам то же самое.
– Мало ли что вы сказали. Хотите кофе? Вы, кажется, промёрзли.
– Промёрз.
Офицер встал из-за стола, подошёл к автомату и нажал кнопку. Внизу выпал картонный стаканчик и наполнился дымящейся жидкостью. Эневек пил маленькими глотками, чувствуя, как тепло постепенно разливается по его закоченевшему телу.
– Не знаю, как отнестись к вашей истории, – сказал офицер, медленно расхаживая по комнате. – Если вы входите в состав кризисного штаба, то почему не сделали официальный запрос?
– Спросите об этом ваше начальство. Я неделями пытался добиться контакта с пароходством.
Офицер наморщил лоб.
– Значит, вы внештатный член штаба?
– Да.
– Понятно.
Эневек огляделся. Должно быть, изначально это помещение служило подсобкой для рабочих, а теперь было наскоро переделано во временный командный пункт.
– И что теперь? – спросил он.
– Теперь? – Офицер сел напротив и сплёл пальцы. – Случай не такой простой. Вы находитесь на территории закрытой военной зоны.
– Я нигде не заметил никакой запрещающей надписи.
– Но и разрешающей тоже нигде не было, доктор Эневек.
На что он мог жаловаться? Сам виноват. Это была сумасбродная идея.
Офицер снял с пояса рацию и провёл короткий разговор.
– Вам здорово повезло, – сказал он. – Сейчас здесь появится человек, который разберётся с вами.
– Почему бы вам просто не записать все мои данные и не отпустить меня?
– Это не так просто.
– Я не сделал ничего противоправного, – сказал Эневек. Звучало не особенно убедительно, даже в его собственных ушах.
Офицер улыбнулся.
– Даже на членов кризисного штаба распространяется закон о неприкосновенности жилища – в гражданско-правовом смысле.
Он вышел за дверь. Эневек остался в бараке с солдатами. Они не разговаривали с ним, но держали его в поле зрения. Постепенно он согрелся от кофе и от досады, что потерпел фиаско. Он вёл себя как последний идиот. Единственным утешением служили виды на получение хоть какой-то информации, если действительно кто-то сейчас явится, чтобы «разобраться» с ним.
Полчаса прошли в пустом ожидании. Потом он услышал тарахтение вертолёта. В окно, ведущее в сторону портовой лагуны, ворвался яркий свет. Над поверхностью воды завис прожектор подлетающего вертолёта. Машина пролетела над крышей и приземлилась. Грохот винта перешёл в ритмичные шлепки.
Эневек вздохнул. Сейчас ему придётся снова всё пересказывать. Кто он такой и чего ему здесь надо.
По мощёной площади протопали шаги. В освещённом снаружи дверном проёме возникла фигура, и Эневек сразу же узнал её. Она на мгновение застыла на пороге, как будто изучая обстановку, потом медленно приблизилась и остановилась прямо перед ним. Эневек заглянул в светло-голубые глаза. Два аквамарина на азиатском лице.
– Добрый вечер, – произнесла она тихим, мелодичным голосом.
Это была генерал Джудит Ли.
3 мая
«Торвальдсон», норвежский материковый склон
Клиффорд Стоун родился в шотландской семье вторым из троих детей. В первый же год жизни он утратил всё младенческое очарование. Рос маленьким, слабым и некрасивым. Семья держала его на дистанции, как будто он был постыдной неудачей, на которой лучше не задерживать внимание. Клиффорду не перепадало ни ответственности, возложенной на его старшего брата, ни ласки, которая доставалась его младшей сестре. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались, в принципе, он ни в чём не испытывал недостатка.
Кроме тепла и внимания.
У него никогда не было чувства, что он хоть в чём-то опережает других.
В детстве у него не было друзей, а в юности девушки, и в восемнадцать он начал лысеть. Даже тот факт, что он блестяще сдал выпускные экзамены, никого по-настоящему не заинтересовал. Директор вручал ему аттестат с некоторой растерянностью, как будто впервые видел этого невзрачного юношу с требовательными глазами. Аттестат был очень хороший, и директор приветливо кивнул Стоуну, коротко улыбнулся и тут же забыл его худощавое лицо.
В университете Стоун изучал инженерные науки и проявил себя высокоодарённым студентом. В кои-то веки он получил признание, по которому всегда тосковал. Но оно было ограничено его профессиональным кругом. Частная жизнь Стоуна на глазах меркла – не столько оттого, что никто не хотел с ним дружить, сколько оттого, что он сам не разрешал себе никакой частной жизни. Мысль о личном внушала ему страх. Личное означало бы возврат в невнимание и пренебрежение. В то время как Клиффорд Стоун, инженер с острым умом, делал карьеру в «Статойле», лысый дядька, вечерами уходивший домой один, заслуживал лишь презрения за свои страхи, – и в конце концов ему вообще было отказано в частной жизни.
Концерн стал его жизнью, его семьёй, его всем, потому что давал Стоуну то, чего он никогда не получал дома. Чувство, что он идёт впереди всех. Это было пьянящее и вместе с тем мучительное ощущение, постоянная гонка. Со временем Стоун попал в такую наркотическую зависимость от желания опередить всех любой ценой, что уже не мог по-настоящему радоваться никакому успеху. Да он и не знал, как его праздновать и с кем. Едва достигнув желанной цели, он как одержимый бросался перегонять самого себя. Остановиться – означало бы, возможно, оглянуться на худенького мальчика со странно взрослыми чертами лица, которого так долго игнорировали, что он в конце концов сам стал игнорировать себя. А ничто не страшило Стоуна так, как взгляд в эти тёмные, требовательные глаза.
Несколько лет назад «Статойл» учредил отдел, который занимался испытанием новых технологий. Стоун быстро понял, какие перспективы несёт в себе перевооружение на автономные добывающие фабрики. После того, как он представил руководству концерна целый ряд предложений, на него возложили строительство подводной фабрики, разработанной известной норвежской технологической фирмой «FMC Конгсберг». Опытный образец представлял собой совершенно новую систему, очень экономную и способную совершить революцию в шельфовой добыче нефти. Строительство велось с ведения и одобрения правительства, но всё же официального разрешения не было. Для практического ввода в действие понадобились бы дополнительные тесты – особенно по настоянию Гринписа, – а они потребовали бы многих месяцев, если не лет. Опасения были понятны, ведь нефтедобыча в статистике моральных просчётов далеко опережала многие другие отрасли. Итак, проект оставался тайным. Даже после того, как «Конгсберг» представил концепцию подводной фабрики в интернете, информация о том, что «Статойл» уже давно запустил эту фабрику, никуда не просочилась. На дне глубоководного моря работал фантом, который позволял своим строителям спать спокойно лишь постольку, поскольку работал безупречно.
Ничего другого Стоун и не ожидал. После бесконечного ряда тестов он действительно был убеждён, что риски исключены. Что могли бы дать дополнительные тесты? Они бы только лишний раз подтвердили репутацию неповоротливости, которую и без того принято приписывать государственным концернам. А он презирал всё медлительное и неповоротливое. И ещё два фактора категорически исключали ожидание. Фактором номер один был шанс войти в качестве новатора в руководство концерна. Фактор номер два состоял в том, что нефтяная война грозила поражением по всем фронтам – для всех участников. Решающую роль играло не то, когда истечёт последняя капля нефти, а то, когда добыча нефти войдёт в стадию нерентабельности. Развитие любого источника смиренно подчинялось законам физики. После первого бурения нефть выстреливала наружу и фонтанировала, бывало, десятилетиями. Но со временем давление падало. Земля больше не хотела исторгать из себя нефть, она её удерживала при помощи капиллярного давления в мелких порах, и то, что поначалу выпирало из земли само по себе, теперь приходилось извлекать дополнительными ухищрениями. Это обходилось дорого. Добыча нефти стремительно падала – задолго до того, как источник исчерпывался. Сколько бы там внизу ни оставалось, – как только расходы на извлечение этой нефти поглощали больше энергии, чем она давала, её предпочитали оставить в земле.
В этом крылась одна из причин, почему энергетические эксперты конца второго тысячелетия так просчитались в оценке запасов, объявляя, что ископаемых резервов хватит на десятилетия. Строго говоря, они были правы. Земля напитана нефтью. Но либо до неё не добраться, либо доход не окупает расходы.
Эта дилемма в начале третьего тысячелетия привела к призрачной ситуации. ОПЕК, которая в восьмидесятые годы была уже при смерти, теперь праздновала зомбическое возрождение. Не потому, что она разрешила эту дилемму, а просто потому, что располагала большими резервами. Североморские государства, не желавшие, чтобы ОПЕК диктовала им цены на нефть, могли продержаться только за счёт снижения стоимости добычи, если приняться за глубоководные зоны при помощи автоматических систем. Глубоководная зона отвечала на оживление интереса целым рядом проблем, которые начинались при экстремальных давлениях и температурах, однако тому, кто эти проблемы разрешит, обещала второе Эльдорадо. Не на все времена, но достаточно надолго.
Стоун, которым всю жизнь двигала страсть быть первым, придумал тогда экспертизу, которая форсировала развитие опытного образца и рекомендовала строительство, и концерн пошёл на поводу у этой экспертизы. Пространство его компетенции и рамки его кредита разом расширились. Он установил блестящие контакты с фирмами-разработчиками и добился первоочерёдности для «Статойла». Всё это время он понимал, на каком лезвии бритвы балансирует. Пока никто не мог придраться к концерну, он был для руководства настоящий конкистадор. В случае же объявления чрезвычайного положения его падение было неминуемо. Ошибки совершает тот, кто много делает. Он же оказывается и виноват во всём. Стоун знал, что должен как можно скорее добиться руководящего кресла, прежде чем кто-нибудь успеет принести его в жертву. Все двери для него открыты лишь до тех пор, пока с его именем связаны инновации и прибыль.
И вот он сидит на этом проклятом корабле.
Он не знал, на кого ему больше злиться. На Скаугена, который его предал, или на себя самого. Ведь он принял все правила игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Как глупо. Принесла же нелёгкая этих двоих. Они шли в сторону кормы. Может, ему поплыть пока к носу и продолжить обследование там? Через некоторое время он снова поднялся, лёг на спину и вдохнул, осматривая парапет, но никого не было видно.
На уровне якоря он снова ушёл в глубину, осторожно ощупывая обшивку. Он искал щель или углубление в наросте, но ничего не находил. Самое лучшее было набрать побольше моллюсков и уходить подобру-поздорову. В спешке он стал срезать их уже не так тщательно. Руки дрожали. Вся эта акция была дилетантской затеей, что становилось ему всё яснее. Он жутко замёрз, кончики пальцев закоченели и уже ничего не чувствовали.
Кончики его пальцев…
Внезапно до него дошло, что он их видит. Он посмотрел на своё тело. И руки, и ноги. Они светились. Нет, это вода начала светиться. Она флюоресцировала тёмной синевой.
Бог ты мой, подумал Эневек.
В следующее мгновение его ослепил яркий свет. Он инстинктивно вскинул руки и заслонил глаза. Световая вспышка. Неужто происходит именно это? На что же он наткнулся?
Но то была не вспышка. Эневек увидел, что его освещает подводный прожектор. Вдоль дна дока загорались и другие прожекторы. Они ярко озарили корпус «Королевы барьеров». Он отчётливо увидел наросты, холмистую корку из моллюсков и содрогнулся.
Свет включили из-за него. Его застукали!
Он растерялся и не знал, что делать. Но путь был только один. Ему надо попытаться вернуться к корме, где был трап, ведущий наверх, и где его дожидалась сумка. С колотящимся сердцем он метнулся мимо ярких прожекторов. В ушах шумела вода. Воздуха не хватало, но он не хотел выныривать, не добравшись до трапа.
Его руки вцепились в поручень, и он подтянулся вверх. Сверху донёсся окрик и топот бегущих ног. Он быстро стянул ласты и маску, скользнул вверх и выглянул за край дока.
На него в упор смотрели три оружейных дула.
В бараке Эневеку дали плед. Он ещё у дока пытался объяснить солдатам, что является членом научной группы кризисного штаба, но они его просто не слушали. Их задача состояла в том, чтобы задержать его. Он не оказал сопротивления и не попытался бежать; его привели в барак, и дежурный офицер начал его допрашивать. Эневек назвался и объяснил, что привело его сюда, – короче, рассказал правду.
Офицер задумчиво слушал.
– Документы у вас есть? – спросил он.
– Они в сумке, а сумка осталась у дока. Я могу за ней сходить.
– Сходят.
Через пять минут офицер держал в руках его паспорт и внимательно изучал его.
– Если документ не поддельный, то вас зовут Леон Эневек, место жительства – Ванкувер…
– Я сказал вам то же самое.
– Мало ли что вы сказали. Хотите кофе? Вы, кажется, промёрзли.
– Промёрз.
Офицер встал из-за стола, подошёл к автомату и нажал кнопку. Внизу выпал картонный стаканчик и наполнился дымящейся жидкостью. Эневек пил маленькими глотками, чувствуя, как тепло постепенно разливается по его закоченевшему телу.
– Не знаю, как отнестись к вашей истории, – сказал офицер, медленно расхаживая по комнате. – Если вы входите в состав кризисного штаба, то почему не сделали официальный запрос?
– Спросите об этом ваше начальство. Я неделями пытался добиться контакта с пароходством.
Офицер наморщил лоб.
– Значит, вы внештатный член штаба?
– Да.
– Понятно.
Эневек огляделся. Должно быть, изначально это помещение служило подсобкой для рабочих, а теперь было наскоро переделано во временный командный пункт.
– И что теперь? – спросил он.
– Теперь? – Офицер сел напротив и сплёл пальцы. – Случай не такой простой. Вы находитесь на территории закрытой военной зоны.
– Я нигде не заметил никакой запрещающей надписи.
– Но и разрешающей тоже нигде не было, доктор Эневек.
На что он мог жаловаться? Сам виноват. Это была сумасбродная идея.
Офицер снял с пояса рацию и провёл короткий разговор.
– Вам здорово повезло, – сказал он. – Сейчас здесь появится человек, который разберётся с вами.
– Почему бы вам просто не записать все мои данные и не отпустить меня?
– Это не так просто.
– Я не сделал ничего противоправного, – сказал Эневек. Звучало не особенно убедительно, даже в его собственных ушах.
Офицер улыбнулся.
– Даже на членов кризисного штаба распространяется закон о неприкосновенности жилища – в гражданско-правовом смысле.
Он вышел за дверь. Эневек остался в бараке с солдатами. Они не разговаривали с ним, но держали его в поле зрения. Постепенно он согрелся от кофе и от досады, что потерпел фиаско. Он вёл себя как последний идиот. Единственным утешением служили виды на получение хоть какой-то информации, если действительно кто-то сейчас явится, чтобы «разобраться» с ним.
Полчаса прошли в пустом ожидании. Потом он услышал тарахтение вертолёта. В окно, ведущее в сторону портовой лагуны, ворвался яркий свет. Над поверхностью воды завис прожектор подлетающего вертолёта. Машина пролетела над крышей и приземлилась. Грохот винта перешёл в ритмичные шлепки.
Эневек вздохнул. Сейчас ему придётся снова всё пересказывать. Кто он такой и чего ему здесь надо.
По мощёной площади протопали шаги. В освещённом снаружи дверном проёме возникла фигура, и Эневек сразу же узнал её. Она на мгновение застыла на пороге, как будто изучая обстановку, потом медленно приблизилась и остановилась прямо перед ним. Эневек заглянул в светло-голубые глаза. Два аквамарина на азиатском лице.
– Добрый вечер, – произнесла она тихим, мелодичным голосом.
Это была генерал Джудит Ли.
3 мая
«Торвальдсон», норвежский материковый склон
Клиффорд Стоун родился в шотландской семье вторым из троих детей. В первый же год жизни он утратил всё младенческое очарование. Рос маленьким, слабым и некрасивым. Семья держала его на дистанции, как будто он был постыдной неудачей, на которой лучше не задерживать внимание. Клиффорду не перепадало ни ответственности, возложенной на его старшего брата, ни ласки, которая доставалась его младшей сестре. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались, в принципе, он ни в чём не испытывал недостатка.
Кроме тепла и внимания.
У него никогда не было чувства, что он хоть в чём-то опережает других.
В детстве у него не было друзей, а в юности девушки, и в восемнадцать он начал лысеть. Даже тот факт, что он блестяще сдал выпускные экзамены, никого по-настоящему не заинтересовал. Директор вручал ему аттестат с некоторой растерянностью, как будто впервые видел этого невзрачного юношу с требовательными глазами. Аттестат был очень хороший, и директор приветливо кивнул Стоуну, коротко улыбнулся и тут же забыл его худощавое лицо.
В университете Стоун изучал инженерные науки и проявил себя высокоодарённым студентом. В кои-то веки он получил признание, по которому всегда тосковал. Но оно было ограничено его профессиональным кругом. Частная жизнь Стоуна на глазах меркла – не столько оттого, что никто не хотел с ним дружить, сколько оттого, что он сам не разрешал себе никакой частной жизни. Мысль о личном внушала ему страх. Личное означало бы возврат в невнимание и пренебрежение. В то время как Клиффорд Стоун, инженер с острым умом, делал карьеру в «Статойле», лысый дядька, вечерами уходивший домой один, заслуживал лишь презрения за свои страхи, – и в конце концов ему вообще было отказано в частной жизни.
Концерн стал его жизнью, его семьёй, его всем, потому что давал Стоуну то, чего он никогда не получал дома. Чувство, что он идёт впереди всех. Это было пьянящее и вместе с тем мучительное ощущение, постоянная гонка. Со временем Стоун попал в такую наркотическую зависимость от желания опередить всех любой ценой, что уже не мог по-настоящему радоваться никакому успеху. Да он и не знал, как его праздновать и с кем. Едва достигнув желанной цели, он как одержимый бросался перегонять самого себя. Остановиться – означало бы, возможно, оглянуться на худенького мальчика со странно взрослыми чертами лица, которого так долго игнорировали, что он в конце концов сам стал игнорировать себя. А ничто не страшило Стоуна так, как взгляд в эти тёмные, требовательные глаза.
Несколько лет назад «Статойл» учредил отдел, который занимался испытанием новых технологий. Стоун быстро понял, какие перспективы несёт в себе перевооружение на автономные добывающие фабрики. После того, как он представил руководству концерна целый ряд предложений, на него возложили строительство подводной фабрики, разработанной известной норвежской технологической фирмой «FMC Конгсберг». Опытный образец представлял собой совершенно новую систему, очень экономную и способную совершить революцию в шельфовой добыче нефти. Строительство велось с ведения и одобрения правительства, но всё же официального разрешения не было. Для практического ввода в действие понадобились бы дополнительные тесты – особенно по настоянию Гринписа, – а они потребовали бы многих месяцев, если не лет. Опасения были понятны, ведь нефтедобыча в статистике моральных просчётов далеко опережала многие другие отрасли. Итак, проект оставался тайным. Даже после того, как «Конгсберг» представил концепцию подводной фабрики в интернете, информация о том, что «Статойл» уже давно запустил эту фабрику, никуда не просочилась. На дне глубоководного моря работал фантом, который позволял своим строителям спать спокойно лишь постольку, поскольку работал безупречно.
Ничего другого Стоун и не ожидал. После бесконечного ряда тестов он действительно был убеждён, что риски исключены. Что могли бы дать дополнительные тесты? Они бы только лишний раз подтвердили репутацию неповоротливости, которую и без того принято приписывать государственным концернам. А он презирал всё медлительное и неповоротливое. И ещё два фактора категорически исключали ожидание. Фактором номер один был шанс войти в качестве новатора в руководство концерна. Фактор номер два состоял в том, что нефтяная война грозила поражением по всем фронтам – для всех участников. Решающую роль играло не то, когда истечёт последняя капля нефти, а то, когда добыча нефти войдёт в стадию нерентабельности. Развитие любого источника смиренно подчинялось законам физики. После первого бурения нефть выстреливала наружу и фонтанировала, бывало, десятилетиями. Но со временем давление падало. Земля больше не хотела исторгать из себя нефть, она её удерживала при помощи капиллярного давления в мелких порах, и то, что поначалу выпирало из земли само по себе, теперь приходилось извлекать дополнительными ухищрениями. Это обходилось дорого. Добыча нефти стремительно падала – задолго до того, как источник исчерпывался. Сколько бы там внизу ни оставалось, – как только расходы на извлечение этой нефти поглощали больше энергии, чем она давала, её предпочитали оставить в земле.
В этом крылась одна из причин, почему энергетические эксперты конца второго тысячелетия так просчитались в оценке запасов, объявляя, что ископаемых резервов хватит на десятилетия. Строго говоря, они были правы. Земля напитана нефтью. Но либо до неё не добраться, либо доход не окупает расходы.
Эта дилемма в начале третьего тысячелетия привела к призрачной ситуации. ОПЕК, которая в восьмидесятые годы была уже при смерти, теперь праздновала зомбическое возрождение. Не потому, что она разрешила эту дилемму, а просто потому, что располагала большими резервами. Североморские государства, не желавшие, чтобы ОПЕК диктовала им цены на нефть, могли продержаться только за счёт снижения стоимости добычи, если приняться за глубоководные зоны при помощи автоматических систем. Глубоководная зона отвечала на оживление интереса целым рядом проблем, которые начинались при экстремальных давлениях и температурах, однако тому, кто эти проблемы разрешит, обещала второе Эльдорадо. Не на все времена, но достаточно надолго.
Стоун, которым всю жизнь двигала страсть быть первым, придумал тогда экспертизу, которая форсировала развитие опытного образца и рекомендовала строительство, и концерн пошёл на поводу у этой экспертизы. Пространство его компетенции и рамки его кредита разом расширились. Он установил блестящие контакты с фирмами-разработчиками и добился первоочерёдности для «Статойла». Всё это время он понимал, на каком лезвии бритвы балансирует. Пока никто не мог придраться к концерну, он был для руководства настоящий конкистадор. В случае же объявления чрезвычайного положения его падение было неминуемо. Ошибки совершает тот, кто много делает. Он же оказывается и виноват во всём. Стоун знал, что должен как можно скорее добиться руководящего кресла, прежде чем кто-нибудь успеет принести его в жертву. Все двери для него открыты лишь до тех пор, пока с его именем связаны инновации и прибыль.
И вот он сидит на этом проклятом корабле.
Он не знал, на кого ему больше злиться. На Скаугена, который его предал, или на себя самого. Ведь он принял все правила игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127