Они быстро пришли к согласию произвести вскрытие публично, чтобы привлечь к проблеме больше общественного внимания. Косаткам это внимание давно было необходимо.
– Судя по внешним признакам, он издох от бактериологической инфекции, – ответил Фенвик на вопрос Эневека. – Но я не хочу судить заранее.
– Вспомните 1999 год, – мрачно сказал Эневек. – Тогда семь косаток погибли от инфекции.
– The torture never stops. – И муки бесконечны, – пропела Оливейра строку из старой песни Фрэнка Заппы, взглянула на Эневека и подала ему знак: – Отойдём?
Эневек пошёл за ней к трупу кита. Неподалёку стояли наготове два больших металлических ящика и контейнер – инструменты для вскрытия. Вскрывать косатку – совсем не то, что человека. Это тяжёлая работа, огромное количество крови и жуткая вонь.
– Сейчас нагрянет пресса с целой кучей аспирантов и студентов, – сказала Оливейра, глянув на часы. – Раз уж судьба свела нас в этом скорбном месте, давай быстренько обсудим первые анализы твоих проб.
– Что, уже разобрались?
– Кое в чём.
– И поставили в известность пароходство?
– Нет. Я решила сперва обговорить это между нами.
– Звучит как преступный заговор.
– Скажем так: с одной стороны, мы поражены, с другой – растеряны, – ответила Оливейра. – Что касается моллюсков, то они пока нигде не описаны.
– А я готов был поклясться, что это «зебры».
– Вроде бы да. Но и нет.
– Объясни, пожалуйста.
– Есть два возможных подхода. Либо мы имеем дело с родственником «зебр», либо с мутацией. Выглядят эти штуки как «зебры», у них такая же структура слоёв, но есть что-то очень странное в их клеющем секрете. Нити, из которых образованы их присоски, очень толстые и длинные. Мы даже обозвали их в шутку реактивными моллюсками.
– Реактивными?
Оливейра скорчила гримасу.
– Ну, они не просто болтаются в воде, как обычные «зебры», а способны к навигации. Они всасывают воду и выталкивают её. Выброс воды продвигает их вперёд. К тому же они используют свои нити, чтобы задавать направление движению. Как маленький подвижный пропеллер. Тебе это ничего не напоминает?
Эневек подумал.
– Каракатицы тоже плавают с ракетным приводом.
– Некоторые. Но есть другая параллель. Правда, она приходит на ум только тёртым биологам, но таких у нас в лаборатории пруд пруди. Я имею в виду динофлагеллаты. Некоторые из этих одноклеточных имеют на конце тела два жгутика. Одним задают направление, другим вертят и двигаются вперёд.
– Не слишком ли эта аналогия притянута за уши?
– Скажем так, это конвергенция в широком толковании. Приходится цепляться за любую соломинку. По крайней мере, я не знаю другого моллюска, который передвигался бы подобным образом. Этот моллюск мобилен, как стая рыб, и к тому же, несмотря на раковины, что-то подгоняет их.
– Это хотя бы объясняет, каким образом они в открытом море попали на корпус сухогруза, – размышлял вслух Эневек. – Именно это вас и поразило?
– Да.
– А что же ввергло в растерянность?
Оливейра подошла к боку кита и погладила его чёрную шкуру.
– Клочки ткани, которые ты прихватил внизу. Мы не знаем, что с ними делать, и, честно говоря, не можем ничего сделать. Вещество уже сильно разложилось. Но то немногое, что мы подвергли анализу, позволяет заключить, что на корабельном винте и на острие твоего ножа – ткань одной природы. Но она не похожа ни на что, известное нам.
– Ты хочешь сказать, что я срезал с корпуса корабля какое-то инопланетное существо?
– Способность этой ткани к сокращению развита непропорционально. Она высокопрочная и вместе с тем аномально эластичная. Мы не знаем, что это такое.
Эневек наморщил лоб.
– А есть какие-то признаки биолюминесценции?
– Возможно. А почему ты спрашиваешь?
– Мне показалось, что эта штука на мгновение вспыхнула.
– Когда налетела на тебя в воде?
– Она выскочила, когда я ткнул ножом в моллюсковый нарост.
– Наверное, ты от неё немножко отрезал, а она не поняла шутки. Хотя я сомневаюсь, что у такой ткани может быть что-то похожее на нервную систему. Ну, чтобы чувствовать боль. Собственно говоря, это всего лишь… клеточная масса.
К ним приближались голоса. По пляжу подходила группа людей – кто с камерами, кто с блокнотами.
– Начинается, – сказал Эневек.
– Да. – У Оливейра был растерянный вид. – Так что же делать? Послать в пароходство все данные как есть? Но что им это даст, если мы сами ничего не поняли? Лучше бы получить новые пробы. Прежде всего этой субстанции.
– Я свяжусь с Робертсом.
– Хорошо. Ну, а теперь пора начинать резню.
Эневек посмотрел на бездвижного кита и опять почувствовал бессильную ярость. Животные, что все на счету, то задерживаются где-то на недели, то гибнут.
– Вот же чёрт!
К ним уже подходили Фенвик и Форд.
– Прибереги свои чувства для прессы, – сказала Оливейра.
Вскрытие длилось больше часа, в течение которого Фенвик с помощью Форда взрезал косатку, извлекал внутренности, сердце, печень и лёгкие и объяснял анатомическое строение. Они разложили содержимое желудка, там был полупереваренный тюлень. В отличие от резидентов, кочевники и прибрежные косатки поедали морских львов и дельфинов, а стадом могли напасть и на одиночного усатого кита.
Среди зрителей было немало журналистов, но специальными знаниями публика не отличалась. Поэтому Фенвик многое объяснял:
– У него форма рыбы, но лишь потому, что эти существа когда-то переселились с суши в воду. Такое случается. Мы называем это конвергенцией. Совершенно разные виды образуют конвергентные, то есть подобные, структуры, чтобы соответствовать требованиям окружающей среды.
Он удалил часть толстой шкуры и обнажил подкожный жир.
– Ещё одно различие: рыбы, амфибии и рептилии – теплообменные существа, то есть холоднокровные, температура их тела принимает температуру окружающей среды.
Например, скумбрия есть в Нордкапе и в Средиземном море, но в Нордкапе температура её тела четыре градуса Цельсия, а у средиземноморской скумбрии двадцать четыре градуса. На китов это не распространяется. Они теплокровные – как мы.
Эневек наблюдал за зрителями. Фенвик только что произнёс одну формулировку, которая всегда срабатывала, – «как мы». Она заставляла людей прислушаться внимательнее. Киты – как мы. Значит, они вплотную подходят к той границе, за которой люди начинают рассматривать жизнь как безусловную ценность.
Фенвик продолжал:
– Будь они в Арктике или у берегов Калифорнии, киты сохраняют температуру тела тридцать семь градусов. Для получения тепла они используют свой жир, который мы называем ворванью. Видите эту белую массу? Вода отнимает тепло, но этот слой препятствует охлаждению тела.
Он обвёл присутствующих взглядом. Его руки в перчатках были окровавлены и перепачканы слизью и жиром кита.
– Но вместе с тем ворвань означает для кита и смертный приговор. Проблема всех китов, выброшенных на берег, в их тяжести и в этом, самом по себе чудесном, жировом слое. Голубой кит длиной 33 метра и весом 130 тонн вчетверо крупнее самого большого динозавра, но и косатка весит девять тонн. Такие существа могут жить только в воде, где, согласно закону Архимеда, любое тело теряет в весе столько, сколько весит вытесненный им объём воды. Поэтому на суше китов расплющивает собственная тяжесть, а теплоизолирующее действие жира добивает их, поскольку они не могут отдавать наружу избыточное тепло. Многие киты, выброшенные на берег, погибают от шока перегрева.
– Этот кит тоже? – спросила одна журналистка.
– Нет. В последние годы становится всё больше животных, у которых сломлена иммунная система. Они погибают от инфекций. Этому киту было двадцать два года. Уже не юное животное, но в среднем здоровый кит доживает до тридцати лет. Итак, мы видим преждевременную смерть, но нигде на теле нет следов повреждения или борьбы. Я полагаю, это бактериологическая инфекция.
Эневек выступил на шаг вперёд.
– Если вы хотите знать, откуда она берётся, мы можем объяснить и это, – сказал он, стараясь сохранять деловой тон. – Проведён целый ряд токсикологических исследований, и они показывают, что косатки Британской Колумбии заражены РСВ и другими ядами. В этом году в жировой ткани косаток было обнаружено свыше 150 миллиграммов РСВ. Никакая человеческая иммунная система не может этого выдержать.
Он увидел по взволнованным лицам, что задел их за живое.
– Самое худшее в этих ядах то, что они жирорастворимые, – сказал он. – Это значит, что они передаются с молоком матери и детёнышам. Человеческие дети, только явившись на свет, уже награждены СПИДом. Мы сообщаем вам об этом с ужасом и хотим, чтобы этот ужас вы донесли до читателей и зрителей вместе со всем, что вы здесь увидели. Едва ли найдётся на земле ещё один вид, отравленный так, как косатки.
– Доктор Эневек, – откашлялся один журналист. – Что будет, если человек съест мясо такого кита?
– Он получит часть этого яда.
– Со смертельным исходом?
– В долгосрочной перспективе – возможно.
– Не значит ли это, что предприятия, которые сбрасывают в море ядовитые вещества, – например, деревообрабатывающие, – косвенно несут ответственность за болезни и смерти людей?
Форд метнул в сторону Эневека быстрый взгляд. Это был щекотливый пункт. Разумеется, спрашивающий был прав, но ванкуверский аквариум пытался избежать прямой конфронтации с местной промышленностью и вместо этого прибегал к средствам дипломатии. Выставлять хозяйственную и политическую элиту Британской Колумбии в виде потенциальной банды убийц означало бы ожесточение фронта, и Эневек не хотел подставлять Форда.
– В любом случае есть заражённое мясо вредно для здоровья человека, – уклончиво ответил он.
– Но оно осознанно заражено промышленностью.
– Мы ищем решения в этом направлении. Сообща с теми, кто отвечает за это.
– Понимаю. – Журналист что-то пометил себе. – Я имею в виду особенно людей с вашей родины, доктор…
– Моя родина здесь, – резко ответил Эневек.
Журналист глянул на него непонимающе:
– Я имел в виду, откуда вы происходите…
– В Британской Колумбии едят не очень много китового и тюленьего мяса, – перебил его Эневек. – А вот среди жителей Полярного круга наблюдаются сильные отравления. В Гренландии и Исландии, на Аляске и далее на Севере, в Сибири, на Камчатке и на Алеутах – повсюду, где морские млекопитающие ежедневно употребляются в пищу. Проблема не в том, где животные отравились, а в том, что они мигрируют.
– Как вы думаете, киты понимают, что они отравлены? – спросил один студент.
– Нет.
– Но вы в своих публикациях говорите об их разуме. Если бы животные понимали, что в их пище что-то не то…
– Люди курят, и у них ампутируют ноги, либо они умирают от рака лёгких. Они вполне осознают, что травят себя, и всё же делают это, а уж человек однозначно намного разумнее кита.
– Почему вы так уверены? Может, как раз наоборот.
Эневек вздохнул. Со всей возможной доброжелательностью он сказал:
– Мы должны рассматривать китов как китов. Косатка – это живая торпеда с идеальными гидродинамическими очертаниями, но зато у неё нет ног, хватательных рук, нет мимики и биполярного зрения. То же самое можно сказать о дельфинах, афалинах, о любом виде усатых или зубатых китов. Они вовсе не являются «почти людьми». Косатки, может, и умнее собак, белухи настолько разумны, что осознают свою индивидуальность, а дельфины, без сомнения, обладают единственным в своём роде мозгом. Но спросите, для чего этим животным разум. Рыбы населяют то же жизненное пространство, что киты и дельфины, их образ жизни во многом сходный, но они обходятся в своей жизни четвертинкой напёрстка нейронов.
Эневек был почти рад, когда звонок его мобильного телефона отвлёк его от этой дискуссии. Он подал Фенвику знак продолжать вскрытие, а сам отошёл в сторонку.
– Леон, – услышал он в трубке голос Шумейкера. – Ты можешь вырваться оттуда, где ты есть?
– Да, а что случилось?
– Он снова здесь.
Ярости Эневека не было границ.
Когда несколько дней назад он сломя голову примчался на остров Ванкувер, Джек Грейвольф и его «морская гвардия» уже скрылись, оставив две лодки разозлённых туристов, которые рассказывали, что их фотографировали и разглядывали, как скотину. Шумейкеру еле удалось их успокоить. А некоторых даже пришлось пригласить на дополнительный бесплатный выезд. После этого волнение улеглось, но Грейвольф добился того, чего хотел. Он внёс в ряды туристов тревогу.
На станции «Дэви» перебрали все возможные варианты ответа. То ли принять меры против «защитников окружающей среды», то ли проигнорировать их? Пойти официальным путём означало бы предоставить им трибуну. Для серьёзных организаций эти «защитники» были такой же костью в горле, как и для «Китовой станции», но если возбудить судебный процесс, то в глазах плохо информированного общественного мнения предстанет искажённая картина. В сомнениях многие склонятся на сторону Грейвольфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
– Судя по внешним признакам, он издох от бактериологической инфекции, – ответил Фенвик на вопрос Эневека. – Но я не хочу судить заранее.
– Вспомните 1999 год, – мрачно сказал Эневек. – Тогда семь косаток погибли от инфекции.
– The torture never stops. – И муки бесконечны, – пропела Оливейра строку из старой песни Фрэнка Заппы, взглянула на Эневека и подала ему знак: – Отойдём?
Эневек пошёл за ней к трупу кита. Неподалёку стояли наготове два больших металлических ящика и контейнер – инструменты для вскрытия. Вскрывать косатку – совсем не то, что человека. Это тяжёлая работа, огромное количество крови и жуткая вонь.
– Сейчас нагрянет пресса с целой кучей аспирантов и студентов, – сказала Оливейра, глянув на часы. – Раз уж судьба свела нас в этом скорбном месте, давай быстренько обсудим первые анализы твоих проб.
– Что, уже разобрались?
– Кое в чём.
– И поставили в известность пароходство?
– Нет. Я решила сперва обговорить это между нами.
– Звучит как преступный заговор.
– Скажем так: с одной стороны, мы поражены, с другой – растеряны, – ответила Оливейра. – Что касается моллюсков, то они пока нигде не описаны.
– А я готов был поклясться, что это «зебры».
– Вроде бы да. Но и нет.
– Объясни, пожалуйста.
– Есть два возможных подхода. Либо мы имеем дело с родственником «зебр», либо с мутацией. Выглядят эти штуки как «зебры», у них такая же структура слоёв, но есть что-то очень странное в их клеющем секрете. Нити, из которых образованы их присоски, очень толстые и длинные. Мы даже обозвали их в шутку реактивными моллюсками.
– Реактивными?
Оливейра скорчила гримасу.
– Ну, они не просто болтаются в воде, как обычные «зебры», а способны к навигации. Они всасывают воду и выталкивают её. Выброс воды продвигает их вперёд. К тому же они используют свои нити, чтобы задавать направление движению. Как маленький подвижный пропеллер. Тебе это ничего не напоминает?
Эневек подумал.
– Каракатицы тоже плавают с ракетным приводом.
– Некоторые. Но есть другая параллель. Правда, она приходит на ум только тёртым биологам, но таких у нас в лаборатории пруд пруди. Я имею в виду динофлагеллаты. Некоторые из этих одноклеточных имеют на конце тела два жгутика. Одним задают направление, другим вертят и двигаются вперёд.
– Не слишком ли эта аналогия притянута за уши?
– Скажем так, это конвергенция в широком толковании. Приходится цепляться за любую соломинку. По крайней мере, я не знаю другого моллюска, который передвигался бы подобным образом. Этот моллюск мобилен, как стая рыб, и к тому же, несмотря на раковины, что-то подгоняет их.
– Это хотя бы объясняет, каким образом они в открытом море попали на корпус сухогруза, – размышлял вслух Эневек. – Именно это вас и поразило?
– Да.
– А что же ввергло в растерянность?
Оливейра подошла к боку кита и погладила его чёрную шкуру.
– Клочки ткани, которые ты прихватил внизу. Мы не знаем, что с ними делать, и, честно говоря, не можем ничего сделать. Вещество уже сильно разложилось. Но то немногое, что мы подвергли анализу, позволяет заключить, что на корабельном винте и на острие твоего ножа – ткань одной природы. Но она не похожа ни на что, известное нам.
– Ты хочешь сказать, что я срезал с корпуса корабля какое-то инопланетное существо?
– Способность этой ткани к сокращению развита непропорционально. Она высокопрочная и вместе с тем аномально эластичная. Мы не знаем, что это такое.
Эневек наморщил лоб.
– А есть какие-то признаки биолюминесценции?
– Возможно. А почему ты спрашиваешь?
– Мне показалось, что эта штука на мгновение вспыхнула.
– Когда налетела на тебя в воде?
– Она выскочила, когда я ткнул ножом в моллюсковый нарост.
– Наверное, ты от неё немножко отрезал, а она не поняла шутки. Хотя я сомневаюсь, что у такой ткани может быть что-то похожее на нервную систему. Ну, чтобы чувствовать боль. Собственно говоря, это всего лишь… клеточная масса.
К ним приближались голоса. По пляжу подходила группа людей – кто с камерами, кто с блокнотами.
– Начинается, – сказал Эневек.
– Да. – У Оливейра был растерянный вид. – Так что же делать? Послать в пароходство все данные как есть? Но что им это даст, если мы сами ничего не поняли? Лучше бы получить новые пробы. Прежде всего этой субстанции.
– Я свяжусь с Робертсом.
– Хорошо. Ну, а теперь пора начинать резню.
Эневек посмотрел на бездвижного кита и опять почувствовал бессильную ярость. Животные, что все на счету, то задерживаются где-то на недели, то гибнут.
– Вот же чёрт!
К ним уже подходили Фенвик и Форд.
– Прибереги свои чувства для прессы, – сказала Оливейра.
Вскрытие длилось больше часа, в течение которого Фенвик с помощью Форда взрезал косатку, извлекал внутренности, сердце, печень и лёгкие и объяснял анатомическое строение. Они разложили содержимое желудка, там был полупереваренный тюлень. В отличие от резидентов, кочевники и прибрежные косатки поедали морских львов и дельфинов, а стадом могли напасть и на одиночного усатого кита.
Среди зрителей было немало журналистов, но специальными знаниями публика не отличалась. Поэтому Фенвик многое объяснял:
– У него форма рыбы, но лишь потому, что эти существа когда-то переселились с суши в воду. Такое случается. Мы называем это конвергенцией. Совершенно разные виды образуют конвергентные, то есть подобные, структуры, чтобы соответствовать требованиям окружающей среды.
Он удалил часть толстой шкуры и обнажил подкожный жир.
– Ещё одно различие: рыбы, амфибии и рептилии – теплообменные существа, то есть холоднокровные, температура их тела принимает температуру окружающей среды.
Например, скумбрия есть в Нордкапе и в Средиземном море, но в Нордкапе температура её тела четыре градуса Цельсия, а у средиземноморской скумбрии двадцать четыре градуса. На китов это не распространяется. Они теплокровные – как мы.
Эневек наблюдал за зрителями. Фенвик только что произнёс одну формулировку, которая всегда срабатывала, – «как мы». Она заставляла людей прислушаться внимательнее. Киты – как мы. Значит, они вплотную подходят к той границе, за которой люди начинают рассматривать жизнь как безусловную ценность.
Фенвик продолжал:
– Будь они в Арктике или у берегов Калифорнии, киты сохраняют температуру тела тридцать семь градусов. Для получения тепла они используют свой жир, который мы называем ворванью. Видите эту белую массу? Вода отнимает тепло, но этот слой препятствует охлаждению тела.
Он обвёл присутствующих взглядом. Его руки в перчатках были окровавлены и перепачканы слизью и жиром кита.
– Но вместе с тем ворвань означает для кита и смертный приговор. Проблема всех китов, выброшенных на берег, в их тяжести и в этом, самом по себе чудесном, жировом слое. Голубой кит длиной 33 метра и весом 130 тонн вчетверо крупнее самого большого динозавра, но и косатка весит девять тонн. Такие существа могут жить только в воде, где, согласно закону Архимеда, любое тело теряет в весе столько, сколько весит вытесненный им объём воды. Поэтому на суше китов расплющивает собственная тяжесть, а теплоизолирующее действие жира добивает их, поскольку они не могут отдавать наружу избыточное тепло. Многие киты, выброшенные на берег, погибают от шока перегрева.
– Этот кит тоже? – спросила одна журналистка.
– Нет. В последние годы становится всё больше животных, у которых сломлена иммунная система. Они погибают от инфекций. Этому киту было двадцать два года. Уже не юное животное, но в среднем здоровый кит доживает до тридцати лет. Итак, мы видим преждевременную смерть, но нигде на теле нет следов повреждения или борьбы. Я полагаю, это бактериологическая инфекция.
Эневек выступил на шаг вперёд.
– Если вы хотите знать, откуда она берётся, мы можем объяснить и это, – сказал он, стараясь сохранять деловой тон. – Проведён целый ряд токсикологических исследований, и они показывают, что косатки Британской Колумбии заражены РСВ и другими ядами. В этом году в жировой ткани косаток было обнаружено свыше 150 миллиграммов РСВ. Никакая человеческая иммунная система не может этого выдержать.
Он увидел по взволнованным лицам, что задел их за живое.
– Самое худшее в этих ядах то, что они жирорастворимые, – сказал он. – Это значит, что они передаются с молоком матери и детёнышам. Человеческие дети, только явившись на свет, уже награждены СПИДом. Мы сообщаем вам об этом с ужасом и хотим, чтобы этот ужас вы донесли до читателей и зрителей вместе со всем, что вы здесь увидели. Едва ли найдётся на земле ещё один вид, отравленный так, как косатки.
– Доктор Эневек, – откашлялся один журналист. – Что будет, если человек съест мясо такого кита?
– Он получит часть этого яда.
– Со смертельным исходом?
– В долгосрочной перспективе – возможно.
– Не значит ли это, что предприятия, которые сбрасывают в море ядовитые вещества, – например, деревообрабатывающие, – косвенно несут ответственность за болезни и смерти людей?
Форд метнул в сторону Эневека быстрый взгляд. Это был щекотливый пункт. Разумеется, спрашивающий был прав, но ванкуверский аквариум пытался избежать прямой конфронтации с местной промышленностью и вместо этого прибегал к средствам дипломатии. Выставлять хозяйственную и политическую элиту Британской Колумбии в виде потенциальной банды убийц означало бы ожесточение фронта, и Эневек не хотел подставлять Форда.
– В любом случае есть заражённое мясо вредно для здоровья человека, – уклончиво ответил он.
– Но оно осознанно заражено промышленностью.
– Мы ищем решения в этом направлении. Сообща с теми, кто отвечает за это.
– Понимаю. – Журналист что-то пометил себе. – Я имею в виду особенно людей с вашей родины, доктор…
– Моя родина здесь, – резко ответил Эневек.
Журналист глянул на него непонимающе:
– Я имел в виду, откуда вы происходите…
– В Британской Колумбии едят не очень много китового и тюленьего мяса, – перебил его Эневек. – А вот среди жителей Полярного круга наблюдаются сильные отравления. В Гренландии и Исландии, на Аляске и далее на Севере, в Сибири, на Камчатке и на Алеутах – повсюду, где морские млекопитающие ежедневно употребляются в пищу. Проблема не в том, где животные отравились, а в том, что они мигрируют.
– Как вы думаете, киты понимают, что они отравлены? – спросил один студент.
– Нет.
– Но вы в своих публикациях говорите об их разуме. Если бы животные понимали, что в их пище что-то не то…
– Люди курят, и у них ампутируют ноги, либо они умирают от рака лёгких. Они вполне осознают, что травят себя, и всё же делают это, а уж человек однозначно намного разумнее кита.
– Почему вы так уверены? Может, как раз наоборот.
Эневек вздохнул. Со всей возможной доброжелательностью он сказал:
– Мы должны рассматривать китов как китов. Косатка – это живая торпеда с идеальными гидродинамическими очертаниями, но зато у неё нет ног, хватательных рук, нет мимики и биполярного зрения. То же самое можно сказать о дельфинах, афалинах, о любом виде усатых или зубатых китов. Они вовсе не являются «почти людьми». Косатки, может, и умнее собак, белухи настолько разумны, что осознают свою индивидуальность, а дельфины, без сомнения, обладают единственным в своём роде мозгом. Но спросите, для чего этим животным разум. Рыбы населяют то же жизненное пространство, что киты и дельфины, их образ жизни во многом сходный, но они обходятся в своей жизни четвертинкой напёрстка нейронов.
Эневек был почти рад, когда звонок его мобильного телефона отвлёк его от этой дискуссии. Он подал Фенвику знак продолжать вскрытие, а сам отошёл в сторонку.
– Леон, – услышал он в трубке голос Шумейкера. – Ты можешь вырваться оттуда, где ты есть?
– Да, а что случилось?
– Он снова здесь.
Ярости Эневека не было границ.
Когда несколько дней назад он сломя голову примчался на остров Ванкувер, Джек Грейвольф и его «морская гвардия» уже скрылись, оставив две лодки разозлённых туристов, которые рассказывали, что их фотографировали и разглядывали, как скотину. Шумейкеру еле удалось их успокоить. А некоторых даже пришлось пригласить на дополнительный бесплатный выезд. После этого волнение улеглось, но Грейвольф добился того, чего хотел. Он внёс в ряды туристов тревогу.
На станции «Дэви» перебрали все возможные варианты ответа. То ли принять меры против «защитников окружающей среды», то ли проигнорировать их? Пойти официальным путём означало бы предоставить им трибуну. Для серьёзных организаций эти «защитники» были такой же костью в горле, как и для «Китовой станции», но если возбудить судебный процесс, то в глазах плохо информированного общественного мнения предстанет искажённая картина. В сомнениях многие склонятся на сторону Грейвольфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127