А с другой стороны, какое разумное объяснение можно было всему этому подыскать?
Это была какая-то ахинея!
Но эта ахинея носит характер некоего начала, внезапно подумал он. Чего-то такого, на что мы пока лишь бегло взглянули.
Это было только начало.
Ещё большей ахинеи, обругал он сам себя.
Он подключился к CNN, чтобы перепроверить новости Ольсена, но тут вошла Лунд и поставила перед ним чашку чёрного чая. Йохансон поднял на неё глаза. Она заговорщицки ухмыльнулась. После их совместной поездки на озеро в их отношения добавилась конспиративная нота, приятельский заговор умолчания.
По радиорубке распространился аромат свежезаваренного «Эрл грея».
– У нас на борту есть и такое? – удивлённо спросил Йохансон.
– У нас на борту такого нет, – ответила она. – Такое привозят с собой, когда знают, что кому-то это очень нужно.
Йохансон поднял брови:
– Какая заботливая. Интересно, какое одолжение ты хочешь выжать из меня на сей раз?
– Меня устроило бы «спасибо».
– Спасибо.
Она бросила взгляд на ноутбук.
– Ну, дело продвигается?
– Всё не то. А что с анализами последней пробы воды?
– Понятия не имею. Я была занята более важными вещами.
– Вот как! Что же есть более важного?
– Держала за руку ассистента Хвистендаля.
– С какой стати?
– Он кормил рыб. Салага.
Йохансон невольно улыбнулся. Лунд старательно произнесла словечко, которое употребляли только моряки. На научных судах сталкивались два мира – экипаж и учёные. Они беззлобно вышучивали друг друга, насмешливо копировали выражения, образ жизни и гримасы друг друга, прислушивались, присматривались и принюхивались друг к другу, пока не возникало доверие.
– Ты в первый раз тоже блевала, – заметил Йохансон.
– А ты нет?
– Нет! – Йохансон клятвенно воздел ладонь. – Можешь навести справки. Я не страдаю морской болезнью.
– Отлично. – Лунд вытащила бумажку с нацарапанным интернетным адресом и положила перед Йохансоном. – Тогда ты можешь немедленно отправиться в Гренландское море. Там сейчас плавает один знакомый Бормана. Его зовут Бауэр.
– Лукас Бауэр?
– Ты его знаешь?
– Припоминаю один конгресс в Осло несколько лет назад. Он делал доклад. Кажется, он занимается морскими течениями.
– Он конструктор. Строит всё подряд – глубоководное снаряжение, батискафы. Борман сказал, что он участвовал в разработке глубоководного симулятора.
– И он, значит, сейчас в Гренландии?
– Уже несколько недель, – сказала Лунд. – Но ты прав насчёт его работы с морскими течениями. Он проводит измерения. Очередной кандидат в твоих поисках червей.
Действительно, в районе Гренландии залегали мощные месторождения метана.
– А как продвигается Скауген? – спросил он.
– Тяжело. – Лунд покачала головой. – Он сейчас не может действовать в открытую, на него надели намордник, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Кто? Его начальство?
– «Статойл» – государственная компания. Надо ли мне выражаться яснее?
– Значит, он ничего не узнает, – констатировал Йохансон.
Лунд вздохнула.
– Другие ведь не дураки. Они видят, когда кто-то хочет выкачать из них информацию, не делясь своей, и у них есть собственный кодекс молчания.
– Я тебе это предсказывал.
– Да, опять ты оказался прозорлив.
Снаружи послышались шаги. В дверь просунул голову один из людей Хвистендаля.
– В конференц-зал, – сказал он.
– Когда?
– Сейчас же. Появились новые данные.
Йохансон и Лунд переглянулись. В их глазах стояло пугливое ожидание того, что они в принципе уже знали. Йохансон захлопнул ноутбук, и они спустились на главную палубу. По стёклам иллюминаторов стекал дождь.
Борман упёрся в стол костяшками пальцев.
– До сих пор мы наблюдали одну и ту же ситуацию вдоль всего материкового склона, – сказал он. – Море насыщено метаном. Наши результаты полностью согласуются с результатами «Торвальдсона», колебания есть, но в целом та же картина. – Он сделал паузу. – Я не хочу долго распространяться об этом. А если совсем коротко, то скажу так: что-то начинает основательно дестабилизировать гидрат.
Никто не пошевелился, никто ничего не сказал. Все молча смотрели на него и ждали.
Потом наперебой заговорили статойловцы.
– Что это значит?
– Гидрат метана распадается? Но вы же говорили, что черви не могут дестабилизировать лёд!
– Отмечается ли нагрев воды? Без нагрева…
– Какие последствия?..
– Прошу вас! – Борман поднял руку. – Я по-прежнему убеждён, что эти черви не могут причинить серьёзного вреда. С другой стороны, мы вынуждены утверждать, что разложение льда началось только с их появлением.
– Очень содержательно, – пробормотал Стоун.
– Как долго продолжается этот процесс? – спросила Лунд.
– Мы посмотрели результаты предыдущего выхода «Торвальдсона» в море, это было несколько недель назад, – ответил Борман. Он старался выдерживать спокойный тон. – Тогда вы впервые наткнулись на червя. И замеры были ещё в норме. Расти они начали потом.
– Что же случилось? – спросил Стоун. – Разве внизу стало теплее?
– Нет. – Борман покачал головой. – Окно стабильности не изменилось. Если метан выступает, это может указывать только на глубинные процессы в осадочном слое. В любом случае глубже, чем эти черви могут пробуриться.
– Откуда вы это знаете?
– Мы убедились… – Борман осёкся. – С помощью доктора Йохансона мы убедились, что эти животные без кислорода погибают. Они успевают проникнуть лишь на несколько метров в глубину.
– Это результаты из симулятора, – пренебрежительно сказал Стоун. Кажется, он нашёл себе в лице Бормана нового излюбленного врага.
– Если вода не становится теплее, то, может, морское дно? – предположил Йохансон.
– Из-за вулканизма?
– Это всего лишь идея.
– Убедительная идея. Но не в этой местности.
– Но ведь то, что едят эти черви, может попасть в воду?
– Не в таких количествах. Для этого они должны добраться до свободного газа или быть в состоянии растопить имеющийся гидрат.
– Но они не могут добраться до свободного газа, – упрямо настаивал Стоун. – Я вижу это следующим образом. Червь выделяет энергию и теплоту. Каждое живое существо отдаёт тепло. От этого тает верхний слой, всего несколько сантиметров, но этого достаточно…
– Температура тела глубоководных существ равна температуре окружающей среды, – холодно заметил Борман.
– И всё-таки, если…
– Клиффорд! – Хвистендаль положил ладонь на руку руководителя проекта. Это казалось жестом дружелюбия, но Йохансон почувствовал, что Стоун получил отчётливое предостережение. – Почему бы нам не подождать следующих исследований?
Стоун уставился в пол. Снова воцарилось молчание.
– И какие могут быть последствия, если выделение метана не прекратится? – спросила Лунд.
– Есть несколько сценариев, – сказал Борман. – Наука описывает явления, в ходе которых все гидратные поля попросту исчезают. Они растворяются, примерно в течение года. Может быть, именно это и происходит, и возможно, процесс запустили черви. В этом случае в ближайшие месяцы в атмосферу Норвегии попадёт много метана.
– Метановый шок, как пятьдесят пять миллионов лет назад?
– Нет, для этого его маловато. Ещё раз, я не хочу предаваться домыслам. Но, с другой стороны, я не могу представить, чтобы этот процесс продолжался бесконечно без уменьшения давления или без роста температуры, а мы не отмечаем ни того, ни другого. В ближайшие часы мы отправим вниз видеогрейфер. Может, он что-нибудь прояснит. Я благодарю всех за участие.
С этими словами он вышел из конференц-зала.
Йохансон написал Лукасу Бауэру на его судно. Постепенно он начинал чувствовать себя следователем: видели ли вы этого червя? Могли бы вы описать его? Если бы вы встретили его вновь, смогли бы вы его опознать среди других червей на очной ставке? Действительно ли этот червь вырвал сумочку из рук старой дамы? Следующая инстанция заслушает ваши показания.
После некоторого колебания он приписал несколько любезных слов об их давней встрече в Осло и осведомился, не отметил ли Бауэр в последнее время у Гренландии необычайно высокой концентрации метана. До сих пор ему не приходилось спрашивать об этом в своих опросах.
Когда он чуть позже вышел на палубу, на лебёдке покачивался готовый к спуску грейфер. Поодаль группа матросов сидела на ящике возле мастерской. Этот ящик за долгие годы дослужился до ранга чего-то среднего между наблюдательным пунктом и гостиной. Он был покрыт рогожкой, и некоторые называли его попросту диванчиком. Отсюда удобно было посмеиваться над докторами и дипломантами. Но сегодня никто не шутил. Общее напряжение передалось и команде. Большинство хорошо понимало, что делают учёные. На континентальном склоне творилось неладное, и каждый поневоле задумывался об этом.
Грейфер выкусывал из дна кусок и поднимал наверх лёд, ил, камни и фауну. Некоторые матросы метко называли его тираннозавром.
Как все чудища, грейфер обладал удивительными способностями, но вместе с тем был и неуклюжим, и глупым. Внутрь него были вмонтированы видеокамера и мощный прожектор. Можно было видеть то, что грейфер видел на глубине, и в нужный момент спустить его с цепи. Но было одно «но»: этот тираннозавр не умел подкрадываться. С какой бы осторожностью его ни опускать, он распугивал обитателей дна одной только носовой волной. Один американский аквалангист выразил это горькой фразой: «Дно полно жизни. Но при нашем появлении она разбегается».
Грейфер спустили в воду. Йохансон вытер с лица дождь и пошёл к мониторам. Матрос управлял лебёдкой, действуя джойстиком. Он был предельно сконцентрирован. Ещё бы: одно неосторожное движение – и прибор стоимостью с «феррари» навсегда останется на дне.
В лаборатории царил полумрак. Лица стоящих и сидящих были освещены голубым свечением экранов. Весь мир отступил на задний план. Существовало только дно, поверхность которого учёные изучали как шифровку, в которой любая мелочь могла поведать о многом.
Кормовая стрела опускала грейфер вниз.
Вот стальная пасть грейфера прошла сквозь тучу планктона. Сначала всё было сине-зелёное, потом серое, потом чёрное. Светлые точки вспыхивали в черноте, как кометы: крохотные крабы, криль, что-то неопределимое. Погружение грейфера напоминало титровые кадры «Звёздных войн», недоставало только музыки. В лаборатории царила мёртвая тишина. Потом показалось дно, и лебёдка остановилась.
– Минус семьсот четырнадцать, – сказал матрос за джойстиком.
Борман подался вперёд:
– Пока нет.
Гидрата метана не было видно под слоем кишащих червей, но каждому в лаборатории было известно, что он там, прямо под ними. Отовсюду поднимались пузыри и всплывали мелкие мерцающие кусочки – обломки гидрата.
– Вот теперь, – сказал Борман.
Дно понеслось навстречу. На мгновение показалось, что черви встали на дыбы, принимая грейфер. Потом всё стало чёрным. Стальная пасть приникла к гидрату и медленно сомкнулась.
– Что за чёрт?.. – прошипел матрос.
По контрольному указателю лебёдки побежали цифры. Остановились, побежали дальше.
– Грейфер просел. Он провалился.
Хвистендаль протиснулся вперёд.
– Что там случилось?
– Не может быть. Там вообще нет дна.
– Наверх, – крикнул Борман. – Быстро.
Матрос потянул джойстик на себя. Указатель глубины погружения остановился, потом пошёл в обратную сторону. Грейфер поднимался, сомкнув пасть. Наружная камера показывала внезапно возникшую гигантскую дыру. Оттуда поднимались крупные пляшущие пузыри. Потом вспучилось огромное количество газа. Пузырь кинулся на грейфер, окутал его, и внезапно на экране всё потонуло в кипящем вихре.
* * *
Гренландское море
В нескольких сотнях километров к северу от «Солнца» Карен Уивер только что закончила счёт.
Пятьдесят кругов вокруг корабля. Теперь она просто бежала по палубе, стараясь не мешать работе учёных. Ей было необходимо движение, чтобы сработать избыток адреналина. Мимо ассистентов Бауэра, которые готовили пятый дрейфователь, мимо матросов, которые делали свою работу или смотрели ей вслед, – наверняка отпуская двусмысленные замечания.
Из её рта вырывались белые облачка пара.
Ей нужно было тренировать выносливость. Это было её слабое место. Зато Карен Уивер отличалась силой. В обнажённом виде она походила на бронзовую скульптуру – с лоснящейся кожей, под которой отчётливо проступали мускулы. Меж её лопаток простёр крылья искусно вытатуированный сокол, причудливое создание с раскрытым клювом и растопыренными когтями. Вместе с тем в Карен не было ничего от громоздких культуристок. Её тело представляло собой небольшой, хорошо сложённый мышечный панцирь, жадный до адреналина – и желательно на краю какой-нибудь пропасти.
В данном случае пропасть была глубиной в три с половиной километра. Судно «Джуно» кружило над Гренландской бездной – глубоководной равниной под проливом Фрам, откуда холодные арктические воды устремлялись на юг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Это была какая-то ахинея!
Но эта ахинея носит характер некоего начала, внезапно подумал он. Чего-то такого, на что мы пока лишь бегло взглянули.
Это было только начало.
Ещё большей ахинеи, обругал он сам себя.
Он подключился к CNN, чтобы перепроверить новости Ольсена, но тут вошла Лунд и поставила перед ним чашку чёрного чая. Йохансон поднял на неё глаза. Она заговорщицки ухмыльнулась. После их совместной поездки на озеро в их отношения добавилась конспиративная нота, приятельский заговор умолчания.
По радиорубке распространился аромат свежезаваренного «Эрл грея».
– У нас на борту есть и такое? – удивлённо спросил Йохансон.
– У нас на борту такого нет, – ответила она. – Такое привозят с собой, когда знают, что кому-то это очень нужно.
Йохансон поднял брови:
– Какая заботливая. Интересно, какое одолжение ты хочешь выжать из меня на сей раз?
– Меня устроило бы «спасибо».
– Спасибо.
Она бросила взгляд на ноутбук.
– Ну, дело продвигается?
– Всё не то. А что с анализами последней пробы воды?
– Понятия не имею. Я была занята более важными вещами.
– Вот как! Что же есть более важного?
– Держала за руку ассистента Хвистендаля.
– С какой стати?
– Он кормил рыб. Салага.
Йохансон невольно улыбнулся. Лунд старательно произнесла словечко, которое употребляли только моряки. На научных судах сталкивались два мира – экипаж и учёные. Они беззлобно вышучивали друг друга, насмешливо копировали выражения, образ жизни и гримасы друг друга, прислушивались, присматривались и принюхивались друг к другу, пока не возникало доверие.
– Ты в первый раз тоже блевала, – заметил Йохансон.
– А ты нет?
– Нет! – Йохансон клятвенно воздел ладонь. – Можешь навести справки. Я не страдаю морской болезнью.
– Отлично. – Лунд вытащила бумажку с нацарапанным интернетным адресом и положила перед Йохансоном. – Тогда ты можешь немедленно отправиться в Гренландское море. Там сейчас плавает один знакомый Бормана. Его зовут Бауэр.
– Лукас Бауэр?
– Ты его знаешь?
– Припоминаю один конгресс в Осло несколько лет назад. Он делал доклад. Кажется, он занимается морскими течениями.
– Он конструктор. Строит всё подряд – глубоководное снаряжение, батискафы. Борман сказал, что он участвовал в разработке глубоководного симулятора.
– И он, значит, сейчас в Гренландии?
– Уже несколько недель, – сказала Лунд. – Но ты прав насчёт его работы с морскими течениями. Он проводит измерения. Очередной кандидат в твоих поисках червей.
Действительно, в районе Гренландии залегали мощные месторождения метана.
– А как продвигается Скауген? – спросил он.
– Тяжело. – Лунд покачала головой. – Он сейчас не может действовать в открытую, на него надели намордник, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Кто? Его начальство?
– «Статойл» – государственная компания. Надо ли мне выражаться яснее?
– Значит, он ничего не узнает, – констатировал Йохансон.
Лунд вздохнула.
– Другие ведь не дураки. Они видят, когда кто-то хочет выкачать из них информацию, не делясь своей, и у них есть собственный кодекс молчания.
– Я тебе это предсказывал.
– Да, опять ты оказался прозорлив.
Снаружи послышались шаги. В дверь просунул голову один из людей Хвистендаля.
– В конференц-зал, – сказал он.
– Когда?
– Сейчас же. Появились новые данные.
Йохансон и Лунд переглянулись. В их глазах стояло пугливое ожидание того, что они в принципе уже знали. Йохансон захлопнул ноутбук, и они спустились на главную палубу. По стёклам иллюминаторов стекал дождь.
Борман упёрся в стол костяшками пальцев.
– До сих пор мы наблюдали одну и ту же ситуацию вдоль всего материкового склона, – сказал он. – Море насыщено метаном. Наши результаты полностью согласуются с результатами «Торвальдсона», колебания есть, но в целом та же картина. – Он сделал паузу. – Я не хочу долго распространяться об этом. А если совсем коротко, то скажу так: что-то начинает основательно дестабилизировать гидрат.
Никто не пошевелился, никто ничего не сказал. Все молча смотрели на него и ждали.
Потом наперебой заговорили статойловцы.
– Что это значит?
– Гидрат метана распадается? Но вы же говорили, что черви не могут дестабилизировать лёд!
– Отмечается ли нагрев воды? Без нагрева…
– Какие последствия?..
– Прошу вас! – Борман поднял руку. – Я по-прежнему убеждён, что эти черви не могут причинить серьёзного вреда. С другой стороны, мы вынуждены утверждать, что разложение льда началось только с их появлением.
– Очень содержательно, – пробормотал Стоун.
– Как долго продолжается этот процесс? – спросила Лунд.
– Мы посмотрели результаты предыдущего выхода «Торвальдсона» в море, это было несколько недель назад, – ответил Борман. Он старался выдерживать спокойный тон. – Тогда вы впервые наткнулись на червя. И замеры были ещё в норме. Расти они начали потом.
– Что же случилось? – спросил Стоун. – Разве внизу стало теплее?
– Нет. – Борман покачал головой. – Окно стабильности не изменилось. Если метан выступает, это может указывать только на глубинные процессы в осадочном слое. В любом случае глубже, чем эти черви могут пробуриться.
– Откуда вы это знаете?
– Мы убедились… – Борман осёкся. – С помощью доктора Йохансона мы убедились, что эти животные без кислорода погибают. Они успевают проникнуть лишь на несколько метров в глубину.
– Это результаты из симулятора, – пренебрежительно сказал Стоун. Кажется, он нашёл себе в лице Бормана нового излюбленного врага.
– Если вода не становится теплее, то, может, морское дно? – предположил Йохансон.
– Из-за вулканизма?
– Это всего лишь идея.
– Убедительная идея. Но не в этой местности.
– Но ведь то, что едят эти черви, может попасть в воду?
– Не в таких количествах. Для этого они должны добраться до свободного газа или быть в состоянии растопить имеющийся гидрат.
– Но они не могут добраться до свободного газа, – упрямо настаивал Стоун. – Я вижу это следующим образом. Червь выделяет энергию и теплоту. Каждое живое существо отдаёт тепло. От этого тает верхний слой, всего несколько сантиметров, но этого достаточно…
– Температура тела глубоководных существ равна температуре окружающей среды, – холодно заметил Борман.
– И всё-таки, если…
– Клиффорд! – Хвистендаль положил ладонь на руку руководителя проекта. Это казалось жестом дружелюбия, но Йохансон почувствовал, что Стоун получил отчётливое предостережение. – Почему бы нам не подождать следующих исследований?
Стоун уставился в пол. Снова воцарилось молчание.
– И какие могут быть последствия, если выделение метана не прекратится? – спросила Лунд.
– Есть несколько сценариев, – сказал Борман. – Наука описывает явления, в ходе которых все гидратные поля попросту исчезают. Они растворяются, примерно в течение года. Может быть, именно это и происходит, и возможно, процесс запустили черви. В этом случае в ближайшие месяцы в атмосферу Норвегии попадёт много метана.
– Метановый шок, как пятьдесят пять миллионов лет назад?
– Нет, для этого его маловато. Ещё раз, я не хочу предаваться домыслам. Но, с другой стороны, я не могу представить, чтобы этот процесс продолжался бесконечно без уменьшения давления или без роста температуры, а мы не отмечаем ни того, ни другого. В ближайшие часы мы отправим вниз видеогрейфер. Может, он что-нибудь прояснит. Я благодарю всех за участие.
С этими словами он вышел из конференц-зала.
Йохансон написал Лукасу Бауэру на его судно. Постепенно он начинал чувствовать себя следователем: видели ли вы этого червя? Могли бы вы описать его? Если бы вы встретили его вновь, смогли бы вы его опознать среди других червей на очной ставке? Действительно ли этот червь вырвал сумочку из рук старой дамы? Следующая инстанция заслушает ваши показания.
После некоторого колебания он приписал несколько любезных слов об их давней встрече в Осло и осведомился, не отметил ли Бауэр в последнее время у Гренландии необычайно высокой концентрации метана. До сих пор ему не приходилось спрашивать об этом в своих опросах.
Когда он чуть позже вышел на палубу, на лебёдке покачивался готовый к спуску грейфер. Поодаль группа матросов сидела на ящике возле мастерской. Этот ящик за долгие годы дослужился до ранга чего-то среднего между наблюдательным пунктом и гостиной. Он был покрыт рогожкой, и некоторые называли его попросту диванчиком. Отсюда удобно было посмеиваться над докторами и дипломантами. Но сегодня никто не шутил. Общее напряжение передалось и команде. Большинство хорошо понимало, что делают учёные. На континентальном склоне творилось неладное, и каждый поневоле задумывался об этом.
Грейфер выкусывал из дна кусок и поднимал наверх лёд, ил, камни и фауну. Некоторые матросы метко называли его тираннозавром.
Как все чудища, грейфер обладал удивительными способностями, но вместе с тем был и неуклюжим, и глупым. Внутрь него были вмонтированы видеокамера и мощный прожектор. Можно было видеть то, что грейфер видел на глубине, и в нужный момент спустить его с цепи. Но было одно «но»: этот тираннозавр не умел подкрадываться. С какой бы осторожностью его ни опускать, он распугивал обитателей дна одной только носовой волной. Один американский аквалангист выразил это горькой фразой: «Дно полно жизни. Но при нашем появлении она разбегается».
Грейфер спустили в воду. Йохансон вытер с лица дождь и пошёл к мониторам. Матрос управлял лебёдкой, действуя джойстиком. Он был предельно сконцентрирован. Ещё бы: одно неосторожное движение – и прибор стоимостью с «феррари» навсегда останется на дне.
В лаборатории царил полумрак. Лица стоящих и сидящих были освещены голубым свечением экранов. Весь мир отступил на задний план. Существовало только дно, поверхность которого учёные изучали как шифровку, в которой любая мелочь могла поведать о многом.
Кормовая стрела опускала грейфер вниз.
Вот стальная пасть грейфера прошла сквозь тучу планктона. Сначала всё было сине-зелёное, потом серое, потом чёрное. Светлые точки вспыхивали в черноте, как кометы: крохотные крабы, криль, что-то неопределимое. Погружение грейфера напоминало титровые кадры «Звёздных войн», недоставало только музыки. В лаборатории царила мёртвая тишина. Потом показалось дно, и лебёдка остановилась.
– Минус семьсот четырнадцать, – сказал матрос за джойстиком.
Борман подался вперёд:
– Пока нет.
Гидрата метана не было видно под слоем кишащих червей, но каждому в лаборатории было известно, что он там, прямо под ними. Отовсюду поднимались пузыри и всплывали мелкие мерцающие кусочки – обломки гидрата.
– Вот теперь, – сказал Борман.
Дно понеслось навстречу. На мгновение показалось, что черви встали на дыбы, принимая грейфер. Потом всё стало чёрным. Стальная пасть приникла к гидрату и медленно сомкнулась.
– Что за чёрт?.. – прошипел матрос.
По контрольному указателю лебёдки побежали цифры. Остановились, побежали дальше.
– Грейфер просел. Он провалился.
Хвистендаль протиснулся вперёд.
– Что там случилось?
– Не может быть. Там вообще нет дна.
– Наверх, – крикнул Борман. – Быстро.
Матрос потянул джойстик на себя. Указатель глубины погружения остановился, потом пошёл в обратную сторону. Грейфер поднимался, сомкнув пасть. Наружная камера показывала внезапно возникшую гигантскую дыру. Оттуда поднимались крупные пляшущие пузыри. Потом вспучилось огромное количество газа. Пузырь кинулся на грейфер, окутал его, и внезапно на экране всё потонуло в кипящем вихре.
* * *
Гренландское море
В нескольких сотнях километров к северу от «Солнца» Карен Уивер только что закончила счёт.
Пятьдесят кругов вокруг корабля. Теперь она просто бежала по палубе, стараясь не мешать работе учёных. Ей было необходимо движение, чтобы сработать избыток адреналина. Мимо ассистентов Бауэра, которые готовили пятый дрейфователь, мимо матросов, которые делали свою работу или смотрели ей вслед, – наверняка отпуская двусмысленные замечания.
Из её рта вырывались белые облачка пара.
Ей нужно было тренировать выносливость. Это было её слабое место. Зато Карен Уивер отличалась силой. В обнажённом виде она походила на бронзовую скульптуру – с лоснящейся кожей, под которой отчётливо проступали мускулы. Меж её лопаток простёр крылья искусно вытатуированный сокол, причудливое создание с раскрытым клювом и растопыренными когтями. Вместе с тем в Карен не было ничего от громоздких культуристок. Её тело представляло собой небольшой, хорошо сложённый мышечный панцирь, жадный до адреналина – и желательно на краю какой-нибудь пропасти.
В данном случае пропасть была глубиной в три с половиной километра. Судно «Джуно» кружило над Гренландской бездной – глубоководной равниной под проливом Фрам, откуда холодные арктические воды устремлялись на юг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127