Но никогда от мёртвого Ирр не исходил феромонный контакт, как от этого куска мяса в человеческом образе, который есть враг и явно мёртвый, но получается, что он ни то ни другое.
Карен, оставь паука в покое.
Карен маленькая и взяла в руки книгу, чтобы прихлопнуть паука, который тоже маленький, но допустил непростительную ошибку, родившись на свет пауком.
Почему?
Паук отвратительный.
Это как посмотреть. Почему ты находишь его отвратительным?
Глупый вопрос. Почему паук отвратительный? Потому что это так.
У него нет очаровательных детских глаз, его не погладишь, у него такой чужеродный и злой вид, и его тут не должно быть.
Она с размаху опускает книгу – и от паука остаётся мокрое место. Позднее – и очень скоро – Карен горько раскается в этом поступке, сидя перед телевизором за очередной серией «Пчёлки Майи». Пчёлы хорошие, это она знала. В этой серии появляется и паук, который – со своими восемью лапками и застывшим взглядом – заслуживает немедленной смерти. Но этот паук вдруг открывает крошечный ротик и говорит тоненьким детским голоском. От него не исходит угрозы, наоборот, он оказывается добрым и милым существом.
И она уже не представляет себе, как можно убить паучка.
Тогда она и научилась уважать другого.
Она научилась тому, что годы спустя на борту «Независимости» вызрело в идею. Чтобы один высокоразумный вид перехитрил другой в обход интеллекта – ради отсрочки, а то и взаимного понимания. Чтобы человек – привыкший ставить оценку за высокое развитие по степени сходства с собой, – настолько собой поступился, что попытался бы стать похожим на Ирр.
Какая наглость требовать этого от венца творения!
Смотря кого понимать под венцом творения.
Над ней парила белая мыслящая луна.
И опускалась ниже.
Щупальца обернулись вокруг Рубина – так, что его торс, мумифицированный светящейся слизью, снова стал видимым, – и втянули его внутрь коллектива. Королева мощно опустилась на «Дипфлайт», оказавшись в несколько раз больше лодки. Океаническая чернота отступила. Тело королевы окружило батискаф. Всё осветилось. Вокруг Уивер пульсировал белый свет. Королева вобрала в себя лодку и включила её в состав своей мысли.
К Уивер вернулся страх. Она перестала дышать. Она с трудом сдерживала импульс запустить винты, хотя ничего ей не хотелось так сильно, как поскорее смыться отсюда. Волшебство улетучилось, уступив место реальной угрозе, но она знала, что единственное, что смогут винты в этом прочном, упругом желе, – это разозлить существо. Может, они и позабавят его или оставят равнодушным, но на всякий случай лучше не рисковать и не думать о бегстве.
Она почувствовала, что лодка приподнялась.
Интересно, видит ли её существо?
Уивер не представляла себе, как это могло происходить. У коллектива нет глаз, но разве это исключает зрение?
Эх, если бы на «Независимости» у них было побольше времени на многосторонние исследования!
Она сильно надеялась, что существо её как-то воспринимает сквозь прозрачный колпак. И что королева не поддастся соблазну открыть кабину, чтобы ощупать Уивер. Это было бы, может, и доброжелательной, но финальной попыткой установления тесного контакта.
Она этого не сделает. Она разумна.
Она?
Как всё-таки быстро впадаешь в человеческий образ мысли.
Уивер даже рассмеялась. И, будто она подала тем самым сигнал, белый свет вокруг лодки стал прозрачнее. Казалось, он странным образом удалялся во все стороны – пока она не поняла, что существо, которое она называла королевой, растворяется. Оно таяло, растягивалось, и на какой-то чудесный миг её окружила звёздная пыль молодого космоса. Прямо перед куполом плясали крохотные белые точки. Если это были одноклеточные, то они обладали изрядными размерами, почти с горошину величиной.
Потом «Дипфлайт» оказался снаружи, а луна снова слилась и теперь парила под батискафом, несомая на раскидистом блюде из тёмной синевы. Судя по всему, королева довольно высоко подняла батискаф вверх. На поверхности блюда творилась неразбериха. Мириады светящихся существ разлетелись поверх голубой сферы. Изнутри желе вылетели химерические рыбы, тела которых излучали сложный узор, сталкиваясь и снова погружаясь в массу. Издали это походило на фейерверк, потом каскады красных точек вспыхнули перед самым батискафом, выстраиваясь всё новым порядком – быстрее, чем успевал уловить глаз. Опускаясь к белому центру, они медленно приняли облик кальмара – огромного, как автобус.
Королева выпустила светлую нить и коснулась середины кальмара, и причудливая игра красных пятен прекратилась.
Что здесь происходит?
Уивер не могла отвести глаз. То вспыхивала стая планктона, то проносилась эскадра неоново-зелёных каракатиц, с глазами на черенках. Молнии пронизывали бескрайнюю синеву, которая терялась там, откуда свечение уже не могло пробиться к Уивер.
Она смотрела и смотрела.
Пока не пресытилась. Больше она не могла этого выдержать. Она заметила, что лодка снова начала опускаться – навстречу светящейся луне. Второй раз она приближалась к этому ужасающе прекрасному, ужасающе чужому миру, на сей раз без шанса снова его покинуть.
Нет. Нет!
Она быстро закрыла всё ещё стоявшую открытой соседнюю кабину и накачала её сжатым воздухом. Сонар показывал сто метров выше дна, и это расстояние убывало. Уивер проверила внутреннее давление, кислород, топливо. Все системы работали. Она выдвинула боковые крылья и включила двигатель. Её подводный самолёт начал взлетать, вначале медленно, потом всё быстрее, удаляясь от чужого мира на дне Гренландского моря и устремляясь к родному небу.
Обратное падение на землю.
Никогда прежде Уивер не случалось столько пережить за такое короткое время. Внезапно у неё возникла тысяча вопросов. Где находятся города Ирр? Где возникает биотехнология? Как они производят Scratch? Что она вообще увидела из чужой цивилизации? Что ей показали? Всё? Или вообще ничего? Был ли это плавающий город?
Или только его часовые?
Что ты видишь?
Что ты видела?
Я не знаю.

* * *
Духи
Вверх, вниз. Вверх, вниз.
Какая тоска.
Волны поднимают и опускают «Дипфлайт». Он держится на поверхности, прошло уже много времени с тех пор, как Уивер поднялась со дна. Она чувствует себя уже как в шизофреническом лифте. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Высокие, но равномерные волны.
Открыть купол опасно: «Дипфлайт» мгновенно начерпает воды. И ей ничего не остаётся, как просто лежать и моргать глазами в надежде, что море когда-нибудь успокоится. Топливо ещё есть. Недостаточно, чтобы добраться до Гренландии или Шпицбергена, но хотя бы приблизиться к ним. Однако пока штормит, ей надо поберечь резервы: плыть по волнам было бы бессмысленно, а погружаться ей не хотелось. Как только успокоится шторм, она пустится в круиз. Хоть куда-нибудь.
Она не знает в точности, что пережила. Но если существо там, на дне, пришло к выводу, что человек имеет нечто общее с Ирр, пусть хотя бы запах, то чувство могло победить логику. Тогда человечеству будет даровано время. Кредит, который выплачивают добровольно.
Больше Уивер ни о чём не хочет думать. Ни о Сигуре Йохансоне, ни о Сэм Кроув и Мёррэе Шанкаре, ни о мёртвых – о Сью Оливейра, Алисе Делавэр, Джеке Грейвольфе. Ни о Сэломоне Пике, ни о Джеке Вандербильте, ни о Лютере Росковице, ни тем более о Джудит Ли.
Ни о Леоне, потому что это самая страшная мысль.
Но всё же она думает.
Они возникли перед ней все, будто собрались на вечеринке.
– Наша хозяйка – само очарование, – говорит Йохансон. – Но ей не мешало бы позаботиться о приличном вине.
– Что ты хочешь? – сухо возражает Оливейра. – Это же батискаф, а не винный погребок.
– Есть вещи, которых я вправе требовать.
– Слушай, Сигур, – смеётся Эневек. – Ты бы её поздравил. Как-никак, она спасла мир.
– Весьма похвально.
– Она спасла? – спросила Кроув. – Мир?
Все растерянно замолчали.
– Давайте честно. – Делавэр передвинула жвачку из-за одной щеки за другую. – Миру на это плевать. Ему лететь сквозь космос что с нами, что без нас – разницы нет. Спасти или погубить мы можем только нас самих.
Эневек согласился:
– Атмосфере всё равно, сможем мы ею дышать или нет. Если человек перестанет существовать, не будет и этой человеческой системы оценок и не будет разницы: что болото, пузырящееся серой, что Тофино в солнечный день.
– Точно, Леон, – кивнул Йохансон. – Выпьем вино понимания. Человечество всего лишь побочная ветвь. Коперник отодвинул Землю из центра мира на край, Дарвин сорвал у нас с головы венец творения, Фрейд показал, что человеческий разум бессилен перед бессознательным. До последнего времени мы были хотя бы единственными организованными умниками на этой планете, но теперь явились старые хозяева и вышвырнули нас вон.
– Потому что Бог нас покинул, – говорит Оливейра.
– Но не совсем, – сказал Эневек. – Карен выхлопотала нам отсрочку.
– Но какой ценой! – Йохансон вытягивает лицо. – Скольким из нас пришлось умереть.
– Невелика потеря, – поддразнивает его Делавэр.
– Только не делай вид, что тебе всё нипочём.
– Просто я очень храбрая. Это только в кино гибнут всегда старые, а молодые остаются в живых.
– Старые гены уступают место более молодым и здоровым, – сухо пояснила Оливейра, – которые гарантируют оптимальное размножение.
– Не только в кино, – кивнула Кроув. – Если старые живы, а молодые умерли, то в глазах многих это не хэппи-энд. Даже такое романтическое дело, как хэппи-энд, является результатом биологической необходимости. Нет ли у кого-нибудь сигареты?
– Ни вина, ни сигарет, – недовольно бурчит Йохансон. – И даже такой мудрый старый учёный должен умереть ради этих безмозглых обывателей, единственная заслуга которых состоит в том, что они молоды.
– Спасибо, – язвительно сказала Делавэр.
– Я не тебя имел в виду.
– Спокойно, дети, – подняла руки Оливейра. – Одноклеточные, обезьяны, чудовища, люди – всё это – биомасса. Нет причин для волнения. Наш вид предстаёт совсем в другом образе, если посмотреть на него в микроскоп или описать в биологических понятиях. Мужчина и женщина превращаются в самца и самку, целью жизни особи становится добыча пищи, а пища становится кормом…
– А секс становится спариванием, – весело добавила Делавэр.
– Совершенно верно. Войну мы переименуем в сокращение популяции, а в худшем случае в угрозу поголовью, и нам уже не придётся отвечать за нашу глупость, потому что мы всё спишем на гены и инстинкты.
– Инстинкты? – Грейвольф обнял Делавэр. – Ничего не имею против.
Все захихикали.
– Итак, чтобы вернуться к вопросу хэппи-энда, – сказал Эневек.
Все посмотрели на него.
– Я знаю, можно поставить вопрос, заслуживает ли человечество продолжения рода. Но никакого человечества нет. Есть только люди. Отдельные люди, у каждого из которых найдётся куча причин, почему ему нужно выжить.
– И почему хочешь выжить ты, Леон? – спросила Кроув.
– Потому что… – Эневек пожал плечами. – Очень просто. Потому что есть кто-то, ради кого я хотел бы жить.
– Хэппи-энд, – вздохнул Йохансон. – Я так и знал.
Кроув улыбнулась Эневеку.
– Ты что, наконец влюбился, Леон?
– Наконец? – Эневек задумался. – Да.
Они продолжали беседу, и их голоса постепенно стихали в голове Уивер, смешавшись с шумом волн.
Мечтательница, подумала она. Бедная мечтательница. Она опять одна.
Уивер плачет.
Примерно через час шторм утихает. Ещё через час прекращается ветер, и волны разглаживаются.
Три часа спустя она решается открыть купол.
Её охватывает ледяной холод. Она смотрит вдаль и видит, как вынырнул и снова исчез горб. Это не косатка, это что-то покрупнее. Следующее выныривание происходит уже ближе, и из воды показывается мощный хвостовой стебель.
Горбач.
Она раздумывает, не закрыть ли снова кабину. Но что её батискаф против многотонной туши горбача? Хоть лежи она в закрытой кабине, хоть сиди в открытой – если кит не захочет, чтобы она осталась живой, то ей и не жить.
Горб показывается из серой воды второй раз. Животное гигантское. Оно остаётся на поверхности, совсем рядом с лодкой. Оно проплывает так близко, что Уивер могла бы дотянуться до его бугристой головы. Кит поворачивается на бок, и его левый глаз несколько секунд разглядывает маленькую женщину в лодке.
Уивер выдерживает этот взгляд.
Кит громко разряжает свой пузырь. Потом медленно уходит в глубину, не вызвав ни малейшего волнения.
Уивер вцепляется в края кабины.
Кит не напал на неё.
Кит ничего ей не сделал.
Она не может поверить. У неё гудит в голове. В ушах шумит. Всё ещё глядя на воду, она слышит приближение грохота и свиста – нет, это не в голове. Шум исходит сверху, он становится всё ближе и всё оглушительнее, и Уивер поднимает голову.
Низко над водой завис вертолёт.
В открытой боковой двери сгрудились люди. Военные и один в гражданском, он машет ей обеими руками. Рот его широко раскрыт, потому что он предпринимает безнадёжную попытку перекричать грохот винта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127