— Яд и пламя… — пробормотал Жуга. — Чтоб мне лопнуть: это Яльмар, это его посудина!
Как будто подтверждая его слова, на носу корабля возникла широкоплечая фигура с длиннющим банником в руке. Банником он измерял глубину, хотя только что, по-видимому, заряжал орудие — торчащий из якорного клюза ствол кулеврины ещё дымился.
— Эхой! — прокричал великан. — Жуга, уж не ты ли это?
— Я, Яльмар, я! Какими судьбами?
Корабль подошёл ближе и стал разворачиваться.
— Какими судьбами? — поставив ногу на борт, переспросил норманн. — Ты спрашиваешь: «какими судьбами»? Ха!
Клянусь Одином, это была долгая история, тут одним раскладом не отделаешься! Мы же начали всю эту заварушку — взорвали дамбу, если ты не знаешь… Но проклятые испанцы перехватили нас! Пришлось тяжеленько. Но мы прорвались!
Покрошили их уйму, сами потеряли шестерых, у меня пуля в бедре — кстати, надо бы вытащить, — но наша взяла!
— А Сигурд? Сигурд жив?
— Сигурд? — удивился Яльмар. — Что ему сделается — его и пушкой не убьёшь. Так. — Он огляделся. — Где здесь удобнее причалить? Где вообще этот чёртов городишко, из-за которого весь сыр-бор? А то мы привезли им селёдку, муку и земляные яблоки, осадка такая, что ватерлинию теряем. Да, есть у меня ещё одно дело — я тут хотел спросить… Эй, кто это с тобой?
Травник крепче обнял девушку за плечи.
— Потом скажу, — ответил он. — Пока причальте здесь: в городе и без вас полно кораблей. Обходите с юга там глубже, там старый канал. Мы сейчас тоже пойдём туда.
— Как скажешь! Только смотри не обмани: если не выпьешь со мной, я тебя пришибу.
— Если не пришибёшь — выпью. Давай причаливай, слово даю — не пожалеешь.
Варяг расхохотался:
— Ты всё такой же, зашиби меня Мьёльнир! Ну, ладно, увидимся. Ульф! Слышал, что сказал тебе мастер Лис? Право на борт, поворачивай к югу! Навались, ребята, навались! Живей, живей! Или снова хотите волочить наш кнорр по мелям, как баржу?
— Яльмар, Яльмар… — занервничал Карел, сгибая и разгибая пухлые пальцы. Кто такой Яльмар?
— Яльмар? — задумался травник, провожая корабль взглядом. — Это в двух словах не объяснишь. Это — ух! — Он сжал кулак.
— О… Да? Ну, тогда я полетел.
Карел снял башмаки, вынул из них свинцовые пластины, надел опять, потопал и поднялся над землёй.
— Как приземляться будешь?
— Как-нибудь, — ответил он. — Не в первый раз. Ухвачусь за дерево или ещё за что-нибудь. Эх, найти бы город, где побольше высоких домов и всяких башен! Я б на крыше поселился. Ладно! Счастливо оставаться!
Он поднимался всё выше, ветер относил его куда-то на восток. Маленький гном помахал им сверху рукой, и все долго смотрели ему вслед, пока он не превратился в точку в синем небе.
— И мне пора, — засобирался лепрекон. — Засиделся. Ждут меня там. Ага.
Откуда-то взялась сумка, такая же мохнатая, как сам лепрекон, и он сноровисто стал укладывать в неё свои инструменты. Вскинул всё это на плечо, откланялся, скрылся за кустами, прошуршал — и тоже исчез.
Девушка и травник остались одни.
— Зачем ты сделал это? — спросила девушка. — Неужели это было так нужно?!
— Это было так ужасно? — тихо спросил Жуга. Девушку передёрнуло.
— Чудовищно! — призналась она. — Я ни разу не видела, как сжигают людей. Слышала, но вот так… А мне потом сказали — я ещё не видела самого страшного.
— Тогда, надеюсь, ты пожелала, чтоб это кончилось и больше никогда не повторялось.
Ялка крепче прижалась к травнику, неловко повернувшись боком, чтобы не мешал живот.
— Я… спросить хотела, — запинаясь, произнесла она, понимая, что всё равно когда-нибудь спросит его об этом. — Как же ты решишься взять меня такую? Ведь это… не твой ребёнок.
— Зато твой.
— М-да, — сказала Ялка и неловко хихикнула. — Как-то глупо получается… Стою как дура. Наверное, надо броситься тебе на шею… что-нибудь сказать…
— Успеем, — успокоил её травник. — Теперь у нас в запасе много времени. Целая жизнь.
Тут за спиной у них опять откашлялись.
— Ну что ещё? — сердито обернулся травник.
— Это… — сказал лепрекон. — Я извиняюсь, но, кажись, я шило забыл.
И в самом деле — маленькое шило так и торчало в выемке старой коряги.
— Спасибо ещё раз, — сказала Ялка.
— Не за что: мы все перед тобой в долгу.
— За что?
Он вскинул сумку на плечо.
— За то, что помнила о нас.
Ялка растерялась и только потом поняла, что он имеет в виду. Ей вспомнился тот странный ритуал на поляне, в заколдованном лесу, когда лесной народец устроил ей «смотрины». Может быть, уже тогда они всё знали и предвидели, задумав показаться ей и так и этак, чтоб она запомнила их как можно лучше и потом, когда придёт пора, дала им ещё один шанс не исчезнуть?
— Как твоё имя? — спросила Ялка и тут же представилась, чтоб не выглядеть невежливой: — Моё — Иоланта.
— Гриндер, — сказал лепрекон.
И провалился сквозь землю.
Ослики топали по дороге. Тихо скрипели колёса. Повозка ясеневого дерева неспешно катилась на юг.
— Поражаюсь я вам, испанцам, — вслух размышлял бородатый кукольник. — Чего вам не сидится у себя на родине? Что и говорить, испанская империя огромна, но это же не повод везде держать свои войска. Вполне можно обходиться силами наместников. И всё же, где война — там испанец. Непонятно это мне.
Ещё в конце лета Карл Барба прекратил бриться и снова начал отращивать бороду. До былого великолепия было, конечно, ещё далеко, но уже сейчас он выглядел достаточно внушительно. Сидевший рядом с ним Мануэль Гонсалес посмотрел на сицилийца и усмехнулся.
— Что ж непонятного, — философски сказал он. — Любой испанец — воин. Мы три века воевали, чтоб освободить нашу землю. Гранада пала совсем недавно. Да и потом было достаточно мятежей, чтоб не вкладывать оружие в ножны: то сеговийские «коммунерос», то эти «германиас» из Валенсии, да и турки не дремлют. А теперь ещё англичане. И Новый Свет — тоже не самое спокойное местечко… Вы слыхали что-нибудь о Новом Свете?
— Что? A, si, конечно.
— Многие подались туда после того, как разрешили отъезд. Испанский дворянин не признаёт иного занятия, кроме войны, а дворян в Испании не счесть.
— Scuzi? — Карл Барба поправил очки. — Вы тоже дворянин?
— Нет, я не дворянин.
— Тогда зачем это вам?
— Трудно объяснить. Я из Толедо. Это о чём-нибудь вам говорит?
— Смотря что вы хотите этим сказать, — уклончиво ответил Барба.
— Я оружейник. И всегда был охоч до новых впечатлений. Но путешествия мне были не по карману, а сидеть на месте — это не по мне. Вы понимаете меня?
— Вполне. Вижу, без дела вы не останетесь.
— Да уж…
Они проехали ещё немного. Ряды высоких ореховых деревьев вдоль дороги медленно теряли листья. Солнце ещё припекало, но ветер был холодный, кукольник и испанец мёрзли; но если испанец обходился так, то Барба кутался в меховую куртку, всё время ёжился и зевал. Под глазами его набрякли мешки.
— Вы стали плохо спать, — заметил Мануэль.
— И не говорите, — печально согласился итальянец, — С тех пор, как сожгли того рыжего монаха-лекаря, со мною сам не понимаю, что творится. Иной раз думаю, что я схожу с ума.
— Отчего же?
— Куклы, mon ami. — Бородач похлопал по сундуку за своей спиной.
— А что куклы?
— Сам не понимаю. — Взгляд Барбы сделался задумчив. — У меня такое впечатление, что они… как это по-фламандски… animationi…
— Ожили?
— Si, ожили. Всякий раз, когда я открываю сундук, они лежат по-другому, не так, как я их положил. Пьеро всё время перебирается к Коломбине, пёс будто треплет Арлекина, а этот негодяй Пульчинелла вообще прячется по углам, на самом дне. Перед каждым представлением я подолгу не могу найти нужную куклу, они будто прячутся. Ночами там будто кто-то шуршит, смеётся, шепчется… Верите ли — я стал закрывать сундук на замок, иначе боюсь оставаться один. Не жизнь, а просто кошмарный сон. Я так устал от этих кукол!
— По-моему, вы переутомились. На вас слишком сильное впечатление произвело аутодафе.
— Может быть…
— Если вы никогда раньше не присутствовали на казни, это может вызвать потрясение. Я неоднократно… Сагау! Что это там?
Теперь и Барба услышал какие-то крики, поправил очки и разглядел, как справа под деревом двое человек мутузят третьего. Как раз в этот момент они повалили его на землю и стали пинать, а тот сжимался в комок и пытался прикрыть руками голову. Барба натянул поводья, но Мануэль, не дожидаясь остановки, уже соскочил с повозки и бежал к ним.
— Эй! Именем короля и закона, остановитесь!
Двое обернулись и прекратили своё занятие. Кукольник смог разглядеть их и понял, что это парень и девушка, одетая в мужской костюм. Парень был высокий, голубоглазый, с круглой головой с короткой стрижкой. Оружия при нём не было, если не считать ножа на поясом. Зеленоглазая ведьма с соломенными волосами была ниже его почти на голову, а за спиной носила арбалет. Неподалёку стояли две осёдланные лошади — соловая и серая в яблоках. И парень, и девица выглядели сущими разбойниками, и в одиночку Барба предпочёл бы проехать мимо, но маленький испанец, похоже, не боялся никого и ничего.
— Чего тебе надо, испанец? — с явным недовольством осведомился парень.
— Зачем вы избиваете этого несчастного? Прекратите немедленно!
— Это наше дело.
— В чём он виновен?
— Это тоже наше дело. А тебе-то что?
— Я альгвазил на службе короля, — объявил Мануэль, расставив ноги и кладя ладонь на рукоять меча. Причём суровый тон, каким это было сказано, не оставлял никаких сомнений в его правоте. — Если этот парень виноват, отведите его в город, где его предадут справедливому суду. — Где ты видел справедливый суд в этой стране? — усмехнулся беловолосый, плюнул и растёр. — За его преступление, испанец, ещё не придумали казни. Иди своей дорогой. Мы как-нибудь сами разберёмся.
Лежащий на земле рыжий парень ничего не говорил, только зыркал глазами, глядя то на испанца, то на своих мучителей, и придерживал отбитую руку. Молчание затягивалось. Вдруг девица, не отводившая взгляда от серого меча Мануэля, тронула своего спутника за плечо, поднялась на цыпочки и что-то шепнула ему на ухо. Он вздрогнул и тоже прищурился на меч. Не оборачиваясь, что-то спросил у неё уголком рта. Девица кивнула. Ещё мгновение парень колебался, потом махнул рукой.
— Ладно, он ваш, — вдруг решил он, плюнул и толкнул носком сапога рыжего парня. — Слышишь, ты? Вставай.
— Вставай, поганец! By Got, тебя даже убивать противно… Благодари Бога и синьора испанца за свою паршивую шкуру.
Карл Барба был по-настоящему удивлён. Вряд ли они испугались — насколько итальянец знал природу человеческой души (а он, как ярмарочный артист, обязан был её знать), страха тут не было и в помине. Дело было совсем в другом, но вот в чём — этого кукольник не мог уразуметь.
Парень с девушкой тем временем сноровисто забрались в сёдла и, не говоря ни слова, пустили лошадей галопом. Пара минут — и они скрылись из виду. Наступила тишина.
Рыжий парень встал.
— Благодарствуйте, сеньор, — сказал он и поклонился, кривясь на один бок. — Ежели б не вы, они б меня забили, факт, забили бы.
— Это мой долг, — ответил Мануэль. — Почему на тебя напали?
— Это… долго объяснять.
— Как твоё имя?
— Я… Шнырь, — сказал он и повторил, словно боялся, что ему с первого раза не поверят: — Меня зовут Шнырь.
Мануэль нахмурился и некоторое время молча и с неудовольствием созерцал спасённого и потирал подбородок. В нём определённо было что-то неприятное, в этом рыжем парне.
— У меня большое желание связать тебя и отвезти в город, — наконец сказал испанец. — Но ладно. Ступай своей дорогой, в чём бы ты ни провинился, и больше не попадайся. Ни им, ни мне.
Он резко развернулся и направился к повозке, придерживая меч и вышагивая, как циркуль. Взобрался на козлы. Итальянец тронул вожжи, и тележка покатилась дальше, скрипя и переваливаясь на ухабах. Рыжий парень смотрел ей вслед, потом скривился в презрительной усмешке.
— Катитесь, катитесь, ублюдки, — процедил он сквозь зубы. — Будет время, я с вами ещё потолкую, а сейчас есть дела поважнее. — Он потрогал челюсть. — Однако ж здорово они меня отделали… Ладно. Тело молодое, выдержит. Хоть на что-то этот придурок сгодился.
Шнырь повернулся и зашагал на север. Лицо его как-то странно изменилось, словно он постарел сразу на несколько лет. Простоватое выражение слетело с него, словно маска. Казалось, теперь за этим взглядом прячется совершенно другой человек.
Но этого уже никто не видел.
В тот день весны, будто по какому-то наитию, настоятель Геймблахской обители цистерцианцев аббат Микаэль решил пройтись вдоль монастырских стен. Погода благоприятствовала, время было ещё не позднее, и престарелый монах решил размять ноги. Весеннее солнышко пригревало, снег таял, пробудившаяся после зимы обитель полнилась трудом. Монахи прибирались, пилили дрова, чистили пруды и перекапывали грядки. Давно исчезли следы прошлогоднего пожара, монахи перестали пересказывать новициям историю пленённой ведьмы и сгоревших испанцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98