— Он сделал несколько шагов и оказался у стола. Раскрыл тетрадь и стал листать страницы, бегло их проглядывая. — Так, это не нужно, — бормотал он, — это тоже не нужно… и это лишнее…
Он взял кинжал, повертел его и занёс над книгой.
— Стой, что ты делаешь!
Но травник уже вогнал лезвие между страниц и несколькими быстрыми движениями рассёк злосчастную тетрадь на две неравные части вдоль по корешку. От такого обращения с книгой Хагга передёрнуло, но он предпочёл не спорить.
— Так будет лучше, — заверил его травник. — Здесь, — он закрыл тетрадь и положил ладонь на вытертую кожу переплёта, — мои записки, наблюдения, рецепты снадобий… ну, всякое такое прочее. В них я уверен — это пригодится, это, пожалуй, можно оставить. Если ты знаешь хорошего печатника, который может их издать и не наделает ошибок, отдай ему — пусть напечатает. Деньги, если что-то выручишь, оставь себе. Остальное… — Он поколебался. — Остальное я, пожалуй, возьму с собой, чтоб ты не морочил себе голову.
Золтан с Иоганном молча пронаблюдали, как Жуга сворачивает в трубку и кладёт за пазуху вырванные страницы.
— Здесь наши пути расходятся, — сказал Жуга, поправляя за пазухой листы пергамента. — Я разыщу девчонку, а ты не упусти монаха.
— Где мы встретимся?
— Я сам тебя…
И тут случилось странное. Жуга вдруг поднял руку, призывая всех к молчанию, и замер, наклонив голову, будто прислушивался, — Золтан помнил его манеру этак вот внезапно умолкать при разговоре. Он ничего не стал спрашивать, лишь схватил свой меч и потянул его из ножен. Вопросительно взглянул на травника.
— Нет… — сказал вдруг Жуга, но сказал так тихо, одними губами, что Золтан сразу понял: это не ответ и даже не протест, а только изумление. — Нет, только не это! — повторил он в пустоту перед собой. — Яд и пламя… Вот дьявол! — Он топнул ногой и резко обернулся. — Золтан! Всё отменяется: я снова должен уйти.
— Что стряслось?
Травник уже шептал наговоры и творил волшбу.
— Нет времени, — пробормотал он вместо ответа. — Совсем нет времени… Ах, чёрт, придётся снова — через сны…
— Постой! Куда ты? Объясни, что происходит, что ты скачешь как блоха!
— Это кошка… опять… Если я не успею, она умрёт. Кто-то знает. Кто-то… пользуется.
— Какая ещё кошка?!
— Издеваешься? — рявкнул травник, оборачиваясь к нему. — «Какая кошка»! Девочка из Локерена! Ты забыл?!
— Да почему я должен помнить! — вскричал Золтан. — У тебя семь пятниц на неделе! Девка-кошка! Ты с ума сошёл: губишь всё из-за глупой девахи, которую ужалила пчела. Да что с нею станется? Переживёт, оправится — не в первый раз!
— Нет. — Травник серьёзно посмотрел ему в глаза. — Не переживёт и не оправится, я знаю. Хагг…— На краткое мгновение он замешкался. — Хагг, это в последний раз: мне нельзя колдовать, совсем нельзя! Это всё равно что спать. Оттуда я пойду пешком.
Лицо его напряглось, руки дрожали. Серебристый свет перед ним образовал кольцо, распался лепестками и стал раскрываться. Иоганн, раскрыв глаза так широко, как только мог, с изумлением взирал на происходящее.
— Найди меня, — выталкивая слова, сказал Жуга. По лбу его струился пот. — Найди, Золтан, я знаю — ты сможешь. Я тоже… буду вас искать… вас и девчонку. Может, когда встретимся, я тебя не узнаю, тогда расскажешь. Томас, молодой монах, — не упускай его из виду… Посох! -
Он вдруг протянул руку и нетерпеливо пошевелил пальцами.
— Что?
— Дай мне посох!
Его трясло. Хагг подскочил к столу, схватил дубинку, оказавшуюся неожиданно увесистой, и сунул её травнику.
— Всё! — выкрикнул Жуга. — Прощай!
Травник шагнул вперёд, воздух за ним схлопнулся, и в келье снова стало тихо и темно.
Золтан долго стоял без движения.
— Шайтан смеётся, когда мы строим планы, — наконец сказал он, глядя на то место, где мгновение назад стоял Жуга, потом взял щипцы, согнулся и зашарил в камне. Иоганн всё понял и полез в мешок за новой свечкой — прежнюю они забыли погасить, когда бежали на пожар, и та сгорела полностью.
— Это был он, тот самый травник Лис? Это был он, да? — спросил трактирщик, когда трепещущий огонёк выхватил из темноты две бледные физиономии. — А о чём он говорил, господин Золтан?
— Трудно сказать, — устало признался Золтан, садясь за стол. — Он что-то затевает, я не знаю что, но, кажется, для этого надо собрать троих детей.
— Каких детей? Любых детей?
Золтан криво усмехнулся.
— Нет, не любых, — сказал он. — Далеко не любых… Я потом объясню. Однако странно: он же сам писал, предупреждал меня, что нельзя сводить их друг с другом.
— А чего страницы рвать? — Иоганн тронул тетрадь и вопросительно взглянул на Золтана. Можно посмотреть? — Тот кивнул, и Шольц раскрыл тетрадку в самом начале. — О, гляньте-ка! Все-то он не выдрал: одна осталась.
— Где? А ну-ка, дай…
Золтан с интересом перегнулся через стол и развернул тетрадь к себе.
«Я замыкаюсь с чёрным зверем в себе. Я вопрошаю: зачем мне дан разум, словно вопросом могу разрешить себе жить. Я пытаюсь понять то, что в теле моём. Я словом пытаюсь сказать то, что в мыслях моих. Я говорю голосом, которого нет. Я не спрашиваю, для чего, зачем и почему: не обрести вопросом имя смысла. За гранью кроются ответы, но их не услышать никому: ответы — ложь, как и вопросы, они существуют только для таких, как я. Вы читаете книгу, которой не существует, написанную человеком, которого нет».
— Что бы это ни означало, в этом должен быть какой-то смысл, — пробормотал Золтан. — Но вот какой?
Косые, неровные строчки выстраивались в некое подобие стиха или заклятия. Смысла в них будто не было, но Хагг почувствовал, как колкий холодок пробирает его при каждом слове. А может, то был просто ветер от окна…
Слабый звук — щелчок металла о металл, раздавшийся со стороны двери, заставил обоих вскинуться и взяться за оружие. Но было поздно: вертикальные зрачки двуствольной аркебузы смотрели на них почти в упор.
— Не двигайтесь, предупредил Мануэль Гонсалес. И поднимите руки.
Фитилёк уже горел; тлеющая точка дважды отражалась в стёклах окуляров и скрывала выражение глаз испанца — выглядел он словно волкодлак. Мануэль держал своё оружие по испански — на рогатке; эту позу можно было сохранять часами; пороху на полке — кот наплакал, два ствола сулили попадание. Мнимый палач с помощником предпочли послушаться и руки подняли, хотя и медленно.
— Так-то лучше. Я всё слышал. И чего ты хочешь? — спросил Золтан. Правды, — устало выговорил маленький испанец. Он поправил очки. — Я дам вам пять минут, пока горит фитиль. До той поры вы говорите, а я слушаю. Дёрнетесь — положу на месте, не промажу. А что после?
— После… — Мануэль замешкался, но вскорости нашёлся: — Всё зависит от того, что вы мне скажете.
— А если ничего не скажем, что сделаешь? — Вмешался Иоганн.
Золтан нахмурился, но ничего не сказал, лишь молча буравил испанца глазами.
— Что сделаю? — переспросил наёмник и усмехнулся. — Заряжу обоим по куску свинца в грудину. A Muerte. Поэтому торг неуместен. Ну? Который будет говорить?
— Я, — сказал Хагг.
На выходе из лечебницы брат Себастьян поравнялся с аббатом и заговорил:
— Мне нужно сказать вам пару слов, дражайший аббон. Прямо сейчас.
Аббат кивнул, спокойно и серьёзно, будто ожидал этого предложения. Впрочем, предвидеть подобное не составляло труда.
— Я сам хотел бы с вами переговорить, — ответил он. На собеседника он не глядел, взгляд его был устремлён в пространство перед ним; он не глядел даже на дорогу. Его сухие, старческие ноги, как всегда обутые в одни сандалии, Уверенно ступали по раскисшей и оттаявшей земле. — Покуда ваши люди ворошат пепел и роют землю, думаю, нам лучше пройти в мою келью.
— Не имею возражений.
— А ваш юный спутник…
— Я бы сказал — его присутствие не обязательно.
Испанец сказал Томасу несколько слов, тот кивнул и удалился. Сам брат Себастьян проследовал за Микаэлем.
В келье аббат первым делом зачерпнул воды в старую глиняную кружку и сделал несколько глотков, но сделал их, как показалось Себастьяну, не потому, что испытывал жажду, просто хотел прогнать с языка дымную горечь. Инквизитору тоже захотелось промочить горло. Аббат перехватил его взгляд.
— Хотите воды? — предложил он. — К сожалению, это единственное, что я вам могу сейчас предложить: вина у себя в келье я не держу.
— Благодарю. — Доминиканец принял кружку и тоже сделал глоток. — Что вы хотели мне сказать?
— Кажется, это вы хотели мне что-то сказать, — напомнил ему настоятель. — Как я понял, виновник сегодняшнего пожара вам каким-то образом… известен.
— Возможно, — последовал уклончивый ответ.
— Зачем вы его преследуете? Разве это так необходимо?
Брат Себастьян бросил на аббата косой взгляд и, казалось, задумался. Настоятель терпеливо ждал.
— Странно слышать от вас подобные вопросы, — наконец сказал испанец. — Вы что-то имеете против моих поисков? Или, наоборот, хотите сказать, что можете навести меня на его след?
— Вы не найдёте его.
Инквизитор поднял голову. — Найду, — ответил он.
— Не найдёте, — со странной убеждённостью повторил аббат Микаэль. — Страна большая. Он передвигается быстрее вас. Ему известны тайные ходы. Он возникает там где в самом деле нужен, а не там, где его хотят увидеть или поджидают. Ваша приманка не сработала или сработала не так, как желательно. Вам не выйти на его след, для этого нужна совсем особая ищейка.
Губы брата Себастьяна тронула улыбка.
— У меня, — промолвил он, — хоть вам то неизвестно, есть подобная ищейка.
— На что вы намекаете? — Аббат поднял бровь. — Тот ваш безумец? Или… — Тут глаза его расширились. — Иисусе… неужели… этот мальчик?
Инквизитор предпочёл не прятать истину.
— Да, это он, — признал он. — Брат Томас, несмотря на юные года, обладает неким, скажем так, чутьём. Особым даром — чувствовать и видеть. Я возлагаю на него большие надежды.
Аббат казался потрясённым.
— И вы поощряете в монахе — в монахе! — проявления подобных сил? Используете явное зло, чтоб искоренить неявное!
— Чтобы охотиться на хищника, нужно чутьё хищника, — возразил на эту горячую речь брат Себастьян. — Вы можете думать что хотите, но в подобном случае разборчивость в выборе средств несколько неуместна. Вы сами сравнили моего питомца с собакою. Что ж плохого в том, что я охочусь с нею на лису, которая давит моих кур или режет овец, если это понятнее для вас?
— Он не режет… — одними губами произнёс настоятель.
Брат Себастьян прищурился на собеседника:
— Почему вы так рьяно защищаете этого колдуна, почему так стараетесь обелить? Я давно заметил, что вам неприятны даже разговоры о будущем процессе… Откуда такой интерес к его персоне? Или вы сами в его власти? Сами прибегали к его услугам?
Аббат приложился к кружке и сделал несколько глотков.
— Вы правы, — признал он. — Ваши предположения верны. Но лишь отчасти! Отчасти… Это случилось пять лет назад. Я действительно… был серьёзно болен. Можно сказать — я умирал. Ничего не могло мне помочь или облегчить страдания. И вот однажды… Я лежал и не вставал неделю, речь уже шла о соборовании и последнем причастии. И тем вечером в ворота обители постучались…
— Это был травник, — подытожил Себастьян.
— Да, — подтвердил аббат, это был травник. Рыжий травник со шрамом вот здесь. — Он тронул висок. Я очень хорошо запомнил его лицо. В тот день, когда вы мне показали портрет, я сразу его узнал. Он сказал, что я напрасно истерзал себя, что моё время ещё не пришло и что я ещё нужен здесь, на земле… Я ответил, что на всё воля Божья, и, если мне сегодня суждено умереть, пусть так и будет. А он сказал, что я могу выбирать. И я…— аббат сглотнул, — я оказался слаб. А может быть, наоборот. Кто может судить? Меня поймут лишь те, кто лежал на смертном одре, а большинство из них мертвы.
— Он резал вас! — внезапно догадался брат Себастьян. — Так вот в чём дело: вы позволили ему копаться в ваших внутренностях!
— Да. Я лёг под нож. Он опоил меня, я ничего не почувствовал. Этот человек помог мне: я, как видите, жив до сих пор. Но я не продавал ему своей души! Он отказался взять с меня любую плату.
— Что же он потребовал? — участливо и в то же время-с профессионально-равнодушной вежливостью в голосе спросил монах. — Ведь что-то он от вас потребовал!
Иначе вы бы сейчас не стали мне об этом рассказывать.
— Вместо платы… — Аббат поколебался, но в итоге продолжил: — Вместо этого он взял с меня слово, обещание, что однажды, когда придёт необходимость, я позволю говорить голосу своей совести, а не голосу своей веры.
— Он так и сказал?
— Да. Слово в слово.
— И в каком же конкретном случае вы должны были это сделать? — с оттенком скрытого ехидства вопросил инквизитор.
— Он не сказал, — ответствовал Микаэль. — Сказал лишь, что, когда наступит это время, я догадаюсь сам. Я много думал над его словами. Он предугадывал, но не искушал меня. Были моменты, когда я колебался, но всякий раз моя вера и совесть оставались в ладу меж собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98