Сусанна долго вглядывалась в шрам на его виске, в тонкий абрис губ, сжатых даже во сне, в короткую щетину рыжей бороды, затем придвинулась и тихо тронула его губами в щёку. Жуга заёрзал, застонал, выговорил что-то непонятное, но не проснулся.
— Всё равно ты будешь мой! — прошептала Сусанна, замирая от собственной дерзости. По спине у неё побежали мурашки.
Она осторожно приняла из пальцев травника опустевшую бутылку, поправила на нём плед, а сама вернулась на пол. Стараясь не греметь ведёрком, она рукой подбросила в камин угля, чтобы дольше держалось тепло, отряхнула ладошки, завернулась в одеяло и вскоре уснула у травника в ногах.
Стук в дверь сперва показался Ялке вырванным из её сна. В последнее время в её восприятии настолько перемещались день и ночь, сон и явь, жизнь и смерть, что составные части одного зачастую казались элементами другого, и наоборот. Да и в самом деле, кто мог прийти в середине ночи? Хозяин корчмы? Вряд ли… зачем? Карел? Этот остался в подземелье с гномом, да и постучался бы в окно, не в дверь.
Стук повторился. Опасаясь разбудить спящего рядом Михеля, она соскользнула с кровати, оглянулась и подошла к дверям.
— Кто там?
— Кукушка, это я! Открой.
Ялка вздрогнула, как всегда, когда её называли этим прозвищем. Спросонья она совершенно забыла про Фрица.
— Боже! — выдохнула она и торопливо оглянулась на Михеля: не проснулся ли? — Потянула щеколду. — Ты один?
— Один, один! Открывай скорее!
Она откинула щеколду, и Фриц проник в комнату. Парнишка был всклокочен, одевался явно в темноте, хотя держал свечу в подсвечнике. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, не зная, что теперь делать. Слова как-то сразу все потерялись, пропали; накатила неловкость. Ялка только сейчас вдруг сообразила, что стоит перед мальчишкой босиком, в одной рубашке, с животом, с обритой головой… Но он думал совсем о другом.
— Ох ты… — тихо проговорил он, глядя на девушку снизу вверх. — Они пытали тебя? Допрашивали, да? Тебе больно?
— Нет. — Ялка помотала головой. — Уже нет.
— Я знал, что они схватили тебя! — шмыгая носом, торопливо заговорил Фриц. — Мне сказал этот… однорог.
— Единорог, — поправила его девушка. — Мне помогли бежать. А ты где был все эти месяцы?
— Я? Бродяжил. Я бы непременно разыскал тебя, если бы я мог! Но я не знал как, а колдовать мне запретили. А потом я встретил дядьку с куклами — ты видела его? Он добрый. Он взял меня в помощники. Потом мы поругались со стражниками, и нам пришлось бежать из города… А ещё к нам привязалась девчонка, совсем маленькая, её зовут Октавия… А кто это с тобой? Твой новый друг?
Девушка мельком посмотрела на кровать, где — нос в потолок — храпел Михель.
— Можно так сказать…
Фриц замолчал. Потеребил свой браслет.
— Куда ты теперь пойдёшь? — наконец спросил он.
— Не знаю. А ты?
— И я не знаю. Солдаты хотят, чтобы музыканты поехали с ними. А мы — за музыкантами.
— А что, без них нельзя?
Фриц поскрёб в затылке и пожал плечами.
— Мы бы уехали без них, — ответил он, — да только этот толстый капитан захотел, чтобы и Карл-баас тоже ехал.
— Карл-баас? Кто это?
— Да кукольник же… Я у него помощник собираю балаган… Так вот что я говорю: если бежать, так лучше сейчас, пока все спят.
Ялка подошла к столу и грузно опустилась на трёхногий табурет, придерживая отяжелевший живот.
— Бежать… — устало выговорила она. — Опять бежать… Мы всё время куда-то бежим. Должны же мы когда-нибудь остановиться. Неужели в мире не найдётся страны или хотя бы города, где нас никто не тронул бы? Ты ведь даже не знаешь, через что я прошла… Фриц, это было ужасно! Как ты можешь спокойно жить, если твоя мама и сестра попали к церковникам? Я, наверное, никогда теперь мимо монаха спокойно пройти не смогу — буду вся трястись от страха. Когда она только кончится, эта проклятая война! Да и как нам выйти? Дверь же заперта!
— Можно вылезти в окно, — неуверенно предложил Фридрих. — Или попробовать отпереть замок… Я умею! Немного.
— Больше нашумишь, — горько усмехнулась девушка. — Не врал бы уж… умелец. И куда мы пойдём, если сбежим?
— На север!
— Ш-ш — говори тише. На север? До залива три-четыре дня по незнакомой дороге. А дальше что? Мы бы и сами туда добрались, только там нам никто не рад. У тебя там есть знакомые? Родня? Хоть кто-то есть?
— Н-нет.
— Видишь… И у Михеля там никого нет. Так куда нам идти? Кто знает?
— Я, — раздался чей-то голос от двери. — Я знаю, Кукушка.
Оба тихо вскрикнули и обернулись: они напрочь забыли, что оставили дверь неприкрытой.
В дверном проёме силуэтом застыл человек. Высокий, весь одетый в чёрное. В лунном свете, лившемся в окно, девушка сумела разглядеть белые волосы и бледное лицо с красивыми и тонкими чертами. Дудочник.
— Да это же ван Хорн! — выдохнул Фриц. Свеча в его руке дрожала. — Ох, господи, ван Хорн, как же ты нас напугал! Ты что, следил за нами?
— Вы… — Ялка медленно приподнялась. — Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я знаю тебя. — Ван Хорн грустно улыбнулся. — Нас представляли друг другу. Я даже знаю, кто назвал тебя этим именем.
— Я не верю вам, — бесцветным голосом сказала девушка. — Почему я должна вам верить?
— Потому что мечты хоть иногда должны сбываться в этом мире.
Ялка вздрогнула, вытаращила глаза и вперилась в лицо ночного гостя. И внезапно вспомнила, где видела она эти пронзительные синие глаза, эту гриву белых волос, где слышала этот голос… Теперь человеческий облик больше не мог её обмануть.
— Высокий… — прошептала она. — Ты! Но как…
Он улыбнулся и прижал палец к губам.
— Единороги — существа, способные менять свой облик, — ответил он. — А я предвидел эту встречу. Я способен видеть будущее, правда не так далеко, как хотелось бы.
Ялка снова опустилась на табурет. Голова её кружилась, белое лицо ван Хорна расплывалось перед глазами. Фриц непонимающе переводил взор с девушки на дудочника и обратно, но ван Хорн (хотя, наверно, правильнее было бы звать его — Айнхорн не обращал на него решительно никакого внимания.
— Мы, наверно, всю корчму перебудили, — пробормотала Ялка. — Уходи. Сейчас все сюда сбегутся…
— Не сбегутся, будут спать, — успокоил её дудочник. — Я не так силён, как у себя в лесу, но на полчаса меня хватит. Я пришёл, чтобы отговорить тебя бежать.
— Почему?
— Наверное, ты сама уже поняла. Помнишь, я говорил тебе, что ты поймёшь?
Дурнота накатывала всё сильнее. Ялка еле разлепила непослушные губы.
— Про что? — спросила она.
— Про травника. Про Лиса.
— Помню. Я… должна опять с ним встретиться?
— Да.
— И в этот раз… я больше не должна убегать?
— Нет, — подтвердил ван Хорн. — Ведь ты уже поняла, что он замыслил, только боишься себе в том признаться. Я прав?
— Жертвоприношение, — проговорила Ялка, чувствуя, как от этого слова у неё в груди комком собирается леденящий холод — собирается и опускается ниже, к животу. — Он задумал жертвоприношение.
— Истинно так, — подтвердил ван Хорн. — Он хочет переплавить накопившуюся Силу.
— И для этого решил принести меня в жертву?
— Не тебя, Кукушка. Себя.
На миг все онемели.
— Как, в жертву? Зачем? — вскричал Фриц. — Ведь его уже убили один раз! Разве этого мало?!
— Не гоношись, маленький человек, — мягко сказал ван Хорн, наконец-то соизволив снизойти до Фридриха. — Молчи. Ты ничего не понял. Убийство, смерть — это совсем другое, и Жуга прекрасно это знает. Как он может совладать с Силой, если в момент, когда плотина рухнет, его уже не будет? Нет, Кукушка. Нет, нет, нет! Жертвоприношение — это всегда ритуал. Так было много раз до него, так будет и после. Люди, подобные ему, растрачивают Силу попусту или копят её, чтоб в конце концов она их поглотила, стала бесконтрольной и рассеялась по миру хаосом и ненавистью. Кто знает, может быть, эта война лишь потому пришла во Фландрию, что Жуга решил когда-то здесь поселиться? Лишь немногим везёт, лишь немногие находят свою половину — ту, кто может создавать.
— Но Спаситель не искал! — возразила девушка.
— Возможно, потому, что у него она была, — возразил Высокий. — Не лезь в такие дебри, просто поверь: так было уже не раз. Старый мир умирает, Кукушка. И тебе — именно тебе предстоит сотворить новый.
Ялка сложила руки на коленях, и вдруг на неё напал беспричинный смех. Она хихикала, тряслась и ничего не могла с собой поделать — смеялась и плакала. Слёзы чертили дорожки по её щекам.
— Так, значит… — сквозь смех выдавила она. — Значит… он нарочно метит на костёр! Нарочно дразнит монахов, нарочно собирает нас всех в одном месте… О боже мой… о боже… Какая же я дура…
— Он не метит на костёр, Кукушка, — поправил её ван Хорн. — Нет создания, которое хотело бы для себя подобной участи. Просто у него нет другого выхода.
— И что будет? Ты хочешь, чтобы я стояла и смотрела, как его будут убивать? Да я никогда не решусь на такое!
— Ты уже решилась. Следуй за ним. Музыканты двигаются в Лейден? Травник тоже будет там! Иди за ними. Выждите, когда они уйдут, и выходите следом. Это будет тяжёлый путь, но ты справишься. Я верю в тебя.
Смех прекратился так же внезапно, как и начался. Девушка сидела, судорожно всхлипывая и дрожа, и вытирала слёзы рукавом. Фриц в полном ошеломлении переводил взгляд с неё на ван Хорна и обратно.
— Высокий? — растерянно проговорил он. — А… э…
И он умолк.
— Если веришь… почему не сказал мне раньше? — прошептала Ялка. — Почему ты не сказал мне этого тогда, в лесу?! Ван Хорн отвёл глаза и стал теребить заколку на берете.
— Я не мог, — признался он.
— Но почему? Почему?
— Ты б уничтожила этот мир. А новый создавать не стала. Это был бы конец. Теперь ты так не думаешь: ты снова стала верить в будущее, снова начала любить и ненавидеть. А значит, будущее появилось и у нас.
Ялка помолчала, собираясь с силами. Слишком много всего обрушилось на неё в последние месяцы и дни.
— А это… — Она повела рукой. — Всё, что вокруг… Чем оно станет? У него есть будущее? Во что мы превратимся, если… если я и вправду сделаю это?
— Откуда мне знать? — Ван Хорн опять пожал плечами. — Может, в чей-то сон? В воспоминание? В старую картину? Или — вовсе не изменится? А может, кто-нибудь когда-нибудь напишет о нас книгу. Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовётся. В тот миг, когда решится всё, мой мир закончится. Оставишь ли ты место для меня в том, новом мире? То мне неведомо.
Девушка вздрогнула.
— Это невозможно, — прошептала она. — Я просто не справлюсь. Не смогу. Я даже не представляю, как это можно сделать!
Дудочник кивнул:
— Не только ты — никто не представляет. Но я знаю, ты справишься. А сейчас… — Он посмотрел на девушку, на Фрица, словно колебался, говорить ему дальше или нет, и решил не говорить. — Ложитесь спать. Вам потребуется много сил.
— А я-то при чём?! — воскликнул Фриц. — Что я могу сделать?
Ван Хорн, который уже уходил, остановился на пороге и оглянулся на него через плечо.
— Хотел бы я, чтоб ты здесь был ни при чём, — проговорил он. — Ищите третьего, мышата. Ищите третьего. Он шагнул вперёд и растаял в ночной темноте. Больше в этой занесённой песками корчме его никто не видел.
Фриц поставил свечку на стол, сам сел рядом и достал из-за пазухи кожаный мешочек.
— Пожалуй, я брошу руны, — сказал он.
Однако не успел он развязать узел, как в коридоре послышалось шлёпанье маленьких ног, и на пороге комнаты возникла заспанная Октавия.
— Ой, здрасте… — растерянно сказала она, завидев Ялку. — А чего это вы здесь делаете?
Проснулся Жуга оттого, что его били по щекам. Не сильно, но чувствительно. Он замычал, попытался заслониться, потом всё-таки открыл глаза.
Перед ним стоял Рутгер.
— Очнулся? — ворчливо спросил он. — Вставай. Вставай, вставай. Ты сам просил, чтоб тебя будили, если ты уснёшь.
Жуга опустил ноги на пол и сел. Потёр лицо. Голова была тяжёлая и гулкая.
— Чёрт… Всё-таки уснул, — проговорил он. — Чёрт… Сам не понимаю.
— Чего тут понимать! — Наёмник обошёл вокруг кресла, приподнял одну пустую бутылку, другую и многозначительно взглянул на травника. Тот покраснел и отвёл глаза.
— Я не про это, — сказал он. — Это-то само собой. Я про девочку. Почему она меня не разбудила?
— Думаю, она просто уснула раньше.
Оба посмотрели на пол, где на коврике перед камином, завернувшись в одеяло, всё ещё спала Сусанна. Не самая мягкая постель, но девочка, видно, преизрядно утомилась.
Жуга рассеянно поскрёб в затылке.
— Может быть, — признал он.
— Хорошо, что я не пью, — сказал Рутгер. — Где моя одежда?
Травник только сейчас обратил внимание, что Рутгер совершенно гол, только на шее висит нож.
— В мешке. Он внизу, на кухне, у плиты; всё там.
— Хорошо, хоть не на улице…
Огонь в камине давно погас, даже угли успели остыть. В щель между шторами бил солнечный свет, в воздухе плясали пылинки. Утро явно было в самом разгаре. Снаружи доносились отдалённые голоса прохожих, лай собак, крики разносчиков и грохот колёс по булыжной мостовой. Под крышей дома ворковали голуби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Всё равно ты будешь мой! — прошептала Сусанна, замирая от собственной дерзости. По спине у неё побежали мурашки.
Она осторожно приняла из пальцев травника опустевшую бутылку, поправила на нём плед, а сама вернулась на пол. Стараясь не греметь ведёрком, она рукой подбросила в камин угля, чтобы дольше держалось тепло, отряхнула ладошки, завернулась в одеяло и вскоре уснула у травника в ногах.
Стук в дверь сперва показался Ялке вырванным из её сна. В последнее время в её восприятии настолько перемещались день и ночь, сон и явь, жизнь и смерть, что составные части одного зачастую казались элементами другого, и наоборот. Да и в самом деле, кто мог прийти в середине ночи? Хозяин корчмы? Вряд ли… зачем? Карел? Этот остался в подземелье с гномом, да и постучался бы в окно, не в дверь.
Стук повторился. Опасаясь разбудить спящего рядом Михеля, она соскользнула с кровати, оглянулась и подошла к дверям.
— Кто там?
— Кукушка, это я! Открой.
Ялка вздрогнула, как всегда, когда её называли этим прозвищем. Спросонья она совершенно забыла про Фрица.
— Боже! — выдохнула она и торопливо оглянулась на Михеля: не проснулся ли? — Потянула щеколду. — Ты один?
— Один, один! Открывай скорее!
Она откинула щеколду, и Фриц проник в комнату. Парнишка был всклокочен, одевался явно в темноте, хотя держал свечу в подсвечнике. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, не зная, что теперь делать. Слова как-то сразу все потерялись, пропали; накатила неловкость. Ялка только сейчас вдруг сообразила, что стоит перед мальчишкой босиком, в одной рубашке, с животом, с обритой головой… Но он думал совсем о другом.
— Ох ты… — тихо проговорил он, глядя на девушку снизу вверх. — Они пытали тебя? Допрашивали, да? Тебе больно?
— Нет. — Ялка помотала головой. — Уже нет.
— Я знал, что они схватили тебя! — шмыгая носом, торопливо заговорил Фриц. — Мне сказал этот… однорог.
— Единорог, — поправила его девушка. — Мне помогли бежать. А ты где был все эти месяцы?
— Я? Бродяжил. Я бы непременно разыскал тебя, если бы я мог! Но я не знал как, а колдовать мне запретили. А потом я встретил дядьку с куклами — ты видела его? Он добрый. Он взял меня в помощники. Потом мы поругались со стражниками, и нам пришлось бежать из города… А ещё к нам привязалась девчонка, совсем маленькая, её зовут Октавия… А кто это с тобой? Твой новый друг?
Девушка мельком посмотрела на кровать, где — нос в потолок — храпел Михель.
— Можно так сказать…
Фриц замолчал. Потеребил свой браслет.
— Куда ты теперь пойдёшь? — наконец спросил он.
— Не знаю. А ты?
— И я не знаю. Солдаты хотят, чтобы музыканты поехали с ними. А мы — за музыкантами.
— А что, без них нельзя?
Фриц поскрёб в затылке и пожал плечами.
— Мы бы уехали без них, — ответил он, — да только этот толстый капитан захотел, чтобы и Карл-баас тоже ехал.
— Карл-баас? Кто это?
— Да кукольник же… Я у него помощник собираю балаган… Так вот что я говорю: если бежать, так лучше сейчас, пока все спят.
Ялка подошла к столу и грузно опустилась на трёхногий табурет, придерживая отяжелевший живот.
— Бежать… — устало выговорила она. — Опять бежать… Мы всё время куда-то бежим. Должны же мы когда-нибудь остановиться. Неужели в мире не найдётся страны или хотя бы города, где нас никто не тронул бы? Ты ведь даже не знаешь, через что я прошла… Фриц, это было ужасно! Как ты можешь спокойно жить, если твоя мама и сестра попали к церковникам? Я, наверное, никогда теперь мимо монаха спокойно пройти не смогу — буду вся трястись от страха. Когда она только кончится, эта проклятая война! Да и как нам выйти? Дверь же заперта!
— Можно вылезти в окно, — неуверенно предложил Фридрих. — Или попробовать отпереть замок… Я умею! Немного.
— Больше нашумишь, — горько усмехнулась девушка. — Не врал бы уж… умелец. И куда мы пойдём, если сбежим?
— На север!
— Ш-ш — говори тише. На север? До залива три-четыре дня по незнакомой дороге. А дальше что? Мы бы и сами туда добрались, только там нам никто не рад. У тебя там есть знакомые? Родня? Хоть кто-то есть?
— Н-нет.
— Видишь… И у Михеля там никого нет. Так куда нам идти? Кто знает?
— Я, — раздался чей-то голос от двери. — Я знаю, Кукушка.
Оба тихо вскрикнули и обернулись: они напрочь забыли, что оставили дверь неприкрытой.
В дверном проёме силуэтом застыл человек. Высокий, весь одетый в чёрное. В лунном свете, лившемся в окно, девушка сумела разглядеть белые волосы и бледное лицо с красивыми и тонкими чертами. Дудочник.
— Да это же ван Хорн! — выдохнул Фриц. Свеча в его руке дрожала. — Ох, господи, ван Хорн, как же ты нас напугал! Ты что, следил за нами?
— Вы… — Ялка медленно приподнялась. — Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я знаю тебя. — Ван Хорн грустно улыбнулся. — Нас представляли друг другу. Я даже знаю, кто назвал тебя этим именем.
— Я не верю вам, — бесцветным голосом сказала девушка. — Почему я должна вам верить?
— Потому что мечты хоть иногда должны сбываться в этом мире.
Ялка вздрогнула, вытаращила глаза и вперилась в лицо ночного гостя. И внезапно вспомнила, где видела она эти пронзительные синие глаза, эту гриву белых волос, где слышала этот голос… Теперь человеческий облик больше не мог её обмануть.
— Высокий… — прошептала она. — Ты! Но как…
Он улыбнулся и прижал палец к губам.
— Единороги — существа, способные менять свой облик, — ответил он. — А я предвидел эту встречу. Я способен видеть будущее, правда не так далеко, как хотелось бы.
Ялка снова опустилась на табурет. Голова её кружилась, белое лицо ван Хорна расплывалось перед глазами. Фриц непонимающе переводил взор с девушки на дудочника и обратно, но ван Хорн (хотя, наверно, правильнее было бы звать его — Айнхорн не обращал на него решительно никакого внимания.
— Мы, наверно, всю корчму перебудили, — пробормотала Ялка. — Уходи. Сейчас все сюда сбегутся…
— Не сбегутся, будут спать, — успокоил её дудочник. — Я не так силён, как у себя в лесу, но на полчаса меня хватит. Я пришёл, чтобы отговорить тебя бежать.
— Почему?
— Наверное, ты сама уже поняла. Помнишь, я говорил тебе, что ты поймёшь?
Дурнота накатывала всё сильнее. Ялка еле разлепила непослушные губы.
— Про что? — спросила она.
— Про травника. Про Лиса.
— Помню. Я… должна опять с ним встретиться?
— Да.
— И в этот раз… я больше не должна убегать?
— Нет, — подтвердил ван Хорн. — Ведь ты уже поняла, что он замыслил, только боишься себе в том признаться. Я прав?
— Жертвоприношение, — проговорила Ялка, чувствуя, как от этого слова у неё в груди комком собирается леденящий холод — собирается и опускается ниже, к животу. — Он задумал жертвоприношение.
— Истинно так, — подтвердил ван Хорн. — Он хочет переплавить накопившуюся Силу.
— И для этого решил принести меня в жертву?
— Не тебя, Кукушка. Себя.
На миг все онемели.
— Как, в жертву? Зачем? — вскричал Фриц. — Ведь его уже убили один раз! Разве этого мало?!
— Не гоношись, маленький человек, — мягко сказал ван Хорн, наконец-то соизволив снизойти до Фридриха. — Молчи. Ты ничего не понял. Убийство, смерть — это совсем другое, и Жуга прекрасно это знает. Как он может совладать с Силой, если в момент, когда плотина рухнет, его уже не будет? Нет, Кукушка. Нет, нет, нет! Жертвоприношение — это всегда ритуал. Так было много раз до него, так будет и после. Люди, подобные ему, растрачивают Силу попусту или копят её, чтоб в конце концов она их поглотила, стала бесконтрольной и рассеялась по миру хаосом и ненавистью. Кто знает, может быть, эта война лишь потому пришла во Фландрию, что Жуга решил когда-то здесь поселиться? Лишь немногим везёт, лишь немногие находят свою половину — ту, кто может создавать.
— Но Спаситель не искал! — возразила девушка.
— Возможно, потому, что у него она была, — возразил Высокий. — Не лезь в такие дебри, просто поверь: так было уже не раз. Старый мир умирает, Кукушка. И тебе — именно тебе предстоит сотворить новый.
Ялка сложила руки на коленях, и вдруг на неё напал беспричинный смех. Она хихикала, тряслась и ничего не могла с собой поделать — смеялась и плакала. Слёзы чертили дорожки по её щекам.
— Так, значит… — сквозь смех выдавила она. — Значит… он нарочно метит на костёр! Нарочно дразнит монахов, нарочно собирает нас всех в одном месте… О боже мой… о боже… Какая же я дура…
— Он не метит на костёр, Кукушка, — поправил её ван Хорн. — Нет создания, которое хотело бы для себя подобной участи. Просто у него нет другого выхода.
— И что будет? Ты хочешь, чтобы я стояла и смотрела, как его будут убивать? Да я никогда не решусь на такое!
— Ты уже решилась. Следуй за ним. Музыканты двигаются в Лейден? Травник тоже будет там! Иди за ними. Выждите, когда они уйдут, и выходите следом. Это будет тяжёлый путь, но ты справишься. Я верю в тебя.
Смех прекратился так же внезапно, как и начался. Девушка сидела, судорожно всхлипывая и дрожа, и вытирала слёзы рукавом. Фриц в полном ошеломлении переводил взгляд с неё на ван Хорна и обратно.
— Высокий? — растерянно проговорил он. — А… э…
И он умолк.
— Если веришь… почему не сказал мне раньше? — прошептала Ялка. — Почему ты не сказал мне этого тогда, в лесу?! Ван Хорн отвёл глаза и стал теребить заколку на берете.
— Я не мог, — признался он.
— Но почему? Почему?
— Ты б уничтожила этот мир. А новый создавать не стала. Это был бы конец. Теперь ты так не думаешь: ты снова стала верить в будущее, снова начала любить и ненавидеть. А значит, будущее появилось и у нас.
Ялка помолчала, собираясь с силами. Слишком много всего обрушилось на неё в последние месяцы и дни.
— А это… — Она повела рукой. — Всё, что вокруг… Чем оно станет? У него есть будущее? Во что мы превратимся, если… если я и вправду сделаю это?
— Откуда мне знать? — Ван Хорн опять пожал плечами. — Может, в чей-то сон? В воспоминание? В старую картину? Или — вовсе не изменится? А может, кто-нибудь когда-нибудь напишет о нас книгу. Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовётся. В тот миг, когда решится всё, мой мир закончится. Оставишь ли ты место для меня в том, новом мире? То мне неведомо.
Девушка вздрогнула.
— Это невозможно, — прошептала она. — Я просто не справлюсь. Не смогу. Я даже не представляю, как это можно сделать!
Дудочник кивнул:
— Не только ты — никто не представляет. Но я знаю, ты справишься. А сейчас… — Он посмотрел на девушку, на Фрица, словно колебался, говорить ему дальше или нет, и решил не говорить. — Ложитесь спать. Вам потребуется много сил.
— А я-то при чём?! — воскликнул Фриц. — Что я могу сделать?
Ван Хорн, который уже уходил, остановился на пороге и оглянулся на него через плечо.
— Хотел бы я, чтоб ты здесь был ни при чём, — проговорил он. — Ищите третьего, мышата. Ищите третьего. Он шагнул вперёд и растаял в ночной темноте. Больше в этой занесённой песками корчме его никто не видел.
Фриц поставил свечку на стол, сам сел рядом и достал из-за пазухи кожаный мешочек.
— Пожалуй, я брошу руны, — сказал он.
Однако не успел он развязать узел, как в коридоре послышалось шлёпанье маленьких ног, и на пороге комнаты возникла заспанная Октавия.
— Ой, здрасте… — растерянно сказала она, завидев Ялку. — А чего это вы здесь делаете?
Проснулся Жуга оттого, что его били по щекам. Не сильно, но чувствительно. Он замычал, попытался заслониться, потом всё-таки открыл глаза.
Перед ним стоял Рутгер.
— Очнулся? — ворчливо спросил он. — Вставай. Вставай, вставай. Ты сам просил, чтоб тебя будили, если ты уснёшь.
Жуга опустил ноги на пол и сел. Потёр лицо. Голова была тяжёлая и гулкая.
— Чёрт… Всё-таки уснул, — проговорил он. — Чёрт… Сам не понимаю.
— Чего тут понимать! — Наёмник обошёл вокруг кресла, приподнял одну пустую бутылку, другую и многозначительно взглянул на травника. Тот покраснел и отвёл глаза.
— Я не про это, — сказал он. — Это-то само собой. Я про девочку. Почему она меня не разбудила?
— Думаю, она просто уснула раньше.
Оба посмотрели на пол, где на коврике перед камином, завернувшись в одеяло, всё ещё спала Сусанна. Не самая мягкая постель, но девочка, видно, преизрядно утомилась.
Жуга рассеянно поскрёб в затылке.
— Может быть, — признал он.
— Хорошо, что я не пью, — сказал Рутгер. — Где моя одежда?
Травник только сейчас обратил внимание, что Рутгер совершенно гол, только на шее висит нож.
— В мешке. Он внизу, на кухне, у плиты; всё там.
— Хорошо, хоть не на улице…
Огонь в камине давно погас, даже угли успели остыть. В щель между шторами бил солнечный свет, в воздухе плясали пылинки. Утро явно было в самом разгаре. Снаружи доносились отдалённые голоса прохожих, лай собак, крики разносчиков и грохот колёс по булыжной мостовой. Под крышей дома ворковали голуби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98