— Я не уйду. Я только до стены. А то костёр мешает, понимаешь?
Девчушка натянула одеяло до глаз, будто оно могло послужить защитой, и испуганно кивнула, однако только травник встал, выпростала руку и вцепилась в рукав его рясы.
— Успокойся. Я быстро, только взгляну и вернусь.
— Не надо смотреть, — сказали вдруг из-за развалин.
Травника будто подбросило — через мгновение он уже стоял в разрушенном дверном проёме — боком, с посохом на изготовку.
— Кто здесь?
— Я, — сказала Зерги, выходя из темноты. — То есть мы. Из темноты выступил ещё один силуэт, приземистый, мохнатый. Собака, понял травник. Впрочем, нет, пожалуй, не собака… Неужели волк?
— Не подходи, Зерги, — угрюмо сказал травник, — стой, где стоишь. Что тебе нужно?
Одежда девушки была измята, в грязи, на куртке спереди зиял разрез, сама куртка — в бурых пятнах, о происхождении которых можно было даже не гадать, лицо осунулось, свалявшиеся волосы связаны сзади в пучок, а чёлка срезана под корень и разве что не сбрита. От неё за пять шагов разило конским потом и засохшей кровью.
— Жуга, Жуга, — устало сказала она, — ты всё такой же.
Не доверяешь никому.
— Не подходи: ударю, — ещё раз предупредил её травник. Быстро оглянулся — нет ли кого сзади — и тотчас повернулся обратно, ибо сзади никого не было.
Арбалетчица осталась неподвижной.
— Можно я присяду? — попросила она.
— Садись.
Зерги кивнула и опустилась на обломки рухнувшей стены. Морщась от боли, стала стаскивать сапог. Собака неподвижно замерла чуть в стороне, Жуга с трудом гнал желание рассмотреть её получше — что-то в ней было странное, привлекало внимание… Но сейчас он опасался потерять из виду основного противника.
— Девчонка с тобой? — безразлично спросила арбалетчица.
— Зачем ты спрашиваешь? Ведь знаешь, что со мной.
— Нет, но… она жива? С ней всё в порядке?
— Не надейся закончить своё дело. Второго раза не будет, ты меня знаешь.
Зерги, казалось, не обратила внимания на его слова.
— Тогда бедняжке повезло, — сказала она, стягивая второй сапог. — Слушай, тут кругом кирпич и камни, ты же не думаешь, что я нападу на тебя босиком? — Она перевернула обувку, вытряхивая камешки. — Врукопашную против тебя мне не продержаться и минуты. Может, хоть это заставит тебя меня выслушать.
Странник поколебался.
— Хорошо. Я выслушаю тебя, — наконец сказал он. — Положи оружие и отзови собаку. Тогда будем говорить…
Проклятие, Сусанна, ляг обратно! У неё арбалет!
Девочка послушно юркнула обратно за камень, под одеяло. Зерги снова покачала головой.
— Нет у меня арбалета, — понуро сказала она. — И нож я потеряла. И драться не хочу. И собака не моя. И вообще, это не собака. Хотя тебе всё равно… Мы не враги, Жуга. Тот, в сером, ведь и нас хотел убить. Так что теперь мы с ним врозь. Поверь, я не вру. Я тебя никогда не обманывала.
— Всё когда-нибудь случается впервые… — проворчал Жуга. Посоха, однако, не опустил. — Зачем тогда ты ехала за нами, Белая Стрела?
Арбалетчица в изнеможении откинулась к стене и закрыла глаза. — Я не знаю… Айе, сама не знаю… Наверно, так надо.
Только не спрашивай, кому и зачем: я страшно устала, страшно, ни черта не соображаю… Я бы развела костёр здесь, ты не против? Завтра вечером я всё тебе расскажу.
— Вечером? — нахмурив лоб, переспросил Жуга. — Почему — вечером?
Зерги повернула голову к травнику.
— Потому, что днём я не смогу говорить, — ответила она, открывая глаза. — Жуга, послушай, я не думала, что всё зайдёт так далеко. Я думала, тот тип просто хочет убедиться, что ты жив, поговорить и всё такое, а он… Ох, чёрт… — Она потёрла живот и поморщилась. — Нам нужно было отыскать тебя, Жуга. Позарез. Хотя бы потому, что Андерсон теперь и мой враг тоже. Мой… и Рутгера.
— Рутгера? Какого Рутгера? А, того беловолосого… Он с тобой?
— Айе. Пообещай, что не тронешь его.
— Я ничего не буду обещать. Пусть он сам за себя попросит, если хочет.
— Ладно, — устало согласилась Зерги, поднимая руки в знак согласия. — Он тебя попросит… только потом. Сейчас у нас нет выбора. — Она обернулась. — Рутгер… подойди.
Жуга напрягся, ожидая появления из темноты наёмника, зашарил взглядом по кустам, но тут вперёд шагнул… белый волк. Приблизился без малейшего звука и всё в той же абсолютной тишине улёгся у Зерги в ногах. Вытянул передние лапы, положил на них тяжёлую лобастую голову и замер так, настороженно глядя на травника снизу вверх из-под насупленных бровей. Глаза у волка были ярко-голубые.
— Что за… начал было травник и умолк.
Повисла тишина.
Какую-то минуту травник медлил, словно взвешивая «за» и «против», потом решительно перехватил посох в левую руку, сделал шаг и тронул Зерги за плечо. Та не воспротивилась, не пошевелилась, осталась сидеть как сидела. Жуга наклонился, заглянул ей в лицо — в один глаз, в другой, потрогал запястье, поводил у неё над головой раскрытой ладонью, пробежался пальцами вниз по хребту, коснулся живота и сжал пальцы в горсть, будто собрал невидимые нити. Закрыл глаза и некоторое время так стоял, каменея лицом. Текли минуты. Ни волк, ни арбалетчица не шевелились. Девчушка у костра смотрела на всё это чуть ли не с суеверным ужасом.
Наконец травник выдохнул, шумно и прерывисто, будто он перемёрз и у него дрожала челюсть. На пальцах, сжавших посох, проскакивали искорки.
— Теперь ты мне веришь? — едва ли не с мольбой спросила Зерги. — Веришь? А?
— Яд и пламя… — тихо выругался травник вместо ответа, опускаясь перед девушкой в зелёном на колени. Сусанна не видела лица травника и потому невольно вздрогнула, когда он вновь заговорил. И поразилась — столько изумления, растерянности и неверия было в его голосе. — Что ты сделала с собой? — Он перевёл взгляд на волка. — Что ж вы оба натворили…
Зерги подалась вперёд, уткнулась травнику в рукав рясы и тихо заплакала.
Десятая кружка пива шла с трудом, можно сказать — в мучениях. Иоахим Шнырь сопел и отдувался, наконец всё-таки сдался и поставил её на стол. Подпер ладонью голову, зубами оторвал полоску мяса от копчёного бараньего ребра и принялся жевать, медленно двигая челюстями. Так он и сидел, уставившись в точку перед собой невидящим взором.
В корчму, под крышу, Шныря загнал всё тот же дождь, иначе он наверняка протопал бы мимо. А так — зашёл, обсох, согрелся и решил перекусить и выпить, да сорвался — начал пить за кружкой кружку, благо, в кошельке ещё звенело. Впрочем, надолго ли того звона… Шнырь пропил и сегодняшний ночлег, и завтрашний обед, и даже ужин, но останавливаться не хотел, а может, не мог. Но и у организма были свои пределы. Иоахим уже четырежды выходил на двор, всякий раз возвращаясь продолжить, и наконец желудок запросил пощады. Двигаться не хотелось. Есть не хотелось. Пить, к сожалению, тоже больше не хотелось.
Ничего не хотелось.
Дороги путались в ногах. Шнырь шёл, скорее, не «куда», а «откуда»: сперва просто бежал из Лисса, разругавшись с воровскими главарями, потом — уже в пути — полаялся с подельниками и расстался с ними, а примерно день назад столкнулся с несколькими бравыми парнями, которым было велено поймать его и привести назад, пред светлы очи господина Цигеля, и наверняка не для того, чтоб угоститься кружечкой вина. Шнырь улизнул каким-то чудом, ему просто повезло: знакомый хозяин постоялого двора был дядькой тёртым и предупредил его, когда ребята начали выспрашивать, не пробегал тут, случаем, такой-то и такой-то. Шнырь не стал ждать, взял ноги в руки и рванул пешком по дороге куда глаза глядят, и шёл всю ночь, включая утро. Единственным его попутчиком был дождь — мелкий, надоедливый, какой-то вороватый; он был одновременно и врагом, и союзником. Из-за него преследователи остались ночевать в гостинице. Из-за него Шнырь потерял всякое терпение и готов был в петлю лезть, когда из серой пелены и мороси перед ним возникли три ступеньки старого трактира. Терять было нечего, к тому же у него была ночь форы (даже больше — дождик и не думал прекращаться). Закоченелый, безразличный ко всему, Шнырь ввалился в тёмное пустое помещение корчмы, без торга выложил картавому хозяину полуфлорин, заказал похлёбки, жаркого и пива… и не нашёл в себе сил уйти. Днём громыхнуло. Дождь сменился настоящим ливнем, а через час утих, и выглянуло солнце. Корчма, однако, не спешила наполняться — зал оставался пустым, если не считать какого-то усатого типа, что заявился ближе к полудню, перекинулся с хозяином приветствием и парой слов и теперь сидел возле камина, дымя трубкой и потягивая красное вино.
Хозяин с полотенцем через плечо остановился у стола, где обосновался Шнырь, собрал пустые кружки и вопросительно взглянул на Иоахима.
— Чего-то будете ещё заказывать? — спросил он. — А? Шнырь подумал и помотал головой:
— Не… пока не буду.
— Тогда соблаговолите расплатиться.
— Чего?
— Чего, чего… — с неудовольствием ответил трактирщик. — Деньгу гони!
— А… так бы сразу и сказал.
Шнырь залез в кошель, нащупал последний полуфлорин и выложил его на стол. Несколько мгновений оба молча смотрели на монету, хозяин в ожидании заказа, Шнырь — в ожидании сдачи. Пауза затягивалась.
— Вот скажи мне, старик, — неожиданно для самого себя попросил вдруг Шнырь, — ты бы как хотел умереть?
Подобные вопросы, похоже, составляли неотъемлемую часть работы корчмаря. Во всяком случае, с ответом старикан ничуточки не медлил.
— Я, батенька, не хотел бы умирать вообще, — ответил он, подбирая со стола монетку и пробуя её на зуб. — Но раз уж всё равно придётся, то лучше бы дома, и как можно позже.
— А я вот не знаю, как бы я хотел, — признался Иоахим и переложил голову с одной руки на другую. — Вот сижу себе и думаю, что будет, когда меня уже не будет. Тебе-то, дед, хорошо: сидишь у своих бочек, протираешь кружки, копишь гроши и патары, а срок придёт — загнёшься в своей постели. А тут — пырнут ножом, столкнут в канаву, и подыхай до срока. А потом чего? «Амен, не амен, а будешь в ямен», поял? Зароют меня в землю или сожгут, вот и вся недолга. Так — черви сожрут, а этак — по ветру развеют, крупинки не найдёшь… Мерзко, да? Молчи, дед, сам понимаю, что мерзко. Вот тебе если, как лучше — чтоб сожгли или чтоб закопали? А?
Корчмарь пожал плечами:
— По мне, и то и это — всё едино. Лишь бы не живьём. Коли хотите знать моё мнение, юнкер, то вы слишком много выпили, ежели вас такие мысли начали одолевать. В вашем возрасте о жизни думать надо, о гульбе, о бабах, не о смерти. У вас впереди ещё много всего. Итак… Я могу принести ещё жаркого с капустой или с кашей вместо сдачи. Или воды, чтобы вы протрезвели, — это бесплатно. Хотите?
— К чёрту воду, — взорвался Иоахим, — и капусту с кашей, всё к чёрту! Ничего не надо! Отстань от меня, дед, понял? И так тошно. Не учи учёного.
— Ну, как хотите. — Корчмарь пересчитал монетки в кармане, выбрал три или четыре медных кругляша и столбиком сложил их перед Иоахимом. — Вот ваша сдача, вот.
Снаружи послышался топот копыт. Шнырь насторожился и завертел головой, в глазах его проглянул испуг. Однако лошадь была одна, да и приближался всадник не с той стороны, откуда Шнырь явился в «Три ступеньки», и он успокоился. Тем временем всадник подъехал к корчме, остановил коня, слез, распахнул дверь и вошёл. Это оказался высокий толстяк с мрачным одутловатым лицом, на котором застыло выражение брезгливого недовольства; он был одет во всё серое и с ног до головы испачкан грязью. Если приглядеться, на лице его и шее можно было заметить странные следы — какие-то большие пятна, волдыри, будто его кусали пчёлы. Не удостоив взглядом ни усатого, ни Иоахима, он бухнулся на лавку, поморщился, сбросил плащ, стащил перчатки, хлопнул ими по столу и коротко потребовал:
— Вина
— Красного или белого? — мгновенно вскинулся корчмарь.
— Красного и подогретого. — По тому, как толстяк заказывал, становилось ясно, что и деньги у него водятся, и распоряжаться он привык. — И сообрази чего-нибудь на закусь.
— Не извольте беспокоиться. Э-э… лошадь расседлать?
— Не надо. Я здесь ненадолго.
Господин заметно нервничал в ожидании заказа — ёрзал, барабанил пальцами, выглядывал в окно. Шнырь исподтишка косился на него. Крепкая заноза донимала дядьку, не иначе: за Иоахимом гнались, но рядом с этим типом в сером он смотрелся просто воплощением спокойствия. Впрочем, тут дело было, скорее, в мере выпитого пива, нежели в храбрости. Наконец кабатчик Вольдемар принёс вино, пол-окорока, хлеб и сыр и ушёл на кухню. Толстяк залпом осушил полкружки, опустил её и встретился взглядом с Иоахимом. Шнырь поднял свою кружку в знак приветствия, но тот не обратил на него внимания и занялся едой.
Шнырю, однако же, хотелось поболтать.
— Спешите, господин хороший? — поинтересовался он.
Серый посмотрел с недоумением, будто с ним заговорила кошка или табуретка.
— Я тоже спешу, — осмелел Шнырь. — Тока вот погода, чёрт её дери… Я ночью шёл, так дождь мне все мозги прокапал. Давно такой весны не помню… Далеко путь держите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98