Видно, на лице его отражалась такая интенсивная работа мысли, что девочка невольно заинтересовалась.
— Да так, — уклончиво ответил он, — о том, что с нами будет
— А ты выбрось руну или лучше сразу три, — посоветовала девочка. — Спроси, что там случится — там, куда мы едем.
Фриц покосился на сидевших впереди Йоста с итальянцем.
— Так ведь мы не знаем, куда едем. Октавия пожала плечиками:
— Что за разница? Ведь руны всё равно ответят. Фриц полез в карман и вытащил гадательный мешочек. Еле развязал тесёмку. Пальцы стыли. День холодный предвещал ненастье. Фриц сунул руку в мешочек и принялся перебирать скользкие костяшки.
— Справа налево, — подсказала девочка.
— Я знаю, — буркнул Фриц, хотя до этого не знал, и покраснел.
Первой из мешка досталась Inguz, далее был Туг, а третьей выпала Fehu.
Октавия склонилась над раскладом.
— Интересно, — выговорила она, — интересно… Что ты спрашивал?
— Ничего, — признался Фриц. — Я просто думал, что случится. Думал и тянул, как ты учила. А что?
Йост правил, и его внимание было всецело поглощено дорогой, а вот Карл Барба обернулся, привлечённый разговором.
— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил он, бросив на них взгляд из-под очков. — А?
— Разбрасываем руны, — объявила девочка. — Хотим узнать, что будет.
— Вот как? Занятно. Можно мне послушать?
— Конечно, господин Карл.
Тележка тряслась и переваливалась на колдобинах. Три желтоватые костяшки чуть подрагивали. Октавия рассматривала их, грызла заусеницу и хмурилась.
— Сперва вот эта, Инг, — сказала наконец она и указала на неё пальцем. — Руна движения. Ох, она сильная…
Это герой, бог или колесница. Мы пошли куда-то и идём.
Бросили всё, понадеялись на лучшее. Нашли какой-то выход.
— Это прошлое? — спросил Фриц.
— Да, это прошлое.
— Тогда всё верно. А сейчас?
— Сейчас главная вот эта — Тюр, которая посредине. Это ученичество, а может, правосудие: ас Тюр главный на тинге. Отец говорил, что когда один человек вызывает другого на поединок — это называется «хольмганг», — то они обращаются к Тюру. А ещё может быть так, что это просто копьё или стрела.
— Копьё? Какое копьё? У нас нет никаких копий.
— Ну, я не знаю… — Октавия надула губки. — Руны не говорят о чём-то в лоб. Надо думать и смотреть, и тогда в нужный момент становится понятно… Нам надо что-то решать, и очень скоро.
— Что?
— Я не знаю.
— Ну ладно, — сдался Фридрих. — Что там дальше?
Октавия поболтала ногами.
— А дальше Фе, — рассеянно сказала она. — Это может означать какие-нибудь деньги, плату, просто — скот… Делёж богатства. Ой, я ещё вот чего вспомнила: это руна Фреи, а она — богиня любви, вот!
— Вам, девчонкам, всё бы сюси-пуси, — недовольно поморщился Фриц. — Где бы что ни говорили, всё у вас про любовь.
— А вот и нет, а вот и нет! Просто Фрея — добрая госпожа, ей очень по душе любовные песни и всякие такие танцы.
— Ну тебя, — разочарованно сказал Фриц. — Ничуточки не интересно. Наполовину непонятно, а что понятно, мы и так знали.
— А никто не говорил, что будет интересно! Тогда какой прок от этого гадания? Лучше б мы у цыган спросили. Цыгане гадают на картах. А на рунах они не гадают.
— Это потому, что руны — не гадание!
— А что тогда?
— Руны это… это… м-м…— Октавия задумалась, покусывая ноготок. — Руны — это как игра, — вдруг нашлась она, — Да! Они тебе не скажут всякое такое, про любовь какой-то дамы, а покажут только то, что есть. Может быть, дадут совет. Вот!
Фриц растерянно посмотрел на три разложенные костяшки.
— Может, тогда ещё разбросим? — неуверенно предложил он.
— Не надо, лучше над этими подумай.
— Где ты научилась таким вещам, деточка? — перебил Октавию итальянец. — И вынь сейчас же палец изо рта! Грызть ногти — плохая привычка.
— Я только один! — торопливо сказала она, пряча руки за спину. — А руны я знаю от папы. Он мне вырезал такие, а я, ещё маленькая, с ними играла, даже проглотила одну…
А ещё у меня мама тоже часто гадала на рунах, только у неё не получалось, а у Фрица получается.
— Откуда знаешь?
— Мама спрашивала у рун, когда папа приплывёт, а папа не приплыл, а всё, что Фриц выбрасывает, на самом деле есть
— Правда? Очень интересно, — как бы про себя отметил Барба. — А папа у тебя, говоришь, был мореходом? Хм…
Я запомню эти твои толкования. А руны тоже твои?
— Нет, руны мои, — сказал Фриц. — Их мне оставил мой учитель, когда умер.
— Я видел у тебя браслет с такими же. Он тоже твоего наставника?
— Он его сделал для меня.
— Дай взглянуть.
Мальчишка закатал рукав и показал. Карл Барба вытащил очки, надел их и нагнулся посмотреть. Два глаза, увеличенные стёклами, уставились на браслет, потом на двух детей, как две маленькие луны. Фриц почуял холодок, а может, то была обычная прохлада: повозка уже несколько минут как въехала под тёмные лесные своды и теперь катила в узком коридоре между буков и осин. Для леса здесь было непривычно тихо.
— Straordinario! — пробормотал Карл-баас, по привычке гладя пальцами бритый подбородок. — Вдвоём вы представляете весьма необычайное явление. Я даже начинаю думать, что наша встреча не случайна и кем-то подстроена, хотя, разумеется, это не так. Вот что, друг мой Фрицо, спрячь эти костяшки, никому их не показывай и постарайся больше на людях такого не делать, si? Дома, за закрытыми дверьми — сколько хочешь. А то времена нынче опасные, надо быть осторожнее…
Как будто подтверждая его слова, раздался заливистый свист. Йост вскинулся и дёрнул вожжи, но уже со всех сторон слышались возгласы, топот ног и хруст валежника. Бежали люди. При виде их напуганная мулица стала реветь и пятиться, повозка заскрипела и задёргалась, как это бывает, если дать ей задний ход, и грузно съехала в канаву. Карл Барба выругался, Фриц полетел на дно телеги вверх тормашками и сильно стукнулся, Октавия вообще едва не выпала. Дер Тойфель предостерегающе закричал, музыканты подбежали и сгрудились возле повозки, ощетинившись кто палкой, кто ножом, кто секирой. В руках у Рейно оказался настоящий моргенштерн — железный шар с шипами, на цепи; он повращал им, рассекая воздух, и сразу стало понятно, откуда у здоровяка такое прозвище.
— Во влипли! — Тойфель плюнул, встал удобнее и перехватил обеими руками посох. — Ну что, парни, врежем на три четверти, чтоб в ушах зазвенело?
— Не горячись, тамбурмажор, — осадил его Феликс, — не горячись… Бог даст, отбрешемся, покуда кровь не пролилась, не впервой.
Тем временем повозку окружали люди самого дикого вида. Фриц навскидку насчитал человек двадцать пять — тридцать; оборванных, вооружённых устрашающе разнообразно, но кустарно — самодельными копьями и эспонтонами, выпрямленными крестьянскими косами, заржавленными протазанами ландскнехтов, шпагами и дротами.
Подходить, однако, они опасались.
— Ой, — сказала Октавия, расширенными глазами глядя на вооружённую толпу. — Смотрите, сколько их, господин Карабас!
— Тише, малышка, piano, piano…
— Вот тебе и копья! — пробурчал Фриц.
— Спокойно, спокойно, — предупредил их Рейно Моргенштерн, покачивая своим оружием. — Спрячьтесь и сидите. Это мужичьё, просто мужичьё. Положим с полдесятка, остальные разбегутся.
— Ой, дядя Рейно, не надо их ложить, не надо, дядя Рейно!..
— Кто это? — спросил у Моргенштерна Фриц. — Разбойники?
— Не знаю.
Йост грыз травинку и разглядывал лесовиков из-под своей широкополой шляпы.
— Эй, на телеге! — донеслось наконец из толпы. — Вы кто такие?
— А кто вы? — прокричал в свою очередь Михель Тойфель. — Что вам нужно? Может быть, вы «лесные братья»?
— Мы-то, может, и «лесные братья». А ты кто? Ты говоришь, как немец. Если ты фламандец, то ты, конечно, сумеешь сказать Shild ende Vrendt — «щит и друг» — так, как это говорят гентские уроженцы. Если нет, то ты фальшивый фламандец и будешь убит. Ну? Говори!
Все замешкались, и тут Карл Барба решил взять дело в свои руки, встал и снял свою шапку.
— Господа, господа! — примиряюще сказал он. — Мы — всего лишь музыканты и актёры, мы не причиним вам зла!
— Мы просто путешествуем здесь… Господа!
Это было ошибкой. Звонкий иноземный акцент в его речи произвёл эффект похуже аркебузного залпа. «Испанец! Испанец!» — пронеслось по рядам, и люди угрожающе задвигались. Музыканты напряглись и выставили оружие.
Михель дер Тойфель выругался.
— Хороши же вы! — сквозь зубы бросил он в сторону кукольника. — Кто вас просил соваться? Скажите детям, чтоб легли на дно повозки; здесь за каждым деревом может таиться парень с арбалетом… У вас-то есть оружие?
— Нет.
— Der Teufel!
Дело шло к драке, как вдруг Йост поднялся и вскинул руки, показывая открытые ладони:
— Shild ende Vrendt! — крикнул он, повернувшись сначала в одну сторону, потом в другую: — Shild ende Vrendt!
— Опустите копья! Опустите. Это немцы, но они и вправду музыканты, если вы хотите, то они для вас сыграют. Я даю вам слово фламандца, что мы — такие же враги Короны, как и вы.
Толпа замешкалась и стала переговариваться. Слова Йоста, свирепый вид вооружённых гистрионов, а быть может, всё вместе, возымели некоторое действие.
— Раз так, что с вами делает этот испанский болтун? — крикнул кто-то.
— Это не испанец, а сицилиец. Это господин Каспар Арно, кукольных дел мастер со своими куклами.
«Слыхал? Сицилиец…», «Эвон как!» — зашушукалась толпа. — «А энто где?», «Чёрт его знает…» Из-за деревьев, как пророчил барабанщик, и правда выглянули три или четыре бородатые рожи с луками — взглянуть на сицилийца, и вообще. Напряжение не отпускало, но, по крайней мере, появилась некоторая надежда, что дело кончится миром. Наконец из нападавших выделился предводитель — широкоплечий бородач лет сорока с большой дубиной в сильных мозолистых руках.
— Пойдёте с нами, — сказал он, смерив взглядом их всех одного за другим. — Отведём вас в лагерь, там и поговорим. Там же заночуете, коль захотите. Тока не рыпайтесь, а то пристрелим. Ежели вы вправду те, за кого себя выдаёте, вам нечего бояться — мы вас не обидим.
— У нас телега засела.
— Это подсобим.
Лесовики приблизились, помогли вытолкнуть застрявшую повозку, окружили музыкантов и привели их на поляну, совершенно укрытую в чаще леса. Здесь, среди женщин и детей, дымящих очагов, землянок, шалашей, путешественники увидели множество мужчин и молодых парней, таких же вооружённых и оборванных, как те, которые устроили засаду. Все что-то делали, ходили, чистили оружие, настороженно разглядывали и музыкантов, и повозку. В дальнем конце, на распорках, висели три оленьих туши — королевской дичи; четверо охотников как раз заканчивали их свежевать.
— Мать честная, народищу! И впрямь «лесные гёзы», — удовлетворённо глядя по сторонам, отметил Йост. — Придётся, «господин Каспар Арно», сегодня вечером дать им представление. Сумеете?
Карл Барба, молчавший всю дорогу от опушки до поляны, сердито поджал губы.
— Вы обижаете меня, молодой человек, — сказал он. — Представление — чепуха, надо только привести в порядок моих кукол и найти кусок материи для занавеса. Публика непривередливая. Скажите лучше мне, какого чёрта вы так долго медлили, когда могли сразу сказать эти треклятые слова? Нас же запросто могли подстрелить!
— Я должен был удостовериться, — хмуро сказал поэт. — Мало ли, кто бродит по лесам. Хватает как сторонников Оранского, так и испанских прихвостней. А вот вам надо бы научиться держать язык за зубами. Здесь вам Намюр и не Брабант. Старайтесь меньше говорить по-итальянски.
— Merda!
— И даже не ругайтесь.
Тем временем возле повозки оказался тот самый бородач с дубиной, и Йост махнул ему рукой, чтобы тот подошёл.
— Я вижу, вы действительно «лесные братья», — обратился к нему Йост. — Вы живёте здесь общиной и скрываетесь от преследований? А лесников вы не боитесь?
— Нас слишком много, — отвечал крестьянин, — они нас боятся и не смеют тронуть. Сыскари и судейские тоже.
— А народ нас любит, потому что мы никому зла не причиняем, разве что стреляем из-за деревьев в испанских козлов и их прихвостней валлонов, этих pater-noster-knechten. Мы поживём здесь ещё некоторое время спокойно, покуда нас не окружит испанское войско. А ежели этому суждено случиться, то все мы, мужчины и женщины, девушки и мальчики, старики и дети, дорого продадим наши жизни и скорее перебьём друг друга, чем сдадимся, чтобы терпеть тысячи мучений в руках кровавого герцога.
— Бесполезно биться с палачом на суше, — возразил Йост. — Пришла пора уничтожать его на море. Вам нельзя здесь оставаться. Двиньтесь на Зеландские острова через Брюгге, Гейст и Кнокке. А там…
— У нас нет денег.
— Я дам вам пятьсот червонцев — это деньги принца. Пробирайтесь вдоль водных путей — протоков, каналов, рек. Вы увидите корабли с надписью «G. I. H.» — «Господь Иисус Христос»; тут пусть кто-нибудь из вас засвистит жаворонком. Услышите в ответ крики петуха — значит, вы у друзей.
— Благослови вас Бог, мы так и сделаем! — отвечал крестьянин, посветлев лицом.
— Если Бог с нами, то кто против нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Да так, — уклончиво ответил он, — о том, что с нами будет
— А ты выбрось руну или лучше сразу три, — посоветовала девочка. — Спроси, что там случится — там, куда мы едем.
Фриц покосился на сидевших впереди Йоста с итальянцем.
— Так ведь мы не знаем, куда едем. Октавия пожала плечиками:
— Что за разница? Ведь руны всё равно ответят. Фриц полез в карман и вытащил гадательный мешочек. Еле развязал тесёмку. Пальцы стыли. День холодный предвещал ненастье. Фриц сунул руку в мешочек и принялся перебирать скользкие костяшки.
— Справа налево, — подсказала девочка.
— Я знаю, — буркнул Фриц, хотя до этого не знал, и покраснел.
Первой из мешка досталась Inguz, далее был Туг, а третьей выпала Fehu.
Октавия склонилась над раскладом.
— Интересно, — выговорила она, — интересно… Что ты спрашивал?
— Ничего, — признался Фриц. — Я просто думал, что случится. Думал и тянул, как ты учила. А что?
Йост правил, и его внимание было всецело поглощено дорогой, а вот Карл Барба обернулся, привлечённый разговором.
— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил он, бросив на них взгляд из-под очков. — А?
— Разбрасываем руны, — объявила девочка. — Хотим узнать, что будет.
— Вот как? Занятно. Можно мне послушать?
— Конечно, господин Карл.
Тележка тряслась и переваливалась на колдобинах. Три желтоватые костяшки чуть подрагивали. Октавия рассматривала их, грызла заусеницу и хмурилась.
— Сперва вот эта, Инг, — сказала наконец она и указала на неё пальцем. — Руна движения. Ох, она сильная…
Это герой, бог или колесница. Мы пошли куда-то и идём.
Бросили всё, понадеялись на лучшее. Нашли какой-то выход.
— Это прошлое? — спросил Фриц.
— Да, это прошлое.
— Тогда всё верно. А сейчас?
— Сейчас главная вот эта — Тюр, которая посредине. Это ученичество, а может, правосудие: ас Тюр главный на тинге. Отец говорил, что когда один человек вызывает другого на поединок — это называется «хольмганг», — то они обращаются к Тюру. А ещё может быть так, что это просто копьё или стрела.
— Копьё? Какое копьё? У нас нет никаких копий.
— Ну, я не знаю… — Октавия надула губки. — Руны не говорят о чём-то в лоб. Надо думать и смотреть, и тогда в нужный момент становится понятно… Нам надо что-то решать, и очень скоро.
— Что?
— Я не знаю.
— Ну ладно, — сдался Фридрих. — Что там дальше?
Октавия поболтала ногами.
— А дальше Фе, — рассеянно сказала она. — Это может означать какие-нибудь деньги, плату, просто — скот… Делёж богатства. Ой, я ещё вот чего вспомнила: это руна Фреи, а она — богиня любви, вот!
— Вам, девчонкам, всё бы сюси-пуси, — недовольно поморщился Фриц. — Где бы что ни говорили, всё у вас про любовь.
— А вот и нет, а вот и нет! Просто Фрея — добрая госпожа, ей очень по душе любовные песни и всякие такие танцы.
— Ну тебя, — разочарованно сказал Фриц. — Ничуточки не интересно. Наполовину непонятно, а что понятно, мы и так знали.
— А никто не говорил, что будет интересно! Тогда какой прок от этого гадания? Лучше б мы у цыган спросили. Цыгане гадают на картах. А на рунах они не гадают.
— Это потому, что руны — не гадание!
— А что тогда?
— Руны это… это… м-м…— Октавия задумалась, покусывая ноготок. — Руны — это как игра, — вдруг нашлась она, — Да! Они тебе не скажут всякое такое, про любовь какой-то дамы, а покажут только то, что есть. Может быть, дадут совет. Вот!
Фриц растерянно посмотрел на три разложенные костяшки.
— Может, тогда ещё разбросим? — неуверенно предложил он.
— Не надо, лучше над этими подумай.
— Где ты научилась таким вещам, деточка? — перебил Октавию итальянец. — И вынь сейчас же палец изо рта! Грызть ногти — плохая привычка.
— Я только один! — торопливо сказала она, пряча руки за спину. — А руны я знаю от папы. Он мне вырезал такие, а я, ещё маленькая, с ними играла, даже проглотила одну…
А ещё у меня мама тоже часто гадала на рунах, только у неё не получалось, а у Фрица получается.
— Откуда знаешь?
— Мама спрашивала у рун, когда папа приплывёт, а папа не приплыл, а всё, что Фриц выбрасывает, на самом деле есть
— Правда? Очень интересно, — как бы про себя отметил Барба. — А папа у тебя, говоришь, был мореходом? Хм…
Я запомню эти твои толкования. А руны тоже твои?
— Нет, руны мои, — сказал Фриц. — Их мне оставил мой учитель, когда умер.
— Я видел у тебя браслет с такими же. Он тоже твоего наставника?
— Он его сделал для меня.
— Дай взглянуть.
Мальчишка закатал рукав и показал. Карл Барба вытащил очки, надел их и нагнулся посмотреть. Два глаза, увеличенные стёклами, уставились на браслет, потом на двух детей, как две маленькие луны. Фриц почуял холодок, а может, то была обычная прохлада: повозка уже несколько минут как въехала под тёмные лесные своды и теперь катила в узком коридоре между буков и осин. Для леса здесь было непривычно тихо.
— Straordinario! — пробормотал Карл-баас, по привычке гладя пальцами бритый подбородок. — Вдвоём вы представляете весьма необычайное явление. Я даже начинаю думать, что наша встреча не случайна и кем-то подстроена, хотя, разумеется, это не так. Вот что, друг мой Фрицо, спрячь эти костяшки, никому их не показывай и постарайся больше на людях такого не делать, si? Дома, за закрытыми дверьми — сколько хочешь. А то времена нынче опасные, надо быть осторожнее…
Как будто подтверждая его слова, раздался заливистый свист. Йост вскинулся и дёрнул вожжи, но уже со всех сторон слышались возгласы, топот ног и хруст валежника. Бежали люди. При виде их напуганная мулица стала реветь и пятиться, повозка заскрипела и задёргалась, как это бывает, если дать ей задний ход, и грузно съехала в канаву. Карл Барба выругался, Фриц полетел на дно телеги вверх тормашками и сильно стукнулся, Октавия вообще едва не выпала. Дер Тойфель предостерегающе закричал, музыканты подбежали и сгрудились возле повозки, ощетинившись кто палкой, кто ножом, кто секирой. В руках у Рейно оказался настоящий моргенштерн — железный шар с шипами, на цепи; он повращал им, рассекая воздух, и сразу стало понятно, откуда у здоровяка такое прозвище.
— Во влипли! — Тойфель плюнул, встал удобнее и перехватил обеими руками посох. — Ну что, парни, врежем на три четверти, чтоб в ушах зазвенело?
— Не горячись, тамбурмажор, — осадил его Феликс, — не горячись… Бог даст, отбрешемся, покуда кровь не пролилась, не впервой.
Тем временем повозку окружали люди самого дикого вида. Фриц навскидку насчитал человек двадцать пять — тридцать; оборванных, вооружённых устрашающе разнообразно, но кустарно — самодельными копьями и эспонтонами, выпрямленными крестьянскими косами, заржавленными протазанами ландскнехтов, шпагами и дротами.
Подходить, однако, они опасались.
— Ой, — сказала Октавия, расширенными глазами глядя на вооружённую толпу. — Смотрите, сколько их, господин Карабас!
— Тише, малышка, piano, piano…
— Вот тебе и копья! — пробурчал Фриц.
— Спокойно, спокойно, — предупредил их Рейно Моргенштерн, покачивая своим оружием. — Спрячьтесь и сидите. Это мужичьё, просто мужичьё. Положим с полдесятка, остальные разбегутся.
— Ой, дядя Рейно, не надо их ложить, не надо, дядя Рейно!..
— Кто это? — спросил у Моргенштерна Фриц. — Разбойники?
— Не знаю.
Йост грыз травинку и разглядывал лесовиков из-под своей широкополой шляпы.
— Эй, на телеге! — донеслось наконец из толпы. — Вы кто такие?
— А кто вы? — прокричал в свою очередь Михель Тойфель. — Что вам нужно? Может быть, вы «лесные братья»?
— Мы-то, может, и «лесные братья». А ты кто? Ты говоришь, как немец. Если ты фламандец, то ты, конечно, сумеешь сказать Shild ende Vrendt — «щит и друг» — так, как это говорят гентские уроженцы. Если нет, то ты фальшивый фламандец и будешь убит. Ну? Говори!
Все замешкались, и тут Карл Барба решил взять дело в свои руки, встал и снял свою шапку.
— Господа, господа! — примиряюще сказал он. — Мы — всего лишь музыканты и актёры, мы не причиним вам зла!
— Мы просто путешествуем здесь… Господа!
Это было ошибкой. Звонкий иноземный акцент в его речи произвёл эффект похуже аркебузного залпа. «Испанец! Испанец!» — пронеслось по рядам, и люди угрожающе задвигались. Музыканты напряглись и выставили оружие.
Михель дер Тойфель выругался.
— Хороши же вы! — сквозь зубы бросил он в сторону кукольника. — Кто вас просил соваться? Скажите детям, чтоб легли на дно повозки; здесь за каждым деревом может таиться парень с арбалетом… У вас-то есть оружие?
— Нет.
— Der Teufel!
Дело шло к драке, как вдруг Йост поднялся и вскинул руки, показывая открытые ладони:
— Shild ende Vrendt! — крикнул он, повернувшись сначала в одну сторону, потом в другую: — Shild ende Vrendt!
— Опустите копья! Опустите. Это немцы, но они и вправду музыканты, если вы хотите, то они для вас сыграют. Я даю вам слово фламандца, что мы — такие же враги Короны, как и вы.
Толпа замешкалась и стала переговариваться. Слова Йоста, свирепый вид вооружённых гистрионов, а быть может, всё вместе, возымели некоторое действие.
— Раз так, что с вами делает этот испанский болтун? — крикнул кто-то.
— Это не испанец, а сицилиец. Это господин Каспар Арно, кукольных дел мастер со своими куклами.
«Слыхал? Сицилиец…», «Эвон как!» — зашушукалась толпа. — «А энто где?», «Чёрт его знает…» Из-за деревьев, как пророчил барабанщик, и правда выглянули три или четыре бородатые рожи с луками — взглянуть на сицилийца, и вообще. Напряжение не отпускало, но, по крайней мере, появилась некоторая надежда, что дело кончится миром. Наконец из нападавших выделился предводитель — широкоплечий бородач лет сорока с большой дубиной в сильных мозолистых руках.
— Пойдёте с нами, — сказал он, смерив взглядом их всех одного за другим. — Отведём вас в лагерь, там и поговорим. Там же заночуете, коль захотите. Тока не рыпайтесь, а то пристрелим. Ежели вы вправду те, за кого себя выдаёте, вам нечего бояться — мы вас не обидим.
— У нас телега засела.
— Это подсобим.
Лесовики приблизились, помогли вытолкнуть застрявшую повозку, окружили музыкантов и привели их на поляну, совершенно укрытую в чаще леса. Здесь, среди женщин и детей, дымящих очагов, землянок, шалашей, путешественники увидели множество мужчин и молодых парней, таких же вооружённых и оборванных, как те, которые устроили засаду. Все что-то делали, ходили, чистили оружие, настороженно разглядывали и музыкантов, и повозку. В дальнем конце, на распорках, висели три оленьих туши — королевской дичи; четверо охотников как раз заканчивали их свежевать.
— Мать честная, народищу! И впрямь «лесные гёзы», — удовлетворённо глядя по сторонам, отметил Йост. — Придётся, «господин Каспар Арно», сегодня вечером дать им представление. Сумеете?
Карл Барба, молчавший всю дорогу от опушки до поляны, сердито поджал губы.
— Вы обижаете меня, молодой человек, — сказал он. — Представление — чепуха, надо только привести в порядок моих кукол и найти кусок материи для занавеса. Публика непривередливая. Скажите лучше мне, какого чёрта вы так долго медлили, когда могли сразу сказать эти треклятые слова? Нас же запросто могли подстрелить!
— Я должен был удостовериться, — хмуро сказал поэт. — Мало ли, кто бродит по лесам. Хватает как сторонников Оранского, так и испанских прихвостней. А вот вам надо бы научиться держать язык за зубами. Здесь вам Намюр и не Брабант. Старайтесь меньше говорить по-итальянски.
— Merda!
— И даже не ругайтесь.
Тем временем возле повозки оказался тот самый бородач с дубиной, и Йост махнул ему рукой, чтобы тот подошёл.
— Я вижу, вы действительно «лесные братья», — обратился к нему Йост. — Вы живёте здесь общиной и скрываетесь от преследований? А лесников вы не боитесь?
— Нас слишком много, — отвечал крестьянин, — они нас боятся и не смеют тронуть. Сыскари и судейские тоже.
— А народ нас любит, потому что мы никому зла не причиняем, разве что стреляем из-за деревьев в испанских козлов и их прихвостней валлонов, этих pater-noster-knechten. Мы поживём здесь ещё некоторое время спокойно, покуда нас не окружит испанское войско. А ежели этому суждено случиться, то все мы, мужчины и женщины, девушки и мальчики, старики и дети, дорого продадим наши жизни и скорее перебьём друг друга, чем сдадимся, чтобы терпеть тысячи мучений в руках кровавого герцога.
— Бесполезно биться с палачом на суше, — возразил Йост. — Пришла пора уничтожать его на море. Вам нельзя здесь оставаться. Двиньтесь на Зеландские острова через Брюгге, Гейст и Кнокке. А там…
— У нас нет денег.
— Я дам вам пятьсот червонцев — это деньги принца. Пробирайтесь вдоль водных путей — протоков, каналов, рек. Вы увидите корабли с надписью «G. I. H.» — «Господь Иисус Христос»; тут пусть кто-нибудь из вас засвистит жаворонком. Услышите в ответ крики петуха — значит, вы у друзей.
— Благослови вас Бог, мы так и сделаем! — отвечал крестьянин, посветлев лицом.
— Если Бог с нами, то кто против нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98