А вы — еретики и сатанисты, гёзы и приспешники Оранского! Здесь какой-то заговор, быть может, promensiamento, ты выгораживаешь своего дружка и девку, а на самом деле…
— ГОСПОДИН, берегитесь! — предостерегающе вскричал Иоганн.
— Нечего беречься, — ледяным тоном ответил Золтан. — У него фитиль погас.
Мануэль захлопнул рот и спустил курок, но Хагг был прав: фитиль коснулся полки без всякого эффекта. Порох то ли отсырел, то ли высыпался от резких движений, а скорее всего просто фитиль был короток; он догорел до серпентина и сам собой погас.
Не медля ни секунды, маленький испанец отшвырнул рогатку и ружьё и выхватил из ножен меч. Хагг, уже рванувшийся вперёд, опять застыл на месте.
— Разрази меня гром… — тихо сказал он. — Иоганн…
— Заходите справа, герр Золтан, — разминая пальцы, сказал Шольц, мягким шагом огибая стол. — Мы с ним справимся.
Мануэль пятился к двери, держа обоих на расстоянии клинка. Меч слабо мерцал в сумерках. На изображении танцующей лисы проскакивали искры.
— Нет! — ответил Хагг, удерживая друга за рукав. Взгляд его неотрывно следил за клинком. — Нет, Дважды-в-день, мы не будем его убивать.
— Что с вами? Почему? Ведь он же…
— Да посмотри же на клинок, тупица!
Простой, знакомый Золтану до мелочей меч травника исчез: Мануэль вынул из ножен шпагу — длинный толедский клинок с желобком для стока крови, витиеватой гардой и «ослиной пяткой».
— О Аллах! Посмотри: он слушается его! Этот парень должен нас понять. Да что я говорю: он уже всё понял, просто не хочет верить, нам нужно только время, хоть не много времени… Мануэль, постой! Выслушай меня. Жуга — совсем не тот, кем ты его считаешь.
Мануэль, казалось, ничего не слушал и не замечал.
— Молчи, проклятый сарацин! — Он был уже почти у дверей. — Я всё слышал. У дьявола сто языков, но ты меня не обманешь…
— Ты делаешь ошибку! Никто тебя не обманывает. Думаешь, ты завладел мечом? Ничего подобного, это меч завладел тобой! Держу пари, ты баловался магией… Ага, ты вздрогнул! Стало быть, я прав. Мануэль… Послушай меня, Мануэль. Высшие силы могут проявлять себя по-разному, пути Господни неисповедимы. Когда в двери стучится Судьба, надо отворять, а не прятаться. Дай нам время, я всё расскажу тебе, и ты решишь, на чьей ты стороне!
Гонсалес несколько мгновений колебался, но потом решил действовать.
— Ко мне! — вскричал он. — Эй, все сюда! На помощь, альгвазилы! Братия, на помощь!
«Проклятый мальчишка! — Золтан смежил веки. — Как же мне его убедить?! Меч, меч… Этот малый — оружейник, он верит этому клинку. Я тоже когда-то держал его в руках, совсем недолго, но он слушался меня в тот раз, когда мы были под землёй… Этот меч почти живой, не может быть, чтоб он меня не помнил! Должен помнить! А иначе остаётся только убивать… Но если меч выбрал нового хранителя, у нас нет шансов… нет шансов… Хриз! О Хриз! — в отчаянии взмолился он. — Ксиал, клинок вечерних сумерек! Именем твоим и именами мастеров, тебя создавших: Родарина, Севелона, я взываю к тебе! Ты же помнишь травника, а значит, помнишь и меня! Сейчас твоё время, будь на нашей стороне, помоги нам! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!»
Он так и не открыл глаз, даже запрокинул голову от напряжения, оскалился и мысленно почти кричал, а потому не услышал возгласа Мануэля, а услышал только Иоганна. Открыл глаза… и сам не смог сдержать вздоха изумления.
Маленький испанец по-прежнему стоял в дверном проёме в стойке фехтовальщика, освещенный сзади светом факела, по-прежнему держал руки вытянутыми перед собой, только в руках его вместо меча была изысканно-простая чаша дымчатого серебра, источающая слабое сияние. Рисунка лисы было не видно — не иначе, он был с противоположной стороны или упрятался на дне.
Такого Золтан ожидать никак не мог. У него просто язык отнялся, он не знал, что и сказать, так и стоял столбом.
Испанец первым нарушил затянувшееся молчание.
— Sangue de Cristo! — задыхаясь в экстазе, простонал он. — Истинная кровь! Sangreal! Sangreal!
Ноги его подломились, и Мануэль опустился на колени, благоговейно держа реликвию перед собою.
— Ave! Ave! Как я был слеп! Miserere me! Я не достоин, Господи! Я не достоин!
— Аллах всемилостивейший! — потрясённо выдохнул Хагг, начиная понимать, в чём дело. — Ты — девственник?
Судя по тому, как зарделись щёки маленького испанца, — догадка Золтана была верна. Мануэль — чахлый, недоразвитый толедский мальчик, неудачливый на поле брани, обделённый счастьем на любовном ложе, зато грамотный и сведущий в легендах и преданиях; он сразу сопоставил чашу Иосифа Аримафейского и заветный меч царя Давида, уготованный рыцарю-девственнику, — реликвии, единые во многих лицах, предмет искания и таинства. Иначе говоря — Святой Грааль.
Сказать по чести, Золтан растерялся. Через открытое окно с монастырского подворья доносились тревожные возгласы и топот ног. Выбора не было. «Аллах, прости мне это прегрешение! В конце концов, — подумал он, — возможно, парень в чём-то даже прав: у каждого на этом свете свой Грааль…» Хагг бросил взгляд на Иоганна, который тоже — то ли притворно, то ли всерьёз — стоял на коленях, и напустил на себя суровый, подобающий моменту вид.
— Ты не должен никому об этом говорить, — торжественно и несколько не в меру торопливо произнёс Золтан Хагг. — Слышишь, Мануэль Гонсалес? Никому. Ты приобщился к тайне. К величайшей тайне! Понимаешь это?
— О, я понимаю! Понимаю! — истово закивал тот. — Тапtum ergo sacramentum! Тот травник — вот на что ты намекал мне! Да, о да! Он был ЕГО хранителем! Ave, евхаристия, салам, о благородный сарацинский воин! Я понимаю. И молчу.
— Молчи и далее, — продолжил Хагг. — Никто не должен знать о том, что ОН в твоих руках. И думай о НЁМ как о мече.
Мануэль кивнул, воздел чашу вверх, опустил веки и зашептал молитву. Металл потёк, несколько секунд — и в руках его снова был меч. Мануэль открыл глаза, поцеловал витую рукоять, встал с колен и вложил клинок в ножны.
— Я готов, — сказал он, глядя Золтану в глаза. — Что нужно делать?
Было восемь вечера, когда Яльмар Эльдьяурсон, известный также под именем Олав Страшный, вышел из кривого переулка возле монастыря миноритов на набережную Каменотёсов и направился к большому кнорру, ошвартованному возле каменного пирса. Норвежец шёл быстро, не оглядываясь и не обращая внимания на ветер, развевавший его плащ. Двое его спутников — темноволосый гигант со сломанным носом и второй, такой же высокий, только огненнобородый и со шрамом на лице, едва за ним поспевали. Сыпал дождь, брусчатка мостовой была мокра. Не сбавляя шага, Яльмар сошёл по сходням и ступил на палубу. Корабль качало. Мореходы, непосредственно до этого грузившие товар, проверявшие такелаж и занятые другими неспешными делами, замерли в молчании, ожидая слов своего предводителя.
— Всем спать, — скомандовал тот. — Кончайте приготовления и отдыхайте, пока можно. Ульф, Харальд! Останетесь на вахте. Через три часа начнётся отлив, мы отплываем с ним.
— Куда такая спешка? — недовольно высказался кто-то. — Что ты разузнал такого, из-за чего нам опять всю ночь грести?
— Нильс, это опять ты? — мрачно ответил Яльмар, высмотрев среди команды бунтаря. — Я уже сказал, что я тебя не держу. Можешь уходить прямо сейчас, если ты недоволен, твою долю я выплачу, а если хочешь, можешь взять товаром. Но не смей мне указывать!
— Да нет, я так… а всё ж…?
— Тогда замолкни и лезь под одеяло, а то я оставлю на вахте тебя! Эй! Кто ещё хочет высказаться? Никого больше нет? Тогда слушайте меня! Идут дожди, течение сильное, ветер попутный. До середины ночи, если повезёт, дойдём до Текселя, там встанем на стоянку у Яичных Дюн или на Белых Песках. Там простоим день или два — зависит от погоды. Заодно запасёмся провизией. Всё равно здесь негде жечь костры, а в гостиницах слишком много соблазнов. Всем понятно?
— Но товар…
— К чёрту товар!
Воцарилось молчание.
— Что ты разузнал?
Было холодно. Ветер швырял на палубу брызги и пену. Яльмар вытер лицо меховой рукавицей, ухватился одной рукою за фальшборт, другой — за натянутый вант, и долго молчал, глядя на волны с тающими пенными барашками. Течения почти не было.
— Клянусь Одином, не знаю, что тут творится, — наконец сказал Яльмар. — Эта страна свихнулась — она воюет сама с собой. Этот город принадлежит королю, но на севере сражается мятежный принц Вильгельм, и будь я проклят, если знаю, кто прав. Принц потерял свои позиции на суше, но на море он по-прежнему силён, и у него много сторонников. Я встретил старого знакомого, он рассказал мне, что недавно в город приехали крестьяне, больше сотни, как бы для починки плотин, но здесь они разделились на маленькие отряды по пять-шесть человек и теперь пробираются на суда, а те везут их морем к принцу. И так повсюду. Это настоящая война.
— Так куда идём-то, Яльмар?
Тот помедлил.
— На Зеландию, в Эмден. Потом — на Лейден.
— Но туда же нет канала!
— Я знаю, — устало сказал варяг. — Знаю. А теперь — всем спать.
НИКОГДА
Когда ты был мал, ты знал всё, что знал,
И собаки не брали твой след.
Теперь ты открыт, ты отбросил свой щит,
Ты не помнишь, кто прав и кто слеп.
Ты повесил мишени на грудь,
Стоит лишь тетиву натянуть;
Ты ходячая цель,
Ты уверен, что верен твой путь.
БГ. Второе стеклянное чудо
«Что есть жертва богу? Для чего её приносят?
Не было богов, которым бы не приносили жертв. Я мало сведущ в том, что касается старых религий, но я знаю твёрдо: если отбросить всё, что связано с ритуалами, жертва есть передача Силы. Но зачем? Неужели бог настолько слаб, что ему требуется дополнительный источник Силы? Значит, есть какая-то другая сторона. Быть может, это вопрос, доверия, и, жертвуя своим богам упитанного тельца или кувшин молока, человек приносит клятву, заручается союзом с богом? Но так ли это? Ведь в христианской церкви жертвы не приносят, но наоборот — вкушают Его тело, претворённое в хлебы. Но ведь Иисус и сам был искупительною жертвой… Но для чего тогда он был послан в этот мир? Не для распятия же, в самом деле! Так для чего же? Понести на землю слово божье? Но всё (или почти всё), сказанное им, уже было сказано до него, и даже таинство крещения существовало тоже — у нинневитян. И люди не принесли его в жертву, а казнили как преступника, хотя формальный повод был ничтожен — преступления как такового в его деяниях не нашли даже сведущие в законах римляне. Порою может показаться, что он сам упорно шёл к этой конечной цели. Нет, на деле всё не так; всему виною роковые обстоятельства, раскол и римское владычество, но… ведь Иисус не мог не видеть и не понимать, что происходит! Видел, понимал и — не свернул с пути, хоть знал, куда идёт. Так для чего? Быть может, для того, чтоб изменить сей мир?
Первичные адепты — маги, чернокнижники, волхвы и ведьмаки, и проч. владеют малой Силой. Подчиняют её травами, амулетами, заговорами и заклинаниями, составляют травники и списки, всякие grimoires, и с того живут.
Колдуны высокого полёта оперируют магическими сущностями без посредников, впрямую общаясь со стихиями, черпают Силу непосредственно в эфире, и тем живы.
Высший маг сам есть эфир. Ему подвластно всё, кроме творения. Иначе он был бы Всевышним.
Но (знаю по себе) когда магическая Сила переваливает через некий рубеж, поток становится лавиной. Такая Сила уж не может убывать, способна токмо увеличиваться, расти — любой её расход (и применение) провоцируют открытие новых каналов подпитки. Сила более не может оставить мага, забирает его тело и даже не даёт ему скончаться. Ведьма — даже та не сможет умереть, пока не передаст своё умение ученице, что же я? Где-то, когда-то я совершил ошибку, и, быть может, не одну. Я могу расходовать эту Силу, но не могу от неё избавиться. Но я могу её передать равному по силе магу.
Или — магам.
Мои три мышонка недостаточно сильны. Но даже будь они сильны, они могли бы справиться с ней, только если между ними было бы согласие.
А согласия нет.
Есть и ещё путь. Верней, я думаю, что он есть. На самом деле я могу только предполагать — те, кто смог потратить Силу, сделали это не в одиночку. Да и мир изменился…»
— Что ты пишешь?
Жуга поднял голову и посмотрел на девушку. Та сидела у огня, закутанная в плащ, смотрела на травника. Отблески костра, как огневушки, танцевали на её лице.
Травник отложил свинцовый грифель.
— Разное, — уклончиво сказал он. — Записываю мысли.
— Для чего?
— Чтоб не забыть.
Пошли вторые сутки с момента, когда господин Андерсон затеял жалить девушку пчелой, а травник её вызволил. Всё это время они провели в пути, останавливаясь, только чтоб прикупить еды. Заночевать Жуга предпочёл в лесу. Девушка не стала спорить: она ещё была слаба, несколько раз ей становилось дурно. До Кортрейка было примерно тридцать лье — день пешего пути, но Жуга опасался погони и не решился выйти на дорогу — девушку он нёс на руках, а когда та смогла идти самостоятельно, уже стемнело. По счастью, ненастье кончилось, и солнце, светившее почти по-летнему, подсушило землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— ГОСПОДИН, берегитесь! — предостерегающе вскричал Иоганн.
— Нечего беречься, — ледяным тоном ответил Золтан. — У него фитиль погас.
Мануэль захлопнул рот и спустил курок, но Хагг был прав: фитиль коснулся полки без всякого эффекта. Порох то ли отсырел, то ли высыпался от резких движений, а скорее всего просто фитиль был короток; он догорел до серпентина и сам собой погас.
Не медля ни секунды, маленький испанец отшвырнул рогатку и ружьё и выхватил из ножен меч. Хагг, уже рванувшийся вперёд, опять застыл на месте.
— Разрази меня гром… — тихо сказал он. — Иоганн…
— Заходите справа, герр Золтан, — разминая пальцы, сказал Шольц, мягким шагом огибая стол. — Мы с ним справимся.
Мануэль пятился к двери, держа обоих на расстоянии клинка. Меч слабо мерцал в сумерках. На изображении танцующей лисы проскакивали искры.
— Нет! — ответил Хагг, удерживая друга за рукав. Взгляд его неотрывно следил за клинком. — Нет, Дважды-в-день, мы не будем его убивать.
— Что с вами? Почему? Ведь он же…
— Да посмотри же на клинок, тупица!
Простой, знакомый Золтану до мелочей меч травника исчез: Мануэль вынул из ножен шпагу — длинный толедский клинок с желобком для стока крови, витиеватой гардой и «ослиной пяткой».
— О Аллах! Посмотри: он слушается его! Этот парень должен нас понять. Да что я говорю: он уже всё понял, просто не хочет верить, нам нужно только время, хоть не много времени… Мануэль, постой! Выслушай меня. Жуга — совсем не тот, кем ты его считаешь.
Мануэль, казалось, ничего не слушал и не замечал.
— Молчи, проклятый сарацин! — Он был уже почти у дверей. — Я всё слышал. У дьявола сто языков, но ты меня не обманешь…
— Ты делаешь ошибку! Никто тебя не обманывает. Думаешь, ты завладел мечом? Ничего подобного, это меч завладел тобой! Держу пари, ты баловался магией… Ага, ты вздрогнул! Стало быть, я прав. Мануэль… Послушай меня, Мануэль. Высшие силы могут проявлять себя по-разному, пути Господни неисповедимы. Когда в двери стучится Судьба, надо отворять, а не прятаться. Дай нам время, я всё расскажу тебе, и ты решишь, на чьей ты стороне!
Гонсалес несколько мгновений колебался, но потом решил действовать.
— Ко мне! — вскричал он. — Эй, все сюда! На помощь, альгвазилы! Братия, на помощь!
«Проклятый мальчишка! — Золтан смежил веки. — Как же мне его убедить?! Меч, меч… Этот малый — оружейник, он верит этому клинку. Я тоже когда-то держал его в руках, совсем недолго, но он слушался меня в тот раз, когда мы были под землёй… Этот меч почти живой, не может быть, чтоб он меня не помнил! Должен помнить! А иначе остаётся только убивать… Но если меч выбрал нового хранителя, у нас нет шансов… нет шансов… Хриз! О Хриз! — в отчаянии взмолился он. — Ксиал, клинок вечерних сумерек! Именем твоим и именами мастеров, тебя создавших: Родарина, Севелона, я взываю к тебе! Ты же помнишь травника, а значит, помнишь и меня! Сейчас твоё время, будь на нашей стороне, помоги нам! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!»
Он так и не открыл глаз, даже запрокинул голову от напряжения, оскалился и мысленно почти кричал, а потому не услышал возгласа Мануэля, а услышал только Иоганна. Открыл глаза… и сам не смог сдержать вздоха изумления.
Маленький испанец по-прежнему стоял в дверном проёме в стойке фехтовальщика, освещенный сзади светом факела, по-прежнему держал руки вытянутыми перед собой, только в руках его вместо меча была изысканно-простая чаша дымчатого серебра, источающая слабое сияние. Рисунка лисы было не видно — не иначе, он был с противоположной стороны или упрятался на дне.
Такого Золтан ожидать никак не мог. У него просто язык отнялся, он не знал, что и сказать, так и стоял столбом.
Испанец первым нарушил затянувшееся молчание.
— Sangue de Cristo! — задыхаясь в экстазе, простонал он. — Истинная кровь! Sangreal! Sangreal!
Ноги его подломились, и Мануэль опустился на колени, благоговейно держа реликвию перед собою.
— Ave! Ave! Как я был слеп! Miserere me! Я не достоин, Господи! Я не достоин!
— Аллах всемилостивейший! — потрясённо выдохнул Хагг, начиная понимать, в чём дело. — Ты — девственник?
Судя по тому, как зарделись щёки маленького испанца, — догадка Золтана была верна. Мануэль — чахлый, недоразвитый толедский мальчик, неудачливый на поле брани, обделённый счастьем на любовном ложе, зато грамотный и сведущий в легендах и преданиях; он сразу сопоставил чашу Иосифа Аримафейского и заветный меч царя Давида, уготованный рыцарю-девственнику, — реликвии, единые во многих лицах, предмет искания и таинства. Иначе говоря — Святой Грааль.
Сказать по чести, Золтан растерялся. Через открытое окно с монастырского подворья доносились тревожные возгласы и топот ног. Выбора не было. «Аллах, прости мне это прегрешение! В конце концов, — подумал он, — возможно, парень в чём-то даже прав: у каждого на этом свете свой Грааль…» Хагг бросил взгляд на Иоганна, который тоже — то ли притворно, то ли всерьёз — стоял на коленях, и напустил на себя суровый, подобающий моменту вид.
— Ты не должен никому об этом говорить, — торжественно и несколько не в меру торопливо произнёс Золтан Хагг. — Слышишь, Мануэль Гонсалес? Никому. Ты приобщился к тайне. К величайшей тайне! Понимаешь это?
— О, я понимаю! Понимаю! — истово закивал тот. — Тапtum ergo sacramentum! Тот травник — вот на что ты намекал мне! Да, о да! Он был ЕГО хранителем! Ave, евхаристия, салам, о благородный сарацинский воин! Я понимаю. И молчу.
— Молчи и далее, — продолжил Хагг. — Никто не должен знать о том, что ОН в твоих руках. И думай о НЁМ как о мече.
Мануэль кивнул, воздел чашу вверх, опустил веки и зашептал молитву. Металл потёк, несколько секунд — и в руках его снова был меч. Мануэль открыл глаза, поцеловал витую рукоять, встал с колен и вложил клинок в ножны.
— Я готов, — сказал он, глядя Золтану в глаза. — Что нужно делать?
Было восемь вечера, когда Яльмар Эльдьяурсон, известный также под именем Олав Страшный, вышел из кривого переулка возле монастыря миноритов на набережную Каменотёсов и направился к большому кнорру, ошвартованному возле каменного пирса. Норвежец шёл быстро, не оглядываясь и не обращая внимания на ветер, развевавший его плащ. Двое его спутников — темноволосый гигант со сломанным носом и второй, такой же высокий, только огненнобородый и со шрамом на лице, едва за ним поспевали. Сыпал дождь, брусчатка мостовой была мокра. Не сбавляя шага, Яльмар сошёл по сходням и ступил на палубу. Корабль качало. Мореходы, непосредственно до этого грузившие товар, проверявшие такелаж и занятые другими неспешными делами, замерли в молчании, ожидая слов своего предводителя.
— Всем спать, — скомандовал тот. — Кончайте приготовления и отдыхайте, пока можно. Ульф, Харальд! Останетесь на вахте. Через три часа начнётся отлив, мы отплываем с ним.
— Куда такая спешка? — недовольно высказался кто-то. — Что ты разузнал такого, из-за чего нам опять всю ночь грести?
— Нильс, это опять ты? — мрачно ответил Яльмар, высмотрев среди команды бунтаря. — Я уже сказал, что я тебя не держу. Можешь уходить прямо сейчас, если ты недоволен, твою долю я выплачу, а если хочешь, можешь взять товаром. Но не смей мне указывать!
— Да нет, я так… а всё ж…?
— Тогда замолкни и лезь под одеяло, а то я оставлю на вахте тебя! Эй! Кто ещё хочет высказаться? Никого больше нет? Тогда слушайте меня! Идут дожди, течение сильное, ветер попутный. До середины ночи, если повезёт, дойдём до Текселя, там встанем на стоянку у Яичных Дюн или на Белых Песках. Там простоим день или два — зависит от погоды. Заодно запасёмся провизией. Всё равно здесь негде жечь костры, а в гостиницах слишком много соблазнов. Всем понятно?
— Но товар…
— К чёрту товар!
Воцарилось молчание.
— Что ты разузнал?
Было холодно. Ветер швырял на палубу брызги и пену. Яльмар вытер лицо меховой рукавицей, ухватился одной рукою за фальшборт, другой — за натянутый вант, и долго молчал, глядя на волны с тающими пенными барашками. Течения почти не было.
— Клянусь Одином, не знаю, что тут творится, — наконец сказал Яльмар. — Эта страна свихнулась — она воюет сама с собой. Этот город принадлежит королю, но на севере сражается мятежный принц Вильгельм, и будь я проклят, если знаю, кто прав. Принц потерял свои позиции на суше, но на море он по-прежнему силён, и у него много сторонников. Я встретил старого знакомого, он рассказал мне, что недавно в город приехали крестьяне, больше сотни, как бы для починки плотин, но здесь они разделились на маленькие отряды по пять-шесть человек и теперь пробираются на суда, а те везут их морем к принцу. И так повсюду. Это настоящая война.
— Так куда идём-то, Яльмар?
Тот помедлил.
— На Зеландию, в Эмден. Потом — на Лейден.
— Но туда же нет канала!
— Я знаю, — устало сказал варяг. — Знаю. А теперь — всем спать.
НИКОГДА
Когда ты был мал, ты знал всё, что знал,
И собаки не брали твой след.
Теперь ты открыт, ты отбросил свой щит,
Ты не помнишь, кто прав и кто слеп.
Ты повесил мишени на грудь,
Стоит лишь тетиву натянуть;
Ты ходячая цель,
Ты уверен, что верен твой путь.
БГ. Второе стеклянное чудо
«Что есть жертва богу? Для чего её приносят?
Не было богов, которым бы не приносили жертв. Я мало сведущ в том, что касается старых религий, но я знаю твёрдо: если отбросить всё, что связано с ритуалами, жертва есть передача Силы. Но зачем? Неужели бог настолько слаб, что ему требуется дополнительный источник Силы? Значит, есть какая-то другая сторона. Быть может, это вопрос, доверия, и, жертвуя своим богам упитанного тельца или кувшин молока, человек приносит клятву, заручается союзом с богом? Но так ли это? Ведь в христианской церкви жертвы не приносят, но наоборот — вкушают Его тело, претворённое в хлебы. Но ведь Иисус и сам был искупительною жертвой… Но для чего тогда он был послан в этот мир? Не для распятия же, в самом деле! Так для чего же? Понести на землю слово божье? Но всё (или почти всё), сказанное им, уже было сказано до него, и даже таинство крещения существовало тоже — у нинневитян. И люди не принесли его в жертву, а казнили как преступника, хотя формальный повод был ничтожен — преступления как такового в его деяниях не нашли даже сведущие в законах римляне. Порою может показаться, что он сам упорно шёл к этой конечной цели. Нет, на деле всё не так; всему виною роковые обстоятельства, раскол и римское владычество, но… ведь Иисус не мог не видеть и не понимать, что происходит! Видел, понимал и — не свернул с пути, хоть знал, куда идёт. Так для чего? Быть может, для того, чтоб изменить сей мир?
Первичные адепты — маги, чернокнижники, волхвы и ведьмаки, и проч. владеют малой Силой. Подчиняют её травами, амулетами, заговорами и заклинаниями, составляют травники и списки, всякие grimoires, и с того живут.
Колдуны высокого полёта оперируют магическими сущностями без посредников, впрямую общаясь со стихиями, черпают Силу непосредственно в эфире, и тем живы.
Высший маг сам есть эфир. Ему подвластно всё, кроме творения. Иначе он был бы Всевышним.
Но (знаю по себе) когда магическая Сила переваливает через некий рубеж, поток становится лавиной. Такая Сила уж не может убывать, способна токмо увеличиваться, расти — любой её расход (и применение) провоцируют открытие новых каналов подпитки. Сила более не может оставить мага, забирает его тело и даже не даёт ему скончаться. Ведьма — даже та не сможет умереть, пока не передаст своё умение ученице, что же я? Где-то, когда-то я совершил ошибку, и, быть может, не одну. Я могу расходовать эту Силу, но не могу от неё избавиться. Но я могу её передать равному по силе магу.
Или — магам.
Мои три мышонка недостаточно сильны. Но даже будь они сильны, они могли бы справиться с ней, только если между ними было бы согласие.
А согласия нет.
Есть и ещё путь. Верней, я думаю, что он есть. На самом деле я могу только предполагать — те, кто смог потратить Силу, сделали это не в одиночку. Да и мир изменился…»
— Что ты пишешь?
Жуга поднял голову и посмотрел на девушку. Та сидела у огня, закутанная в плащ, смотрела на травника. Отблески костра, как огневушки, танцевали на её лице.
Травник отложил свинцовый грифель.
— Разное, — уклончиво сказал он. — Записываю мысли.
— Для чего?
— Чтоб не забыть.
Пошли вторые сутки с момента, когда господин Андерсон затеял жалить девушку пчелой, а травник её вызволил. Всё это время они провели в пути, останавливаясь, только чтоб прикупить еды. Заночевать Жуга предпочёл в лесу. Девушка не стала спорить: она ещё была слаба, несколько раз ей становилось дурно. До Кортрейка было примерно тридцать лье — день пешего пути, но Жуга опасался погони и не решился выйти на дорогу — девушку он нёс на руках, а когда та смогла идти самостоятельно, уже стемнело. По счастью, ненастье кончилось, и солнце, светившее почти по-летнему, подсушило землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98