В самом деле, уж монаха-то ядро настигло совершенно незаслуженно. Хотя чего греха таить — гёзы были бы только рады пустить кровь католическому святоше. Всем ещё было памятно, как зеландцы взяли Хоркум и перевешали всех монахов из тамошнего монастыря, наплевав на собственное обещание сохранить им жизни.
— Ах, оставьте, фра Филиппе, — отмахнулся Мармадьюк. — Вы думаете, ряса монаха остановила бы руку с ножом или дубиной? Это рок. Злой рок и невезение.
— Так вы сумеете ему помочь? — спросил брат Томас.
— Всё в руце Божьей, — сказал Мармадьюк.
— Вы что-то говорили об операции. Если нужно м-моё согласие, то я его даю. Что ещё т-требуется от меня?
— От вас — ничего. Сейчас я схожу за инструментами и попробую ему помочь.
— Ne noceas, si juvare non potes! — вдруг прозвучало из-за солдатских спин.
Все заоглядывались и задвигались, давая дорогу рыжему монаху в бернардинском облачении с белым посохом в руке. Собаки на сей раз с ним не было. Словно эхо пронеслось по толпе: «Брат Якоб… брат Якоб…» Многие стали креститься. И только брат Томас безотрывно смотрел пришельцу в лицо и молчал.
— Что вы сказали, брат? — переспросил слегка раздражённый Мармадьюк.
— Я сказал: ne tentas aut perfice, — блеснув глазами, ответил он. — Расступитесь. Дайте мне пройти к раненому. Я хочу помочь.
Мармадьюк не стал спорить и молча отошёл в сторону.
Монах опустился возле раненого, положил рядом посох и приподнял одеяло. Не касаясь раны, осмотрел её, пощупал пульс и заглянул отцу Себастьяну в глаза.
И тут вдруг раненый зашевелился, захрипел и стал приподниматься на локтях, явно пытаясь что-то сказать. На губах его запузырилась пена. Брат Томас бросился к нему.
— Учитель!..
— Это… он… — еле вымолвил брат Себастьян.
— Что?
Инквизитор не сводил взгляда с брата Якоба.
— Это он…— тихо повторил отец-инквизитор, закашлялся и сделал слабый знак стоящим в изножье кровати Кипперу и Родригесу. — Арестуйте… его… Это ОН!
— Арестовать монаха? — удивился да Сильвестра. — Что за странная идея, святой отец! Но зачем?
— Он… не монах…
Хосе-Фернандес всмотрелся монаху в лицо и вдруг ахнул.
— Zorro!!! — выкрикнул он так, что все в палатке вздрогнули. — Родригес, хватай его! Лопни моя селезёнка — это же тот самый brujo! Это Лис! Как я его раньше не узнал?!
Родригес замешкался, но бородатый каталонец и десятник Мартин Киппер сами уже подскочили и крепко схватили фальшивого монаха с двух сторон.
— Я хочу помочь, — настойчиво повторил тот, даже не пытаясь вырваться. — Он умрёт, если не оказать ему помощи.
— Замолчи, проклятый колдун! У нас есть свой лекарь!
— Ваш лекарь здесь бессилен, — ответил травник.
Доктор Мармадьюк стиснул зубы, но спрятал глаза и промолчал.
Филиппо да Сильвестра непонимающе переводил взгляд с инквизитора на его солдат и обратно.
— Я ничего не понимаю, — сказал он. — Что здесь происходит? Если это не монах, то кто?
— Это еретик, колдун и заговорщик! Мы преследовали его по всей стране, — ответил за всех Мартин Киппер и громко икнул. — У святого отца есть хартия с круглой печатью на его арест, я покажу её вам, как только… Ик!.. мы эту тварь под замок посадим… Эй, вы! — прикрикнул он на солдат, которые настороженно молчали и не спешили пропускать их. — Дайте дорогу! Ик… Donnerwetter! Расступитесь, вашу мать, или нам придётся по вашим головам пройти!!!
— А где доказательства? — раздался голос из толпы. — Я сам видел, как он лечил людей!
— И я видел!
— И я!
— Мы все это видели! Двоих или троих он поднял на ноги, когда они уже не откликались. Колдун должен вредить, а не помогать людям!
— Отпусти монаха!
Рожа Киппера налилась багрянцем.
— Молчать, крысиное отродье, молчать! — завопил он. — А вы, герр командующий, уж не сомневаетесь ли и вы в решении Святой Церкви?
Португалец поджал губы, нахмурился и повернулся к «брату Якобу».
— Отвечай как на духу, — рявкнул он, — ты монах?
Человек в рясе поднял взгляд и покачал головой.
— Монах или нет?!
— Нет, — ответил он. — Но я хочу помочь. Да Сильвестра побагровел и сделал знак аркебузирам:
— Увести!
Рынком для солдат служили полоса земли вдоль реки и циклопические развалины каменной пристани рядом. Фургоны маркитантов и торговцев стояли здесь впритык, пройдя вдоль них один раз, можно было купить всё, что угодно, — от табака и шнапса до новой портупеи и свинца для пуль. Место было выбрано удобное: сюда вела дорога, по реке могли спускаться баржи, кусты неподалёку служили удобным укрытием, если возникла такая нужда, а с пристани солдаты повадились кидать пустые бутылки. Трава здесь была вытоптана начисто ещё с весны, на реке в любое время болтались чайки, качались на волнах, хлопали крыльями, вопили и дрались за объедки. На северной стороне был ещё один такой передвижной рынок, а на юге — третий и последний. Ещё с десяток фургончиков одиноко притулились где-то между, там и сям, но то была рискованная игра — в подпитии безденежный ландскнехт вполне способен дать по шее, если не нальёшь, и гуртом отбиться сподручнее, тем паче если ты женщина. Исключение составляли два германца, Хорст и Хессель, — эти двое ежедневно объезжали ближние позиции, спасая от ран или похмелья тех, кто не мог передвигаться после вчерашнего.
Поначалу Ялка пугалась такого количества народа, сторонилась всех и прятала лицо. Потом привыкла, хотя до сих пор вздрагивала при звуках испанской речи. Солдат было столько, что лица их попросту не запоминались, да и она не привлекала ничьих взглядов. В самом деле, кого заинтересует стриженая девка на сносях, когда вокруг передвижные бордели, а жалованье выплачивают регулярно? Она повязала голову платком, надела чепец и помогала старой маркитантке уже не таясь: развешивала крупы, резала окорока и присматривала за супом. Михель выполнял тяжёлую работу — помогал разгружать прибывающие баржи, переставлял корзины и ухаживал за лошадьми. Дни текли, как вода, и оба уверились в некоторой безопасности.
Убитый пятачок земли поблизости облюбовали музыканты — по вечерам оттуда слышались звуки дудок, грохот rommel-pot, пение, смех и пьяная ругань. Так было каждый день, но не сейчас, когда после ночного боя наступило туманное осеннее утро. Гёзы были разбиты и загнаны обратно, но победа далась нелёгкой ценой. Да и странной была эта вылазка — яростной и какой-то бесцельной. Со всех сторон доносились ругательства и стоны раненых. Скрипели телеги, увозящие трупы. Солдаты стягивались к повозкам маркитантов со всех сторон и выстраивались в очереди. Вино и водка уходили в ужасающих количествах, и то было понятно, ибо что способно утешить раненого воина, как не старый добрый spiritus vini? Шли они также и за снедью — ночью никто не готовил еды, а если и готовил, всё было растоптано и опрокинуто в горячке боя. Мамаша Кураш специально по такому случаю наварила громадный котёл своего особого густого супа с мясом и картошкой; большая миска стоила один патар. Суп они варили на продажу непрерывно, добавляя свежие продукты по мере его убывания. Разливая дымящееся варево, Ялка и увидела Фридриха — тот обычно наведывался из лагеря бродячих музыкантов несколько раз в день, покупая на всех выпивку и снедь и принося свежие новости. Вот и сейчас, когда народ немного рассосался, он остался, чтобы сообщить девчонке важную новость.
— Церковники здесь! — выпалил он, улучив момент, когда вокруг никого не было.
— Какие церковники? — рассеянно спросила Ялка, снимая пену с варева. В последнее время она соображала несколько медленнее, чем обычно. Хозяйка фургона сказала ей, что это из-за беременности. «Крови-то в тебе — одной едва хватает, а надо на двоих, вот голове и недостаёт, — объяснила она. — Не думай об этом. Родишь — всё пройдёт». Ялка и не думала.
— Те самые. Испанский поп и его стража. Уже забыла?
Ялка почувствовала, что слабеет, и села на бочонок с водкой.
— Как они нас нашли?
Фриц помотал головой:
— Да никто нас не нашёл! Они не знают, что мы здесь: я спрашивал. Они вообще не за нами сюда пришли, у них какая-то другая надобность.
— Какая?
— Я думаю, они ищут Лиса.
— Лиса? — деревянными губами спросила Ялка. Кололо сердце, язык едва шевелился. — Так, значит, то был не сон…
— Какой сон? Ты тоже видела его?
— Нет, только слышала… Постой-постой, что значит: «тоже»? — Она схватила его за плечи и развернула лицом к себе, заглядывая в глаза. — Ты его видел? Где? Когда?
— Вчера ночью, — возбуждённо заговорил мальчишка. — У испанцев умирал один парень: его ранило, он пролежал три дня и стал кончаться. И тут пришёл какой-то монах с собакой и сказал, что вылечит.
— Ну и что? При чём тут монах и какая-то собака?
— А при том, что это не монах! Нам с Тойфелем стало интересно…
— Тойфель? Кто такой Тойфель?
— Наш барабанщик, его так зовут… Мы пошли посмотреть, было темно, но я его узнал. Говорю тебе: это наш травник! Он зачем-то оделся монахом, выстриг тонзуру, сбрил бороду… только я всё равно его узнал!
— А он? Он тебя видел?
— Нет. — Фриц помотал головой. — Там собрался народ, а я испугался. Спрятался за спинами. Но ведь если он пришёл один раз, то придёт ещё. Придёт ведь? А?
Ялка не ответила.
За разговором никто из них не услышал лёгких шагов за спиной, и оба вздрогнули, когда из темноты послышалось покашливание, и негромкий голос произнёс:
— Р-рах vobiscuin, юнкер… Добрый вечер, юнгфрау… Не прод-дадите мне кэ… кувшин вина?
Они обернулись и остолбенели.
Освещенный мягкими отблесками костра, перед ними был не кто иной, как брат Томас. Он стоял, спокойно глядя на них, и молчал. Не было никаких сомнений, что он их узнал. В руках он держал пустой кувшин.
— Ты! — воскликнул Фриц, вскакивая с места, как марионетка, и выхватывая из-за пазухи Вервольфа. — А ну, не двигайся, испанская собака!
Фриц ни разу не обнажал стилет при посторонних и далеко не был уверен, что сможет пустить его в ход, но был полон решимости это сделать. Сердце его колотилось как бешеное, он готов был драться со всей испанской армией.
— Я не испанец, — тихим голосом возразил монах.
— Всё равно! Я не позволю тебе привести сюда своих ищеек.
— И как ты со мной п-поступишь? — поинтересовался Томас. — Ударишь ножом и б-бросишь в реку?
— А могу и так! Думаешь, раз ты монах, то я ничего тебе не сделаю? У, прикрылся рясой… Да я тебя и без ножа побью! Иди сюда!
Маленький монах сделал шаг вперёд и остановился. Лицо его было спокойным и немного грустным. Взгляд был устремлён на девушку.
— Не надо б-бояться, — мягко сказал он. — Я пришёл говорить.
Ответа не последовало. Брат Томас посмотрел на девушку, на парня и вздохнул.
— Расскажите мне о т-травнике, — попросил он.
— Ишь, чего захотел! — изумился Фридрих. — А с какой стати мы должны тебе о нём рассказывать? Мы не у тебя на дыбе! И вообще, какой травник? Не знаем никакого травника!
— Погоди, Фриц, постой, — остановила его Ялка и повернулась к Томасу. — Скажи, почему, в самом деле, мы должны тебе о нём рассказывать? Что ты задумал?
— Т-ты ведь из Германии, — ответил Томас. — Я слышу это п-по выговору. И ты, Фридрих, тоже. Мне к-кажется, я вспомнил вас: мы были знакомы…
— Я? С тобой? — опять закричал Фриц. — Да никогда!
— Не к-кричи, а то нас кто-нибудь услышит. Это было давно. Мы жили в Гамельне, все трое. Вы, наверно, вспомните. До вступления в орден моё имя было — К-кристиан.
Воцарилось молчание. Потрескивал костёр. Лошади в сторонке мотали мордами и хрумкали овёс.
— Чтоб мне провалиться…— наконец потрясённо вымолвил Фриц.
— С нами что-то случилось, — продолжил Томас Именно тогда. И причиною был травник. Лис. Жуга. Его я вспомнил т-тоже. И, мне кажется, вы тоже это п-помните. Я хочу знать, кто он. А вернее — что он.
— Для чего? Для чего тебе это знать, монах?
— Чтобы п-помочь.
— Кому?
— Всем нам. И ему тоже.
Ялка задумалась надолго.
— Услуга за услугу, — наконец решила она.
— Кукушка! Не сходи с ума!
— Фридрих, замолчи! — Ялка впервые за всё время разговора по-настоящему рассердилась. — Замолчи сейчас же!
— Что ты предлагаешь? Хочешь сказать, у тебя хватит духу его зарезать? Этот парень умеет загонять людей в угол, его этому учили. — Она повернулась к Томасу. — Ладно. Но слушай сюда: мы расскажем тебе всё, что знаем про него.
— Но и ты расскажешь нам всё, что о нём разузнал.
— Это разумно, — признал монах. — Audiatur et altera pars.
— Ты говори по-человечески, — одёрнул его Фриц.
— Я согласен.
«Вечный» суп мамаши Кураш хлынул через край и зашипел на углях.
…Рассказ был долог. Вернувшиеся Михелькин и престарелая мамаша-маркитантка застали странную картину. Ялка, Фриц и маленький монах сидели около костра и загадочно молчали.
— Что ж, — наконец задумчиво проговорил монах, — по крайней мере, мне ясно одно: он не Христос. И не сатана.
— Да чтоб тебя разорвало! — взвился Фридрих. — Ты всё никак не успокоишься. Да он же сам сто раз всем это говорил!!!
— Одно дело — слышать, как другие что-то говорят, и совсем д-другое — делать собственные выводы, — рассудительно ответил ему Томас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Ах, оставьте, фра Филиппе, — отмахнулся Мармадьюк. — Вы думаете, ряса монаха остановила бы руку с ножом или дубиной? Это рок. Злой рок и невезение.
— Так вы сумеете ему помочь? — спросил брат Томас.
— Всё в руце Божьей, — сказал Мармадьюк.
— Вы что-то говорили об операции. Если нужно м-моё согласие, то я его даю. Что ещё т-требуется от меня?
— От вас — ничего. Сейчас я схожу за инструментами и попробую ему помочь.
— Ne noceas, si juvare non potes! — вдруг прозвучало из-за солдатских спин.
Все заоглядывались и задвигались, давая дорогу рыжему монаху в бернардинском облачении с белым посохом в руке. Собаки на сей раз с ним не было. Словно эхо пронеслось по толпе: «Брат Якоб… брат Якоб…» Многие стали креститься. И только брат Томас безотрывно смотрел пришельцу в лицо и молчал.
— Что вы сказали, брат? — переспросил слегка раздражённый Мармадьюк.
— Я сказал: ne tentas aut perfice, — блеснув глазами, ответил он. — Расступитесь. Дайте мне пройти к раненому. Я хочу помочь.
Мармадьюк не стал спорить и молча отошёл в сторону.
Монах опустился возле раненого, положил рядом посох и приподнял одеяло. Не касаясь раны, осмотрел её, пощупал пульс и заглянул отцу Себастьяну в глаза.
И тут вдруг раненый зашевелился, захрипел и стал приподниматься на локтях, явно пытаясь что-то сказать. На губах его запузырилась пена. Брат Томас бросился к нему.
— Учитель!..
— Это… он… — еле вымолвил брат Себастьян.
— Что?
Инквизитор не сводил взгляда с брата Якоба.
— Это он…— тихо повторил отец-инквизитор, закашлялся и сделал слабый знак стоящим в изножье кровати Кипперу и Родригесу. — Арестуйте… его… Это ОН!
— Арестовать монаха? — удивился да Сильвестра. — Что за странная идея, святой отец! Но зачем?
— Он… не монах…
Хосе-Фернандес всмотрелся монаху в лицо и вдруг ахнул.
— Zorro!!! — выкрикнул он так, что все в палатке вздрогнули. — Родригес, хватай его! Лопни моя селезёнка — это же тот самый brujo! Это Лис! Как я его раньше не узнал?!
Родригес замешкался, но бородатый каталонец и десятник Мартин Киппер сами уже подскочили и крепко схватили фальшивого монаха с двух сторон.
— Я хочу помочь, — настойчиво повторил тот, даже не пытаясь вырваться. — Он умрёт, если не оказать ему помощи.
— Замолчи, проклятый колдун! У нас есть свой лекарь!
— Ваш лекарь здесь бессилен, — ответил травник.
Доктор Мармадьюк стиснул зубы, но спрятал глаза и промолчал.
Филиппо да Сильвестра непонимающе переводил взгляд с инквизитора на его солдат и обратно.
— Я ничего не понимаю, — сказал он. — Что здесь происходит? Если это не монах, то кто?
— Это еретик, колдун и заговорщик! Мы преследовали его по всей стране, — ответил за всех Мартин Киппер и громко икнул. — У святого отца есть хартия с круглой печатью на его арест, я покажу её вам, как только… Ик!.. мы эту тварь под замок посадим… Эй, вы! — прикрикнул он на солдат, которые настороженно молчали и не спешили пропускать их. — Дайте дорогу! Ик… Donnerwetter! Расступитесь, вашу мать, или нам придётся по вашим головам пройти!!!
— А где доказательства? — раздался голос из толпы. — Я сам видел, как он лечил людей!
— И я видел!
— И я!
— Мы все это видели! Двоих или троих он поднял на ноги, когда они уже не откликались. Колдун должен вредить, а не помогать людям!
— Отпусти монаха!
Рожа Киппера налилась багрянцем.
— Молчать, крысиное отродье, молчать! — завопил он. — А вы, герр командующий, уж не сомневаетесь ли и вы в решении Святой Церкви?
Португалец поджал губы, нахмурился и повернулся к «брату Якобу».
— Отвечай как на духу, — рявкнул он, — ты монах?
Человек в рясе поднял взгляд и покачал головой.
— Монах или нет?!
— Нет, — ответил он. — Но я хочу помочь. Да Сильвестра побагровел и сделал знак аркебузирам:
— Увести!
Рынком для солдат служили полоса земли вдоль реки и циклопические развалины каменной пристани рядом. Фургоны маркитантов и торговцев стояли здесь впритык, пройдя вдоль них один раз, можно было купить всё, что угодно, — от табака и шнапса до новой портупеи и свинца для пуль. Место было выбрано удобное: сюда вела дорога, по реке могли спускаться баржи, кусты неподалёку служили удобным укрытием, если возникла такая нужда, а с пристани солдаты повадились кидать пустые бутылки. Трава здесь была вытоптана начисто ещё с весны, на реке в любое время болтались чайки, качались на волнах, хлопали крыльями, вопили и дрались за объедки. На северной стороне был ещё один такой передвижной рынок, а на юге — третий и последний. Ещё с десяток фургончиков одиноко притулились где-то между, там и сям, но то была рискованная игра — в подпитии безденежный ландскнехт вполне способен дать по шее, если не нальёшь, и гуртом отбиться сподручнее, тем паче если ты женщина. Исключение составляли два германца, Хорст и Хессель, — эти двое ежедневно объезжали ближние позиции, спасая от ран или похмелья тех, кто не мог передвигаться после вчерашнего.
Поначалу Ялка пугалась такого количества народа, сторонилась всех и прятала лицо. Потом привыкла, хотя до сих пор вздрагивала при звуках испанской речи. Солдат было столько, что лица их попросту не запоминались, да и она не привлекала ничьих взглядов. В самом деле, кого заинтересует стриженая девка на сносях, когда вокруг передвижные бордели, а жалованье выплачивают регулярно? Она повязала голову платком, надела чепец и помогала старой маркитантке уже не таясь: развешивала крупы, резала окорока и присматривала за супом. Михель выполнял тяжёлую работу — помогал разгружать прибывающие баржи, переставлял корзины и ухаживал за лошадьми. Дни текли, как вода, и оба уверились в некоторой безопасности.
Убитый пятачок земли поблизости облюбовали музыканты — по вечерам оттуда слышались звуки дудок, грохот rommel-pot, пение, смех и пьяная ругань. Так было каждый день, но не сейчас, когда после ночного боя наступило туманное осеннее утро. Гёзы были разбиты и загнаны обратно, но победа далась нелёгкой ценой. Да и странной была эта вылазка — яростной и какой-то бесцельной. Со всех сторон доносились ругательства и стоны раненых. Скрипели телеги, увозящие трупы. Солдаты стягивались к повозкам маркитантов со всех сторон и выстраивались в очереди. Вино и водка уходили в ужасающих количествах, и то было понятно, ибо что способно утешить раненого воина, как не старый добрый spiritus vini? Шли они также и за снедью — ночью никто не готовил еды, а если и готовил, всё было растоптано и опрокинуто в горячке боя. Мамаша Кураш специально по такому случаю наварила громадный котёл своего особого густого супа с мясом и картошкой; большая миска стоила один патар. Суп они варили на продажу непрерывно, добавляя свежие продукты по мере его убывания. Разливая дымящееся варево, Ялка и увидела Фридриха — тот обычно наведывался из лагеря бродячих музыкантов несколько раз в день, покупая на всех выпивку и снедь и принося свежие новости. Вот и сейчас, когда народ немного рассосался, он остался, чтобы сообщить девчонке важную новость.
— Церковники здесь! — выпалил он, улучив момент, когда вокруг никого не было.
— Какие церковники? — рассеянно спросила Ялка, снимая пену с варева. В последнее время она соображала несколько медленнее, чем обычно. Хозяйка фургона сказала ей, что это из-за беременности. «Крови-то в тебе — одной едва хватает, а надо на двоих, вот голове и недостаёт, — объяснила она. — Не думай об этом. Родишь — всё пройдёт». Ялка и не думала.
— Те самые. Испанский поп и его стража. Уже забыла?
Ялка почувствовала, что слабеет, и села на бочонок с водкой.
— Как они нас нашли?
Фриц помотал головой:
— Да никто нас не нашёл! Они не знают, что мы здесь: я спрашивал. Они вообще не за нами сюда пришли, у них какая-то другая надобность.
— Какая?
— Я думаю, они ищут Лиса.
— Лиса? — деревянными губами спросила Ялка. Кололо сердце, язык едва шевелился. — Так, значит, то был не сон…
— Какой сон? Ты тоже видела его?
— Нет, только слышала… Постой-постой, что значит: «тоже»? — Она схватила его за плечи и развернула лицом к себе, заглядывая в глаза. — Ты его видел? Где? Когда?
— Вчера ночью, — возбуждённо заговорил мальчишка. — У испанцев умирал один парень: его ранило, он пролежал три дня и стал кончаться. И тут пришёл какой-то монах с собакой и сказал, что вылечит.
— Ну и что? При чём тут монах и какая-то собака?
— А при том, что это не монах! Нам с Тойфелем стало интересно…
— Тойфель? Кто такой Тойфель?
— Наш барабанщик, его так зовут… Мы пошли посмотреть, было темно, но я его узнал. Говорю тебе: это наш травник! Он зачем-то оделся монахом, выстриг тонзуру, сбрил бороду… только я всё равно его узнал!
— А он? Он тебя видел?
— Нет. — Фриц помотал головой. — Там собрался народ, а я испугался. Спрятался за спинами. Но ведь если он пришёл один раз, то придёт ещё. Придёт ведь? А?
Ялка не ответила.
За разговором никто из них не услышал лёгких шагов за спиной, и оба вздрогнули, когда из темноты послышалось покашливание, и негромкий голос произнёс:
— Р-рах vobiscuin, юнкер… Добрый вечер, юнгфрау… Не прод-дадите мне кэ… кувшин вина?
Они обернулись и остолбенели.
Освещенный мягкими отблесками костра, перед ними был не кто иной, как брат Томас. Он стоял, спокойно глядя на них, и молчал. Не было никаких сомнений, что он их узнал. В руках он держал пустой кувшин.
— Ты! — воскликнул Фриц, вскакивая с места, как марионетка, и выхватывая из-за пазухи Вервольфа. — А ну, не двигайся, испанская собака!
Фриц ни разу не обнажал стилет при посторонних и далеко не был уверен, что сможет пустить его в ход, но был полон решимости это сделать. Сердце его колотилось как бешеное, он готов был драться со всей испанской армией.
— Я не испанец, — тихим голосом возразил монах.
— Всё равно! Я не позволю тебе привести сюда своих ищеек.
— И как ты со мной п-поступишь? — поинтересовался Томас. — Ударишь ножом и б-бросишь в реку?
— А могу и так! Думаешь, раз ты монах, то я ничего тебе не сделаю? У, прикрылся рясой… Да я тебя и без ножа побью! Иди сюда!
Маленький монах сделал шаг вперёд и остановился. Лицо его было спокойным и немного грустным. Взгляд был устремлён на девушку.
— Не надо б-бояться, — мягко сказал он. — Я пришёл говорить.
Ответа не последовало. Брат Томас посмотрел на девушку, на парня и вздохнул.
— Расскажите мне о т-травнике, — попросил он.
— Ишь, чего захотел! — изумился Фридрих. — А с какой стати мы должны тебе о нём рассказывать? Мы не у тебя на дыбе! И вообще, какой травник? Не знаем никакого травника!
— Погоди, Фриц, постой, — остановила его Ялка и повернулась к Томасу. — Скажи, почему, в самом деле, мы должны тебе о нём рассказывать? Что ты задумал?
— Т-ты ведь из Германии, — ответил Томас. — Я слышу это п-по выговору. И ты, Фридрих, тоже. Мне к-кажется, я вспомнил вас: мы были знакомы…
— Я? С тобой? — опять закричал Фриц. — Да никогда!
— Не к-кричи, а то нас кто-нибудь услышит. Это было давно. Мы жили в Гамельне, все трое. Вы, наверно, вспомните. До вступления в орден моё имя было — К-кристиан.
Воцарилось молчание. Потрескивал костёр. Лошади в сторонке мотали мордами и хрумкали овёс.
— Чтоб мне провалиться…— наконец потрясённо вымолвил Фриц.
— С нами что-то случилось, — продолжил Томас Именно тогда. И причиною был травник. Лис. Жуга. Его я вспомнил т-тоже. И, мне кажется, вы тоже это п-помните. Я хочу знать, кто он. А вернее — что он.
— Для чего? Для чего тебе это знать, монах?
— Чтобы п-помочь.
— Кому?
— Всем нам. И ему тоже.
Ялка задумалась надолго.
— Услуга за услугу, — наконец решила она.
— Кукушка! Не сходи с ума!
— Фридрих, замолчи! — Ялка впервые за всё время разговора по-настоящему рассердилась. — Замолчи сейчас же!
— Что ты предлагаешь? Хочешь сказать, у тебя хватит духу его зарезать? Этот парень умеет загонять людей в угол, его этому учили. — Она повернулась к Томасу. — Ладно. Но слушай сюда: мы расскажем тебе всё, что знаем про него.
— Но и ты расскажешь нам всё, что о нём разузнал.
— Это разумно, — признал монах. — Audiatur et altera pars.
— Ты говори по-человечески, — одёрнул его Фриц.
— Я согласен.
«Вечный» суп мамаши Кураш хлынул через край и зашипел на углях.
…Рассказ был долог. Вернувшиеся Михелькин и престарелая мамаша-маркитантка застали странную картину. Ялка, Фриц и маленький монах сидели около костра и загадочно молчали.
— Что ж, — наконец задумчиво проговорил монах, — по крайней мере, мне ясно одно: он не Христос. И не сатана.
— Да чтоб тебя разорвало! — взвился Фридрих. — Ты всё никак не успокоишься. Да он же сам сто раз всем это говорил!!!
— Одно дело — слышать, как другие что-то говорят, и совсем д-другое — делать собственные выводы, — рассудительно ответил ему Томас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98