Ну так и что ж? С вами я ещё и не такое видывал. Мало ли у вас в запасе колдовских штучек!
— Чего ж тогда ты на колени падал? А?
— А чтобы подыграть вам, вот и падал. Опять же снизу нападать сподручнее: известно дело снизу-то любой противник мягче… Я ж не виноват, что он заахал: «Градаль! Градаль!» Тут бы мне и дать ему под дых, да вы меня остановили.
— Ты, Иоганн, невежда и болван, — усмехнулся Золтан. — Не знаешь рыцарских легенд, вот и гадаешь. А этот парень бредит ими.
— Ну и чего, что бредит? Насколько мы ему можем доверять?
— Безраздельно можем. Пока парень уверен, что у него в руках Святой Грааль, мы можем из него верёвки вить, он только благодарен будет.
— «Градаль», «Градаль»… — пробурчал Иоганн. — Что это за Градаль такой, о котором вы талдычите всё время? Меня, сказать по-честному, все эти сказки мало трогают, моё дело — кружки да тарелки. Это когда-то, лет пятнадцать тому назад, я мог такой ерундой себе голову забивать, когда по горам из озорства скакал, как козёл, а о кубышке не думал. Ну так по молодости всяк не дурак рискнуть…
Золтан Хагг откинулся на снятое седло и задумчиво посмотрел на огонь.
— Нет, Дважды-в-день, это не штучки, — сказал он. — А если и штучки, то не мои. И парень ближе к истине, чем ты считаешь. Это гномский меч, старинный, очень необычный, у него своя история. Ты помнишь травника?
— Травника? Спаси Христос, а как же! А чего?
— Когда-то это был его меч. Потом, когда монахи разыскали Лиса и всадили ему пулю в грудь, парнишка взял меч как трофей. А Хриз — меч не простой. Волшебный. Признаёт не каждого.
— Ага! Так-так-так. — Иоганн заинтересованно подался к собеседнику. — Я от вас уже слышал что-то такое. Дайте угадаю. Вы хотите, значится, сказать мне, будто этого парнишку, этого задохлика-испанца, меч признал за своего?
— Ну, за своего или не за своего — не знаю, — откровенно признался Хагг. А вот то, что он его слушается, нет сомнений. Правда, есть одна загвоздка. Если меч меняет форму и становится другим, на это у него какой-то свой резон, у этого меча. И травник худо-бедно с этим мог справляться. Мы же оба видели, как меч стал чашею — вряд ли парень мог того желать. Мечтал, быть может, как школяр о деве, но желать… Навряд ли. Парнишка возмечтал добыть Грааль — святую чашу, самую таинственную христианскую реликвию? Меч предоставил ему такую возможность! А это значит, меч ведёт свою игру. Угадывает тайные желания, чтоб подтолкнуть нас в нужную сторону.
— В какую?
— Хм… в какую… — Золтан задумался. — Знать бы мне, в какую! Я даже не уверен, что клинок на нашей стороне.
— Послушайте, господин Зол… то есть, тьфу, чего я говорю… господин Мисбах! — Иоганес вновь перевернул жаркое. — Что он вообще затеял, этот Лис, а? Помнится, вы каких-то детей поминали. Может, всё-таки расскажете по старой дружбе, а?
— Да рассказать-то можно, — медленно, словно нехотя ответил Хагг, — только смысл… Поймёшь ли? Я ведь и сам почти ничего не понимаю… Вот скажи мне, Иоганн: у тебя есть мечта?
— Как не быть! Знамо дело, есть: чтоб корчма не разорилась, чтобы денег больше было, да здоровья Бог дал, да чтобы дети на ноги встали…
— Нет, ну это-то само собой. А в целом, по жизни, о чём ты мечтаешь?
Иоганес фыркнул:
— Да когда мечтать-то? Некогда. Только и думаешь, где подешевле купить да как продать, чтобы не разориться.
— Да. — Хагг повернулся на другой бок и вздохнул. — Как измельчали людские желания! Никто уже не мечтает о мировом господстве, никто не хочет стать тираном или освободителем, никто не мечтает о полёте, или чтобы дойти до края мира, или чтоб море переплыть, или Господень гроб отвоевать…
— Ну, это вы хватили! Это пусть короли да императоры об этакой дурной мечте мечтают — у них на это и время есть, и деньги, а мы люди простые, университетов не кончали, нам про это думать грех.
— А если бы не грех, тогда о чём бы ты мечтал?
— Да ну, не знаю я! — поморщился Иоганн. — Нашли тоже о чём спросить. Когда был молод, ветер в голове гулял, только и думал, что всю жизнь так буду — небо, звёзды, горная тропа да караван с шальным товаром, вот и жизнь. Вечером — вино и песни у костра, ночью — девка и любовь, под утро — снова караван и дальняя дорога. Пусто в животе — плевать, моль в кошельке — плевать тем паче: как пришло, так и ушло, завтра снова заработаю, моя удача — девка тёртая, приходит дважды в день… А только все, кто так думал, теперь на виселице или с пулей в голове, в земле гниют. Так что всё это чепуха, всё это лет до двадцати, а там, коль повзрослеть сумел, так поумнеешь и начнёшь об жизни думать, а не об мечтах дурацких. Дом, семья, детишки, деньги — вот настоящие мечты! А вы всё про какие-то окияны, градали…
Золтан ехидно прищурился:
— Что ж ты в таком разе за мною-то увязался, а? Сидел бы дома, разбавлял себе вино да набивал мошну. А так — от чего ушёл, к тому пришёл. Так получается?
— Ну что ж, — признал Иоганн, — оно, быть может, тут вы и правы. Захотелось вспомнить молодость, на звёзды поглядеть, и всё такое. Можете считать, что так и есть. Да только понял я, что и мечты тогда были пустые, да и дней тех не вернуть. А так… посидеть у костерка, винца попить, мясца поджарить, а при случае кому-нибудь по репе настучать — всё приключение! Вот только не пойму, к чему это вы клоните, куда ведёте?
— А я вот долго думал насчёт того, чего бы я хотел… — Хагг задумчиво поднял глаза в темнеющее небо. — Я ведь не рассказывал тебе, а между тем моя судьба тоже не сахар. Вышло так, что я мальчишкой знался с гномами. И вот по дури спёр у них игрушку, золотой биток. Пустяк, но двараги — чертовски обидчивый народ. Они не стали мстить, отпустили меня, но что-то сделали со временем. И я выскочил наружу лет на двести позже, чем вошёл.
— Да ну! — изумился Иоганн. — Быть того не может! Неужто не врёте?
— Хотел бы я соврать! Так вот. Я только после понял, как всё изменилось. Был один мир — стал другой. Когда я попал под землю, Италия была лоскутным одеялом, все дрались и грызлись меж собой, один город против другого воевал, на императора чихать хотели, а сегодня говорят о едином Италийском государстве. То же и Испания. Леон, Кастилия, Арагон — всё это уже в прошлом. Уже и Португалию хотят к себе присоединить. А я скитался, я перебирался из королевства в королевство, из страны в страну, был у турок, в Трансильвании, потом вот в Нидерландах… И везде одно и то же — кто раздроблен, тех и бьют. И часто думалось мне — вот бы всем собраться вместе да как вломить этим испанским сволочам! И чтобы не было ни Фландрии, ни Зеландии, ни Ганнегау, ни Намюра, ни Брабанта, ни Гельдерланда, ни всех прочих, а была б одна Голландия — не пальцы, а один кулак, чтоб дал — и сразу насмерть! Чтоб наконец здесь можно было жить и заниматься своим делом, и спокойно встретить старость, не опасаясь, что придёт какой-нибудь толстопузый священник, утопит твою дочь как ведьму, сына заберёт в солдаты, а тебя сожжёт как гёза и бунтовщика, только за то, что у тебя есть лишние флорины… Когда началась война, мне показалось, так оно и будет.
— А вышло как?
— А никак. Боятся люди. Не хотят. Сколько лет уже воюют, а всё то же.
— Да, — признал Иоганн. — Мечта что надо! Только это вы хватили. Вы б ещё Балканы вздумали объединить, скажем, Черногорию с Албанией. Или уж сразу — с Грецией. Пфуй! Это что же получается по-вашему, что всё перемешается? И амбуазское вино, и льежское, и бургундское? И гаудский сыр, и лимбургский, и маасдамский — всё едино будет? Это что же, вместо «гауды» все будут говорить: «голландский сыр», а вместо брюжского пива «голландское пиво»? И кружева все — брюжские, льежские, брабантские, все будут называться «голландским кружевом», без всякой разницы? «Голландский сыр»! «Голландская селёдка»! Вот умора! Смех на палочке! Да никогда того не будет, хоть вы тресни, хоть я лопни!
— А вдруг?
— Да не бывать такому!
— Но посмотри: уже сейчас народы забывают, кто они, откуда. Старые племена так и вовсе исчезли, в городах все пришлые, а называют себя не по роду, а по месту. И это только первый шаг. Вот проложат нормальные дороги, станет удобно путешествовать, торговля расцветёт, ещё сильнее всё сольётся.
— Да разве в Нидерландах будут когда нормальные дороги! — фыркнул Иоганн. — А и проложат, всё равно чего-нибудь случится. Будут по цехам друг друга различать, по занятиям, по лигам, по домам торговым, как-нибудь ещё. Вас послушать, так и вовсе мир должен в одно объединиться, крещёного от мавра и жида не отличишь, а этому уж вовсе не бывать! Это ж какая силища потребна! Это только если палкой человека загонять. А палкой в рай насильно не загонишь, только в ад.
Золтан махнул рукой.
— Да мы давно в аду, — с горечью сказал он. — Сами не ведаем, что творим. Но ладно. Не об этом я. Мне кажется, Жуга открыл способ, как сделать так, чтобы такие мечты сбылись.
— Все?! — поразился Иоганн.
— Нет, конечно. Я не очень понимаю, но в его тетради было сказано о Силе. Будто её скопилось столько, что надо только найти человека, который смог бы с нею совладать, направить в нужное русло. Как поток из взорванной запруды.
— Скажете тоже… Ах ты ж! — Иоганн схватился за голову. — Так это он тогда о жертве говорил? Он что, хочет тех троих детей кому-то в жертву принести?! Свят-свят! Так это что ж такое? Это ж язычество какое-то получается.
Хагг покачал головой:
— Не думаю. Просто дети тут определённым образом замешаны. Сам травник ничего не может сделать — он как раз и есть та самая плотина. А вот кто будет мельницей на той плотине, я не могу уразуметь. И теперь, когда Жуга вернулся, где-то что-то — я уверен — в самом скором времени должно произойти! Должно — я чувствую! И знаешь, не хочу упустить этот момент. И эти трое детей должны быть рядом. Все! Хотя, по-моему, они давно уже не дети. Так вот: наш Томас, этот маленький монах, как раз один из тех троих. Вот потому я и согласился следовать за ними, Дважды-в-день, и потому мы с тобой и дальше будем притворяться. Понял? Э-хе-хе… Ну, хорош томить — есть хочется. Давай снимай.
— Ах ты, и верно! Оп! Держите. Ну как?
— Кх-кх! О-ох, наперчил! — Хагг откусил кусок и помахал ладонью возле рта. — Огонь!
— А вы вина глотните. Я хорошего вина припас, из крайней бочки. Помните, я приносил, мы с вами пили? Аристид, хромая шельма, господам, значит, альгвазилам дал другого, а меня не обманул — налил того самого, лучшего. Вон, в той бутылке.
— Благодарствую.
И оба замолчали, ибо известно, что хорошая трапеза располагает к благодушным мыслям и таким же благодушным разговорам или же к молчанию. Иоганес Шольц и Золтан Хагг, не сговариваясь, выбрали второе.
И в этот миг из темноты появился большой силуэт человека. Оказалось, это Смитте. Будучи обнаруженным, толстяк выступил на свет и теперь таращился на Золтана и Иоганна, комкая в лапищах катаную шляпу и шумно втягивая ноздрями воздух.
— А, это этот убогий, — прокомментировал Иоганн. — Пришёл на запах жареного. Дать ему кусочек, господин Ха…гм… мастер Людгер?
— Дай, чего уж, — проворчал тот. — Всё равно нам всё не съесть.
Иоганн поддел с углей ещё одну полоску флеккена, подул на неё, чтоб остудить, и протянул умалишённому:
— Держи, болезный, только не ожгись. И сядь — чего торчишь? в ногах правды нет. Эх, грехи наши тяжкие…
Он перекрестился.
— Премного благодарен, господин Иоганн, — на удивление внятно и отчётливо ответил «полоумный Смитте», взял мясо и уселся на бревно.
От неожиданности у Иоганна аж кусок в горле застрял, а Золтан вскинулся и приподнялся, вглядываясь толстяку в лицо.
— Ты… — осторожно выговорил он.
— Я, Золтан, я, — ответил «Смитте», развеивая всякие сомнения. Откусил кусочек мяса и поморщился: — Ох, наперчили! Яд и пламя!
Иоганн наконец прокашлялся и приложился к бутылке, чтобы промочить глотку.
— Вы уж, сударь Лис, того… поосторожнее, — пожаловался он, оглядываясь по сторонам. — Хотя б предупреждайте, ведь нельзя же так людей пугать! Мы же думали, что это как бы он, а это как бы вы.
— А что, сразу не заметно? — поинтересовался «Смитте».
— Не заметно.
— И вправду, — согласился Золтан. — В прошлый раз так пузана колбасило, мы думали, копыта отбросит… А сей час — ничего, вид как вид.
— Я научился, — мрачно усмехнулся травник в шкуре полоумного налётчика и потянулся за бутылкой. — Это оказалось не так сложно. Хотя по-прежнему противно…
Я уже полчаса у их костра сижу и слушаю, о чём они болтают.
— Ничего себе! — восхитился Золтан Хагг. — Ну и шпион бы из тебя получился! А что болтают?
— Разное, — уклончиво ответил «Смитте», откусил кусок и принялся жевать. Пряный жир потёк у толстяка по подбородку. — Вы куда идёте?
— Я не знаю.
— Можешь как-то убедить монаха, чтоб он шёл, куда нам нужно?
— А куда нам нужно?
— К северному побережью.
— К се… Так мы туда и движемся! Нас всех ведёт мальчишка: этот брат Себастьян беседует с ним каждый день, и тот говорит, куда идти.
Толстяк нахмурил лоб.
— Мальчишка, да… — пробормотал он. — Забавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Чего ж тогда ты на колени падал? А?
— А чтобы подыграть вам, вот и падал. Опять же снизу нападать сподручнее: известно дело снизу-то любой противник мягче… Я ж не виноват, что он заахал: «Градаль! Градаль!» Тут бы мне и дать ему под дых, да вы меня остановили.
— Ты, Иоганн, невежда и болван, — усмехнулся Золтан. — Не знаешь рыцарских легенд, вот и гадаешь. А этот парень бредит ими.
— Ну и чего, что бредит? Насколько мы ему можем доверять?
— Безраздельно можем. Пока парень уверен, что у него в руках Святой Грааль, мы можем из него верёвки вить, он только благодарен будет.
— «Градаль», «Градаль»… — пробурчал Иоганн. — Что это за Градаль такой, о котором вы талдычите всё время? Меня, сказать по-честному, все эти сказки мало трогают, моё дело — кружки да тарелки. Это когда-то, лет пятнадцать тому назад, я мог такой ерундой себе голову забивать, когда по горам из озорства скакал, как козёл, а о кубышке не думал. Ну так по молодости всяк не дурак рискнуть…
Золтан Хагг откинулся на снятое седло и задумчиво посмотрел на огонь.
— Нет, Дважды-в-день, это не штучки, — сказал он. — А если и штучки, то не мои. И парень ближе к истине, чем ты считаешь. Это гномский меч, старинный, очень необычный, у него своя история. Ты помнишь травника?
— Травника? Спаси Христос, а как же! А чего?
— Когда-то это был его меч. Потом, когда монахи разыскали Лиса и всадили ему пулю в грудь, парнишка взял меч как трофей. А Хриз — меч не простой. Волшебный. Признаёт не каждого.
— Ага! Так-так-так. — Иоганн заинтересованно подался к собеседнику. — Я от вас уже слышал что-то такое. Дайте угадаю. Вы хотите, значится, сказать мне, будто этого парнишку, этого задохлика-испанца, меч признал за своего?
— Ну, за своего или не за своего — не знаю, — откровенно признался Хагг. А вот то, что он его слушается, нет сомнений. Правда, есть одна загвоздка. Если меч меняет форму и становится другим, на это у него какой-то свой резон, у этого меча. И травник худо-бедно с этим мог справляться. Мы же оба видели, как меч стал чашею — вряд ли парень мог того желать. Мечтал, быть может, как школяр о деве, но желать… Навряд ли. Парнишка возмечтал добыть Грааль — святую чашу, самую таинственную христианскую реликвию? Меч предоставил ему такую возможность! А это значит, меч ведёт свою игру. Угадывает тайные желания, чтоб подтолкнуть нас в нужную сторону.
— В какую?
— Хм… в какую… — Золтан задумался. — Знать бы мне, в какую! Я даже не уверен, что клинок на нашей стороне.
— Послушайте, господин Зол… то есть, тьфу, чего я говорю… господин Мисбах! — Иоганес вновь перевернул жаркое. — Что он вообще затеял, этот Лис, а? Помнится, вы каких-то детей поминали. Может, всё-таки расскажете по старой дружбе, а?
— Да рассказать-то можно, — медленно, словно нехотя ответил Хагг, — только смысл… Поймёшь ли? Я ведь и сам почти ничего не понимаю… Вот скажи мне, Иоганн: у тебя есть мечта?
— Как не быть! Знамо дело, есть: чтоб корчма не разорилась, чтобы денег больше было, да здоровья Бог дал, да чтобы дети на ноги встали…
— Нет, ну это-то само собой. А в целом, по жизни, о чём ты мечтаешь?
Иоганес фыркнул:
— Да когда мечтать-то? Некогда. Только и думаешь, где подешевле купить да как продать, чтобы не разориться.
— Да. — Хагг повернулся на другой бок и вздохнул. — Как измельчали людские желания! Никто уже не мечтает о мировом господстве, никто не хочет стать тираном или освободителем, никто не мечтает о полёте, или чтобы дойти до края мира, или чтоб море переплыть, или Господень гроб отвоевать…
— Ну, это вы хватили! Это пусть короли да императоры об этакой дурной мечте мечтают — у них на это и время есть, и деньги, а мы люди простые, университетов не кончали, нам про это думать грех.
— А если бы не грех, тогда о чём бы ты мечтал?
— Да ну, не знаю я! — поморщился Иоганн. — Нашли тоже о чём спросить. Когда был молод, ветер в голове гулял, только и думал, что всю жизнь так буду — небо, звёзды, горная тропа да караван с шальным товаром, вот и жизнь. Вечером — вино и песни у костра, ночью — девка и любовь, под утро — снова караван и дальняя дорога. Пусто в животе — плевать, моль в кошельке — плевать тем паче: как пришло, так и ушло, завтра снова заработаю, моя удача — девка тёртая, приходит дважды в день… А только все, кто так думал, теперь на виселице или с пулей в голове, в земле гниют. Так что всё это чепуха, всё это лет до двадцати, а там, коль повзрослеть сумел, так поумнеешь и начнёшь об жизни думать, а не об мечтах дурацких. Дом, семья, детишки, деньги — вот настоящие мечты! А вы всё про какие-то окияны, градали…
Золтан ехидно прищурился:
— Что ж ты в таком разе за мною-то увязался, а? Сидел бы дома, разбавлял себе вино да набивал мошну. А так — от чего ушёл, к тому пришёл. Так получается?
— Ну что ж, — признал Иоганн, — оно, быть может, тут вы и правы. Захотелось вспомнить молодость, на звёзды поглядеть, и всё такое. Можете считать, что так и есть. Да только понял я, что и мечты тогда были пустые, да и дней тех не вернуть. А так… посидеть у костерка, винца попить, мясца поджарить, а при случае кому-нибудь по репе настучать — всё приключение! Вот только не пойму, к чему это вы клоните, куда ведёте?
— А я вот долго думал насчёт того, чего бы я хотел… — Хагг задумчиво поднял глаза в темнеющее небо. — Я ведь не рассказывал тебе, а между тем моя судьба тоже не сахар. Вышло так, что я мальчишкой знался с гномами. И вот по дури спёр у них игрушку, золотой биток. Пустяк, но двараги — чертовски обидчивый народ. Они не стали мстить, отпустили меня, но что-то сделали со временем. И я выскочил наружу лет на двести позже, чем вошёл.
— Да ну! — изумился Иоганн. — Быть того не может! Неужто не врёте?
— Хотел бы я соврать! Так вот. Я только после понял, как всё изменилось. Был один мир — стал другой. Когда я попал под землю, Италия была лоскутным одеялом, все дрались и грызлись меж собой, один город против другого воевал, на императора чихать хотели, а сегодня говорят о едином Италийском государстве. То же и Испания. Леон, Кастилия, Арагон — всё это уже в прошлом. Уже и Португалию хотят к себе присоединить. А я скитался, я перебирался из королевства в королевство, из страны в страну, был у турок, в Трансильвании, потом вот в Нидерландах… И везде одно и то же — кто раздроблен, тех и бьют. И часто думалось мне — вот бы всем собраться вместе да как вломить этим испанским сволочам! И чтобы не было ни Фландрии, ни Зеландии, ни Ганнегау, ни Намюра, ни Брабанта, ни Гельдерланда, ни всех прочих, а была б одна Голландия — не пальцы, а один кулак, чтоб дал — и сразу насмерть! Чтоб наконец здесь можно было жить и заниматься своим делом, и спокойно встретить старость, не опасаясь, что придёт какой-нибудь толстопузый священник, утопит твою дочь как ведьму, сына заберёт в солдаты, а тебя сожжёт как гёза и бунтовщика, только за то, что у тебя есть лишние флорины… Когда началась война, мне показалось, так оно и будет.
— А вышло как?
— А никак. Боятся люди. Не хотят. Сколько лет уже воюют, а всё то же.
— Да, — признал Иоганн. — Мечта что надо! Только это вы хватили. Вы б ещё Балканы вздумали объединить, скажем, Черногорию с Албанией. Или уж сразу — с Грецией. Пфуй! Это что же получается по-вашему, что всё перемешается? И амбуазское вино, и льежское, и бургундское? И гаудский сыр, и лимбургский, и маасдамский — всё едино будет? Это что же, вместо «гауды» все будут говорить: «голландский сыр», а вместо брюжского пива «голландское пиво»? И кружева все — брюжские, льежские, брабантские, все будут называться «голландским кружевом», без всякой разницы? «Голландский сыр»! «Голландская селёдка»! Вот умора! Смех на палочке! Да никогда того не будет, хоть вы тресни, хоть я лопни!
— А вдруг?
— Да не бывать такому!
— Но посмотри: уже сейчас народы забывают, кто они, откуда. Старые племена так и вовсе исчезли, в городах все пришлые, а называют себя не по роду, а по месту. И это только первый шаг. Вот проложат нормальные дороги, станет удобно путешествовать, торговля расцветёт, ещё сильнее всё сольётся.
— Да разве в Нидерландах будут когда нормальные дороги! — фыркнул Иоганн. — А и проложат, всё равно чего-нибудь случится. Будут по цехам друг друга различать, по занятиям, по лигам, по домам торговым, как-нибудь ещё. Вас послушать, так и вовсе мир должен в одно объединиться, крещёного от мавра и жида не отличишь, а этому уж вовсе не бывать! Это ж какая силища потребна! Это только если палкой человека загонять. А палкой в рай насильно не загонишь, только в ад.
Золтан махнул рукой.
— Да мы давно в аду, — с горечью сказал он. — Сами не ведаем, что творим. Но ладно. Не об этом я. Мне кажется, Жуга открыл способ, как сделать так, чтобы такие мечты сбылись.
— Все?! — поразился Иоганн.
— Нет, конечно. Я не очень понимаю, но в его тетради было сказано о Силе. Будто её скопилось столько, что надо только найти человека, который смог бы с нею совладать, направить в нужное русло. Как поток из взорванной запруды.
— Скажете тоже… Ах ты ж! — Иоганн схватился за голову. — Так это он тогда о жертве говорил? Он что, хочет тех троих детей кому-то в жертву принести?! Свят-свят! Так это что ж такое? Это ж язычество какое-то получается.
Хагг покачал головой:
— Не думаю. Просто дети тут определённым образом замешаны. Сам травник ничего не может сделать — он как раз и есть та самая плотина. А вот кто будет мельницей на той плотине, я не могу уразуметь. И теперь, когда Жуга вернулся, где-то что-то — я уверен — в самом скором времени должно произойти! Должно — я чувствую! И знаешь, не хочу упустить этот момент. И эти трое детей должны быть рядом. Все! Хотя, по-моему, они давно уже не дети. Так вот: наш Томас, этот маленький монах, как раз один из тех троих. Вот потому я и согласился следовать за ними, Дважды-в-день, и потому мы с тобой и дальше будем притворяться. Понял? Э-хе-хе… Ну, хорош томить — есть хочется. Давай снимай.
— Ах ты, и верно! Оп! Держите. Ну как?
— Кх-кх! О-ох, наперчил! — Хагг откусил кусок и помахал ладонью возле рта. — Огонь!
— А вы вина глотните. Я хорошего вина припас, из крайней бочки. Помните, я приносил, мы с вами пили? Аристид, хромая шельма, господам, значит, альгвазилам дал другого, а меня не обманул — налил того самого, лучшего. Вон, в той бутылке.
— Благодарствую.
И оба замолчали, ибо известно, что хорошая трапеза располагает к благодушным мыслям и таким же благодушным разговорам или же к молчанию. Иоганес Шольц и Золтан Хагг, не сговариваясь, выбрали второе.
И в этот миг из темноты появился большой силуэт человека. Оказалось, это Смитте. Будучи обнаруженным, толстяк выступил на свет и теперь таращился на Золтана и Иоганна, комкая в лапищах катаную шляпу и шумно втягивая ноздрями воздух.
— А, это этот убогий, — прокомментировал Иоганн. — Пришёл на запах жареного. Дать ему кусочек, господин Ха…гм… мастер Людгер?
— Дай, чего уж, — проворчал тот. — Всё равно нам всё не съесть.
Иоганн поддел с углей ещё одну полоску флеккена, подул на неё, чтоб остудить, и протянул умалишённому:
— Держи, болезный, только не ожгись. И сядь — чего торчишь? в ногах правды нет. Эх, грехи наши тяжкие…
Он перекрестился.
— Премного благодарен, господин Иоганн, — на удивление внятно и отчётливо ответил «полоумный Смитте», взял мясо и уселся на бревно.
От неожиданности у Иоганна аж кусок в горле застрял, а Золтан вскинулся и приподнялся, вглядываясь толстяку в лицо.
— Ты… — осторожно выговорил он.
— Я, Золтан, я, — ответил «Смитте», развеивая всякие сомнения. Откусил кусочек мяса и поморщился: — Ох, наперчили! Яд и пламя!
Иоганн наконец прокашлялся и приложился к бутылке, чтобы промочить глотку.
— Вы уж, сударь Лис, того… поосторожнее, — пожаловался он, оглядываясь по сторонам. — Хотя б предупреждайте, ведь нельзя же так людей пугать! Мы же думали, что это как бы он, а это как бы вы.
— А что, сразу не заметно? — поинтересовался «Смитте».
— Не заметно.
— И вправду, — согласился Золтан. — В прошлый раз так пузана колбасило, мы думали, копыта отбросит… А сей час — ничего, вид как вид.
— Я научился, — мрачно усмехнулся травник в шкуре полоумного налётчика и потянулся за бутылкой. — Это оказалось не так сложно. Хотя по-прежнему противно…
Я уже полчаса у их костра сижу и слушаю, о чём они болтают.
— Ничего себе! — восхитился Золтан Хагг. — Ну и шпион бы из тебя получился! А что болтают?
— Разное, — уклончиво ответил «Смитте», откусил кусок и принялся жевать. Пряный жир потёк у толстяка по подбородку. — Вы куда идёте?
— Я не знаю.
— Можешь как-то убедить монаха, чтоб он шёл, куда нам нужно?
— А куда нам нужно?
— К северному побережью.
— К се… Так мы туда и движемся! Нас всех ведёт мальчишка: этот брат Себастьян беседует с ним каждый день, и тот говорит, куда идти.
Толстяк нахмурил лоб.
— Мальчишка, да… — пробормотал он. — Забавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98