Её платье давно уже высохло, волосы покрыл чепец, а тополевые башмачки при первой же возможности ей купили новые. Процессия выглядела странноватой, но не привлекающей внимания — на улицах старого Брюгге видывали и не такое.
Неизвестность тревожила. Когда они миновали ратушу и кружным путём обогнули площадь, кукольник не выдержал и снова обратился к их провожатому:
— Куда мы всё-таки идем?
— Я вам сказал уже: в безопасное место, — терпеливо пояснил юноша. Несмотря на мешок за спиной, шёл он быстро и почти не смотрел по сторонам. — Зачем вам знать заранее?
— Porca Madonna! Почему бы и не знать?
— Да потому, что если вас поймают стражники, вы можете признаться, где это. А так — не сможете даже под пыткой.
Фриц при этих его словах слегка похолодел и вслед за бородачом ускорил шаг.
— Но вы не говорили, что ваше убежище находится так далеко.
Йост пожал плечами.
— Водой, наверно, было бы быстрее, — философски сказал он, — если найти толкового лодочника, конечно. Но мне некогда было искать.
— Что ж вы мне сразу не сказали! — Итальянец остановился, сбросил мешок и сердито поправил очки. — На лодке мы бы увезли всё сразу, а теперь тащим эти жалкие два мешка. Разве дела так делаются? Пять минут ничего не решали. Право слово, я уже начинаю жалеть, что доверился вам.
Поэт остановился тоже. Мешка, однако, с плеч не сбросил.
— Если хотите, можете вернуться. Если вас ещё не ждут в гостинице, наверняка поймают около. Говорите, на лодке увезли бы всё? А где б вы взяли эту лодку, позвольте спросить? Наняли канальщика? Так эта братия, — он помахал рукой, — похуже старых кумушек: через день весь Брюгге будет знать, куда вы поехали. И всё равно пришлось бы гнать порожняком — нагруженная лодка что жилая баржа, просто так не развернёшься и не выгребешь. Мы бы добрались до места к середине ночи, и это в лучшем случае. А в худшем нас бы захватило отливом и утащило в Звинн. Пришлось бы до утра отсиживаться под каким-нибудь мостом. Вы этого хотите?
— Всё равно можно было что-нибудь придумать, — не сдавался итальянец. — Я бы сам мог сесть на вёсла.
— Вы умеете грести, господин кукольник? — едко спросил юноша. Карл-баас промолчал, и поэт безжалостно закончил; — Так что, берите свой мешок и следуйте за мной. До этого момента нам везло, будем надеяться, что и дальше будет везти. Не так уж долго нам осталось. И спрячьте куда-нибудь вашу бороду: уж очень она приметна.
— Куда ж я её спрячу?
— Да хоть за пазуху…
Вновь потянулись улочки, мосты и набережные каналов, но на сей раз это и впрямь продолжалось недолго — минут через десять Йост перевёл всю компанию через очередной мост, спустился вниз по лестнице и постучался в дверь в кривом и неприметном переулке, где, судя по запахам окалины, кислот и угольного шлака, размещались какие-то мастерские. Стук, не иначе, был условным, ибо отворили сразу. Присутствию посторонних тоже не удивились. Видимо, сыграло свою роль то, что двое из пришедших были детьми, а может, к подобным выходкам со стороны поэта здесь уже привыкли. Вопросов им, во всяком случае, не задали.
Но задали поэту.
— Йост? — Фриц еле различил в царившей здесь полутьме косматую голову и кряжистую невысокую фигуру говорившего. — Где ты пропадал? Мы думали, что тебя схватили или ты опять решил загулять на всю ночь.
— Ни то и ни другое, — отозвался юноша. — Пришлось отвлечься, чтоб помочь вот этому бородатому господину.
Хозяин подвала смерил взглядом непрошеных гостей, Барба снял шляпу и раскланялся, но объяснять ничего не стал, предоставив это право поэту.
— Вот как? И в какой помощи нуждался сей… э-э-э… сей достойный господин?
— В защите от испанских собак, которым не по вкусу правда и не по зубам весёлый смех. Я ручаюсь за него. Помоги ему, Проспер, как ты когда-то помог мне.
Собеседник Йоста поглядел на Карла Барбу с интересом:
— Так вы что же, сударь, тоже, стало быть, поэт?
— Отчасти, — с достоинством ответил бородач и вновь раскланялся. — Я — кукольных дел мастер.
— Что? Вы делаете кукол?
— Si. Я даю представления,
— Представления, представления… — задумчиво повторил хозяин подвала. — Какой только ерундой люди не занимаются… У вас нездешний выговор, господин кукольник.
— Он из Сицилии, — ответил за него Йост.
— Это правда, — подтвердил Карл-баас, — я из Неаполя. Моё имя Карло. Карло Барба,
— Странно, что вас занесло в такую даль. Ваши дети, они тоже из Сицилии?
— Это не мои дети.
— Не ваши дети?… — не понял хозяин.
— Мальчик — немец, а девочка местная, — объяснил кукольник. — Они путешествуют со мной и помогают в представлении.
— Мы помогаем! — пискнула Октавия и запоздало сделала книксен.
— Мы можем заплатить за постой.
Фриц угрюмо молчал, исподлобья оглядывая низкое, захламлённое помещение. Это был полуподвал, в котором помещалась кузница или что-то подобное. В углу тлел очаг, рядом находились мехи, чуть дальше — наковальня, кадка и корыто для воды, пара верстаков, у стенки громоздились железки. Помимо Проспера здесь был ещё какой-то парень — он стоял сейчас у наковальни, стучал молотком и не очень-то прислушивался к разговору.
Колокола в церквах зазвонили к вечерне. За маленьким окошком быстро темнело.
— Хорошо, — сказал наконец кузнец. — Пусть остаются до утра, а там мы что-нибудь придумаем. Если твой бородатый друг не может помочь, пусть не мешает. Отведи их наверх, пусть перекусят и ложатся спать в твоей комнате, а сам спускайся сюда. В шкафу на кухне хлеб, вино и холодная печёнка.
— Я тоже голоден, — запротестовал Йост.
— Перекусишь и спускайся — у нас полно работы. Нужно починить двадцать аркебуз, перековать три десятка наконечников для копий, отлить полторы тысячи пуль. Скучать не придётся. Всё, проваливай, мы и так не успеваем. Одна нога здесь, другая там.
— Сколько я вам должен? — спросил кукольник.
— Нисколько, — ответил кузнец.
С этими словами он вернулся к наковальне и взялся за молоток.
В противоположном от входа углу кузницы отыскалась узенькая деревянная лестница наверх. Вслед за Йостом гости поднялись на второй этаж, где поели и стали располагаться ко сну.
— Проспер кузнец, отхлебывая из кружки, заговорил поэт, когда с трапезой было покончено. — Днём он куёт заказы для аристократов и богатых бюргеров — каминные решётки, ворота, флюгера, а ночью — алебарды, аркебузы и самострелы для армии повстанцев. Поэтому он спит только по утрам. А я ему помогаю. В штормовые ночи, когда трусливые испанцы сидят на берегу и сосут подогретое вино, морские гёзы тайно пробираются в город и перевозят оружие на своих лодках на большие корабли.
— Зачем вы это мне рассказываете? — сонным голосом спрашивал Карл-баас. — Ещё недавно вы не хотели мне даже сказать, куда мы идём, а теперь выдаёте такие тайны… Что если я шпион короля? Италия и Испания находятся не так уж далеко друг от друга.
— Бросьте, сударь. Бросьте. Надо быть очень хитрым Шпионом, чтобы таскать с собой детей и при этом ещё что-то разнюхивать, господин Барба. Да и что такого может вызнать кукольник? Сказать народу — да, но вот услышать… Я к вам присматривался с того дня, как вы приплыли в город. Вы не занимаетесь ничем таким — это было бы слишком рискованно, даже опасно. Дети подмечают всё и не умеют молчать. Но вы, вы — будете молчать. Мы поможем вам выбраться из Брюгге, но в обмен на некоторые услуги.
— Услуги? Какие услуги?
Йост покосился на Октавию и Фрица,
— Мы поговорим об этом завтра, — сказал он, вставая.
— А если я не соглашусь?
— Тогда вы тем более будете молчать. Только причина молчания будет уже другая.
На это кукольник ничего не ответил.
Мешки и прочее имущество свалили у окна. Кровать была одна, и довольно узкая, втроём на ней можно было расположиться лишь с большими неудобствами. Кукольник, впрочем, почему-то не лёг, заместо этого перебросился парой слов с Йостом, тот кивнул, и итальянец принялся шарить в мешках, Он копался там, ворчал себе в бороду и что-то с треском обрывал, пока не вытащил занавес, старый дорожный плащ и ворох непонятных тряпок.
— Пьеро или Коломбина? — нерешительно пробормотал он про себя и вдруг окликнул: — Октавия! Пьеро или Коломбину?
— Что? — пискнула девочка.
— Пьеро или Коломбину? Выбирай.
— Коломб… ой, нет, лучше пусть будет Пьеро. А зачем? Но бородач уже направился к ребятам.
— Ну-ка, слушайте меня, вы, stupido bambini, — строгим голосом сказал он. — Вам придётся сейчас ночевать одним. Si. Я, наверное, пойду спать вниз: здесь всё равно нет места для троих. Заодно узнаю, что тут затевается. Может, помогу в кузне — денег они с нас брать не хотят, а я не люблю оставаться кому-нибудь обязанным. Догадываюсь, что вам может стать страшно, но придётся потерпеть. Никуда не ходить! Вот, возьми, малышка. — Он протянул Октавии ком тряпок, оказавшийся куклой Пьеро в помятом белом балахоне. (Октавия охнула.) Только не сломай! — предупредил кукольник. — Не скоро нам, наверное, придётся снова выступать, а нитки я приделаю в две минуты.
— Я не сломаю! — заверила его девочка, вцепившись в куклу, как клещ в корову. — Я ни за что его не сломаю!
— Так вы идёте или нет? — нетерпеливо позвал от дверей Йост.
— Уже иду! — Он снова повернулся к детям, нахмурился и погрозил пальцем. — Ведите себя хорошо. Si?
— Си, си… — устало подтвердил Фриц. Глаза его слипались.
Фриц к этому времени уже мало что соображал. Бурные события прошедшего дня, вся эта суета и беготня измотали его вконец, а еда и тёплая постель довершили дело. Донимали блохи. Он не уснул, но впал в какой-то полусон. Так и лежал, изредка через силу отвечая на вопросы девочки, которая, казалось, и не думала засыпать. Совсем ещё ребёнок, она быстро уставала, но так же быстро набиралась сил, и у неё было достаточно времени для игр, расспросов, болтовни и поисков своей звезды. Фриц ей завидовал и злился на неё, одёргивал извечным, взрослым якобы «Да спи ты наконец!», но в итоге и девчонку не унял, и сам уснуть не смог. В принципе он понимал, что болтовня была естественной реакцией девочки на любые события. Точно так же вела себя его сестра, и мальчишка против воли погрузился в воспоминания. Картины прошлого, как в тумане, проплывали в его усталой голове, пробуждая в сердце грусть и безотчётную тоску, пока Фриц не понял, что девочка опять о чём-то его спрашивает и трясёт за плечо:
— Фриц! Ну Фриц же… Ты слышишь?
Ну чего ещё? — недовольно отозвался он.
— Выброси руну.
— Зачем тебе?
— Хочу узнать, что с нами будет. Выброси.
— Сама выбрасывай, я спать хочу… Вон кошелёк, в штанах, в кармане,
— Я? — удивилась она. — Мне нельзя…
— Почему? Сама меня учила, а теперь — «нельзя»… Забыла, что ли?
— Нет, не забыла! — Девочка села, взяла Пьеро подмышку дотянулась до стула, где лежала их одежда, и зашарила по карманам. — Вовсе даже не забыла! Только это же твои руны, а не мои, ты к ним привык, они тебя слушаются… Вот, возьми.
В руку ему ткнулся кожаный мешочек.
— Они не мои, — сказал Фриц.
— Как не твои? — удивилась девочка. — А чьи?
— Моего учителя,
— Господина Карла?
— Нет, не его. Другого. Прежнего. — А кто он?
— Он…— Фриц на мгновение задумался и понял, что у него нет никакого желания об этом говорить. — Он умер, — закончил он. — Знаешь, давай спать. Я устал.
Октавия принялась толкать его в бок.
— Ну Фриц, ну расскажи-и… А кем он был? Тоже артистом?
— Нет. Он был… лекарем. — Мальчишка подумал, что надо бы на этом и остановиться, но не удержался и добавил: — Странствующим лекарем, травником… и немного волшебником.
— Ой, правда? — Октавия аж подскочила, — Ты не врёшь? Он на самом деле был волшебник? Как здорово! А он тебя научил чему-нибудь?
— Отстань,
— Покажи что-нибудь! Ну пожалуйста, пожалуйста! Я никому не скажу.
— Не хочу.
— Ну Фри-иц… — опять заканючила та.
Мальчишка вздохнул и тоже уселся на кровати. Сил спорить не было. Притом, где-то внутри него уже проснулся маленький обиженный лисёнок хвастовства и точил коготки. За несколько последних дней эта сопливая дурёха столько раз доказывала, как много она знает и умеет, что у Фридриха буквально руки чесались показать ей, что он тоже не лыком шит.
Он огляделся.
— Видишь свечку на столе?
— Где? — Октавия обернулась. — А… Вижу.
— Смотри, что будет. — Фриц стиснул зубы, напрягся и вытянул руку, привычно концентрируя в пальцах холодные мурашки магической силы. — Раз… два…
— Ой… — заёрзала Октавия. — А оно не это?..
— Помолчи. Раз… два… три!
Он шепнул наговор. Теплая волна заплескалась в рукаве рубашки, в пальцах защипало, и огарок сальной свечки с треском вспыхнул, зажёгся…
…И тотчас ожил браслет у Фрица на запястье!
Фриц совсем забыл о нём (равно как и о словах Единорога) и не на шутку испугался. А полоса металла будто сжалась, стала уже и теснее, даже врезалась в запястье. Кожу под ней немилосердно закололо, словно бы на внутренней поверхности браслета выросли вдруг тысячи иголочек или на запястье намотали плеть свежей крапивы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98