Если это, конечно, тот самый Лис.
— Он мог забыть. Он… теряет память, — тихим, каким-то бесцветным голосом вдруг сказала молчавшая доселе Ялка. Все вздрогнули и посмотрели на неё. — Мы должны дать ему знать.
— О чём? — спросил брат Томас.
Ялка посмотрела на него, потом на Фрица. Отвела глаза.
— Дать знать, что мы здесь. Все трое.
— Это так важно?
— Может быть. Не знаю.
Мануэль покачал головой:
— Невозможно. Если б ты подумала об этом раньше!
Теперь его охраняют солдаты. Если подкупить стражников, можно попытаться передать ему записку…
— Он не умеет читать.
— Как — не умеет? Умел же!
— Теперь не умеет.
Мануэль изумлённо покачал головой и перекрестился.
— Чудны дела твои, Господи…
— Я м-могу попросить исповедовать его…
— Это будет утром — у нас не останется времени. Да и есть полковой священник…
Тут холод и ветер сделали своё дело: у Октавии вдруг так сильно засвербело в носу, что она не успела осознать, как чихнула. Тонко, по-девчачьи. Только всё равно её услышали.
— Матерь Божья! — вскинулась торговка и прищурилась во тьму. — Кто это там?
Октавия хотела дать дёру, уже развернулась, но тут одна рука схватила её за плащик, другая — за подол, кто-то сказал: «Эге!» — и через секунду отчаянно брыкающуюся девочку втащили в тёплое нутро фургончика.
— Девчонка, — вымолвил Иоганес Шольц, словно другие этого не видели.
— Да это же Октавия! — воскликнул Фриц и соскочил с корзины. — Не трогайте её — она со мной. Октавия, ты что тут делаешь? Как ты сюда попала?
— Я за тобой… я… шла… — пискнула девочка.
Она всё никак не могла отдышаться, из носа у неё текло. Она оглядела собравшихся, крепче обняла куклу и опустила глаза, шмыгая носом и теребя краешек передника.
Ялка протянула руку:
— Да ты совсем промокла. Дай свой плащик — я просушу. Ты одна?
— Я… — Октавия сглотнула. — Я одна.
— На, возьми мой платок.
— Voto a Dios! — устало вымолвил Гонсалес и провёл ладонью по лицу. — Нам только её не хватало. Ты что-нибудь слышала, catita?
— Ничего.
— Не ври!
— Она не проболтается, — поручился за неё Фриц.
— Тайна, которую знают двое, уже не тайна… Ладно. Присмотри за ней до завтра. Завтра мы выправим вам подорожную, и вы, даст бог, уедете с караваном. Через пару дней здесь всё равно всё затопит. — Он стукнул кулаком по колену. — Сагау, проклятые гёзы! Но мы так и не решили, что делать.
— Можно я скажу? — вдруг подняла руку Октавия. Все с удивлением посмотрели на неё, но возражать никто не стал. Октавия собралась с духом и продолжила: — Я… наврала. Я всё слышала. Только я не понимаю, зачем что-то делать? Вы же не знаете, куда идти, тогда зачем идти? Тот человек, Лис, — это какая-то страшная тайна, так или не так? Если вам надо завтра быть на казни, идите туда.
Состроилась немая сцена.
— А ведь девчонка права, — сказал Шольц. — Лопни мои глаза — права! Был бы жив герр Золтан, он вам сказал бы тоже самое. Идите завтрева туда, все трое. И будь что будет.
— Их могут узнать.
— Кто? Ты же с нами… Ах да — там же брат Себастьян.
— Хм. Да.
— P-padre Себастьян — это полбеды, — молвил Томас. — Он сильно страдает от болей и не будет смотреть по сторонам. Но есть ещё Родригес, К-киппер… Хосе-Фернандес…
— Я о них позабочусь, — мрачно пообещал Мануэль и многозначительно похлопал по рукояти меча.
Брат Томас нахмурился.
— Не д-делайте этого, сын мой, — с нажимом сказал он. И хотя при такой разнице в возрасте обращение «сын мой» прозвучало нелепо и смешно, никто в повозке даже и не подумал улыбнуться; все сидели серьёзные и задумчивые, как на похоронах епископа.
— Тогда что делать?
— П-подкупить, напоить… Не знаю. Уг-говорить, в конце концов.
— Зачем такие хлопоты? Ну, ладно. Хотя какая разница… Сагау, не вижу смысла! Но в любом случае у нас нет денег, а они понадобятся. Хотя бы чтоб вы могли попасть в первый ряд. Вам ведь нужно быть как можно ближе к костру, я так понял?
— Не знаю, — мрачно ответствовал Фриц.
— Деньги… можно найти, — туманно сказала Октавия и многозначительно посмотрела на Фрица, но тот или не понял, или сделал вид, что он не в курсе дела. Он сидел как нахохлившийся воробей, вложив ладони между стиснутых коленей и глядел только вниз. Октавия только сейчас разглядела у него на запястье браслет с подвесками из рун.
Все как-то пропустили её слова мимо ушей и продолжали обсуждать своё, когда в грязи снаружи зачавкали шаги и раздался громкий голос:
— Эй, мамаша, или спишь? Есть кто-нибудь? Вина продайте, что ли…
Все в повозке замерли. Мануэль сжал пальцы на рукояти меча и вопросительно взглянул на Томаса, но тот опять покачал головою: «Сиди», и Мануэль остался недвижим.
— Ась? — Маркитантка высунула голову под дождь. -
— Кто тут? Ночь-полночь, какое вино?
— А мне по барабану, срочно! — весело ответил тот же голос. — Нацеди кувшинчик — в горле пересохло!
— Ладно, ладно, давай свой кувшин… Какого тебе?
— Всё равно какого, лишь бы забирало… Оп!
Никто не успел и глазом моргнуть, как сидящий на краю гepp Шольц охнул и исчез — вывалился наружу, только ноги в воздухе мелькнули. В следующее мгновение оба полога откинулись и повозка наполнилась людьми. В полутьме засверкали ножи. Всё было проделано так быстро, ловко и неожиданно, что заговорщики не сразу признали в нападавших семерых музыкантов.
— Оба-на! Стоять, не двигаться! — закричал дер Тойфель и поднял повыше лампу, осматривая сидящих. — Октавия! Ты цела?
— Я здесь, дядя Тойфель, здесь! Не режьте их, они не виноваты!
— Ах вот ты где! — с облегчением воскликнул он. — Что же ты делаешь, девочка! Ушла и не сказала — разве можно так? А… Фриц? И ты здесь?
— Люди кукольника, если не ошибаюсь, сквозь зубы проговорил Гонсалес. Нормально открыть рот ему мешало острие ножа, который Кастор держал у испанца возле подбородка. — Уберите оружие, мы вам не враги.
— Мы — не его люди, — ответил Рейно Моргенштерн, поигрывая между делом шаром на цепи. — Мы сами по себе.
— Что вы тут затеваете?
— Боюсь, это не ваше дело, господин музыкант… — криво улыбнулся Мануэль. — Но мы не сделали девочке ничего плохого, ваш юный друг Фредерико может это подтвердить. К тому же мы собирались расходиться.
— Складно звонишь… Октавия, он не врёт?
— Нет, нет! Всё так и есть!
— Твоё счастье, испанец. Ну-с… так всё-таки, в чём дело?
Все молчали, и это, похоже, заставило Рейно Моргенштерна крепко задуматься. Мартин тем временем вытащил из ящика со стружками бутылку, выдернул зубами пробку, понюхал, глотнул, одобрительно крякнул и бросил бутылку Кастору. Тот поймал и тоже сделал глоток. Нож в его руке при этом даже не дрогнул.
И тут заговорила Ялка. От её голоса все опять почему-то вздрогнули, а Кастор подавился и закашлялся.
— Завтра собираются казнить Лиса, — тихим голосом сказал девушка.
— Лиса? — Рейно поднял бровь. — Какого Лиса? А, того парня, который прикинулся монахом. И что? Или вы хотите вызволить его?
— Дядя Рейно, дядя Рейно, — торопливо заговорила Октавия, — не спрашивайте их, пожалуйста, тут нет ничего секретного! Просто им надо туда — и всё! Всё!
— Хорош трепаться, Рейно, — проворчал дер Тойфель. — Сам же знаешь — девочка не станет врать. Зря бучу подняли. — Он полез в карман, достал монету в полновесный гульден и протянул её хозяйке. — Держи, мамаша, это за вино и за беспокойство. Сама понимаешь… И вы, фратер, — развёл он руками, оборачиваясь к Томасу, — не держите на нас зла.
— Б-бог простит, — спокойно ответил он. — Pax vobiscum. Но мы и правда д-должны идти.
Рейно помедлил и сделал знак своим ребятам убрать ножи. Все облегчённо выдохнули и задвигались. Мануэль потёр горло, на котором остался тонкий красный след, бросил взгляд на Кастора, на Рейно, надел свою широкополую шляпу и надвинул её на глаза.
— Hasta bueno, — буркнул он, вставая. — Увидимся завтра.
Не сказав больше ни слова, испанец и монах покинули фургон.
После их ухода под тентом повисла неловкая тишина. Шольц, мокрый и испачканный, уже залез обратно, разминал ушибленное плечо и бросал в сторону гистрионов сердитые взгляды.
— Раз уж вы зашли, может, супчику? — предложила маркитантка.
Музыканты переглянулись.
— А супчику так супчику, — сказал за всех здоровяк Рейно и снова оглядел собравшихся. Вздохнул: — Но теперь, когда эти ушли, может, вы всё-таки скажете, чего затеяли, а? Октавия?
— Она уже сказала, — ответила за всех Ялка. — Нам нужно быть на казни, вот и всё.
— Так и что? — с детским простодушием спросил дер Тойфель, принимая из рук мамаши Кураш миску с супом. — Раз нужно, идите. Хотя всегда не понимал, чего вас, молодух, влечёт на такое позорище. Но Бог вам судья… Феликс, ложка есть?
— Свою иметь надо.
— Моя сломалась. Так, что я говорил-то… Ах да. Хочешь, так иди! Чего страдать?
— Я не могу, — Ялка покачала головой и положила ладонь на живот. — Нас задавят в толпе.
— О… — Тойфель чуть не подавился и покраснел. — Да…
Об этом я не подумал.
— Это ещё не всё, — сказал Фриц. — Мне и брату Томасу нужно быть рядом с ней.
— Почему?
— Потому. А наставник брата Томаса, брат Себастьян, меня знает: он меня разыскивает.
— Зачем?
— Затем! — огрызнулся Фриц. — Чего ты все время спрашиваешь? Тебе какая разница? Так надо. Ешь свой суп. Больше я ничего не скажу: всё равно ты не поймёшь.
По лицам гистрионов было видно, что они напряжённо размышляют над сказанным, но решающее слово, видно, оставалось за Рейно Моргенштерном. А он ничего не говорил, только покусывал губы. Суп в его миске остался нетронутым.
— Ни черта не понимаю, — наконец признался Рейно. — Коли вы туда рвётесь, на то есть причина. А при чём тут мальчик в рясе — не пойму. Или он тоже не настоящий монах?
— Нет, этот настоящий.
— Никогда не доверял этим испанским попам… Но ладно. Надеюсь, он на вашей стороне. Знаешь, девка, а пожалуй, мы поможем вам.
— Как?
— А это уже наше дело. Приходите завтра к нам, Фриц покажет дорогу. Эй, братва, кончай жрать: собираемся. Хозяйка! Мы берём бочонок и уходим. Тойфель, расплатись…
— Октавия! Долго ты ещё собираешься тут сидеть? Проснётся твой итальяшка, с ума сойдёт. Ты с нами?
— Фриц меня проводит.
Рейно покачал головой:
— Нет, так не годится. Кто-нибудь останьтесь, присмотрите за ними.
— Я присмотрю, — внезапно подал голос Йост, который после кутерьмы забрался в угол и сидел там, серый и незаметный. — Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать. Предводитель гистрионов некоторое время смотрел на него.
— Хорошо, — сказал он, наконец приняв решение. — Мы уходим, поэт. Полагаюсь на тебя, раз так.
И они удалились. В повозке сделалось совсем просторно.
— Нам нужен лазутчик, — вдруг сказал Фриц.
— Что? — спросила Ялка.
Остальные тоже посмотрели на него с недоумением.
— Кто-то невидимый, на кого не обратили бы внимания. Фриц задумался и вздохнул. — Карел-с-крыши подошёл бы, но где ж сейчас его найти…
— Я могу! — сказала Октавия. На меня не обратят… — А что надо делать?
— Сиди уж… не обратят. Нет, нам нужно что-то другое! Как Жуга учил: «Стань вторым деревом, чтоб тебя не видели».
— Хм… — Он потёр запястье. Октавия вдруг обратила внимание, что камешки на его браслете как-то странно поблёскивают, словно там, внутри, вспыхивают и гаснут огоньки, — Хм! — уже с новым выражением повторил Фриц. — А знаешь, Кукушка, я мог бы оживить что-нибудь! На время. Заколдовать какую-нибудь вещь. Я знаю как: мне травник объяснял, что надо «отделить» часть себя — и пусть она умеет только что-нибудь одно. Подсматривать, подслушивать… на волынке играть…
— Фриц, Фриц, постой, погоди. — Ялка протянула к нему руку — Другой рукой она всё ещё держалась за живот; ногти у неё были неровные, обгрызенные. — Ох, дай сообразить… Тебе нельзя колдовать: ты неразумно тратишь силы. Ты надорвёшься, можешь даже умереть! Помнишь, чем это кончилось в прошлый раз?
— Сравнила! — фыркнул он. — Я же пытался спрятать сразу двоих!
— Всё равно, — упорствовала девушка. — Где мы возьмём такую вещь, чтоб она могла летать или, на худой конец, ходить? Такое невозможно. Даже та волынка только играла, а ходить не могла — у неё же ног нет. И не бывает вещей с ногами, разве только стол или табурет… Нет таких вещей.
— Есть! — вдруг сказала Октавия, — Вот, у него есть ноги.
И протянула деревянного Пьеро.
Все онемели. Стало слышно, как капли шлёпают по лужам. Первым нарушил молчание Шольц.
— Когда Судьба оставляет свои знаки, — сказал он, — она оставляет их везде. Не иначе, сам Господь надоумил тебя взять с собой эту куклу, девочка. — Он повернулся к Фрицу. — Берись за дело, парень. Берись за дело, если можешь. И делай его хорошо.
Полог палатки всколыхнулся, пропуская то ли ветер, то ли небольшого зверя — собаку или что-то в этом роде. Человек, лежащий в углу на отсыревшей соломе, поднял голову, прищурился и различил во тьме маленькую фигурку непонятно кого.
— Господин Лис…— позвали из темноты. — Господин Лис…
— Кто… кто здесь? спросил человек и закашлялся.
Голос у него был хриплый, словно скрип несмазанных петель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Он мог забыть. Он… теряет память, — тихим, каким-то бесцветным голосом вдруг сказала молчавшая доселе Ялка. Все вздрогнули и посмотрели на неё. — Мы должны дать ему знать.
— О чём? — спросил брат Томас.
Ялка посмотрела на него, потом на Фрица. Отвела глаза.
— Дать знать, что мы здесь. Все трое.
— Это так важно?
— Может быть. Не знаю.
Мануэль покачал головой:
— Невозможно. Если б ты подумала об этом раньше!
Теперь его охраняют солдаты. Если подкупить стражников, можно попытаться передать ему записку…
— Он не умеет читать.
— Как — не умеет? Умел же!
— Теперь не умеет.
Мануэль изумлённо покачал головой и перекрестился.
— Чудны дела твои, Господи…
— Я м-могу попросить исповедовать его…
— Это будет утром — у нас не останется времени. Да и есть полковой священник…
Тут холод и ветер сделали своё дело: у Октавии вдруг так сильно засвербело в носу, что она не успела осознать, как чихнула. Тонко, по-девчачьи. Только всё равно её услышали.
— Матерь Божья! — вскинулась торговка и прищурилась во тьму. — Кто это там?
Октавия хотела дать дёру, уже развернулась, но тут одна рука схватила её за плащик, другая — за подол, кто-то сказал: «Эге!» — и через секунду отчаянно брыкающуюся девочку втащили в тёплое нутро фургончика.
— Девчонка, — вымолвил Иоганес Шольц, словно другие этого не видели.
— Да это же Октавия! — воскликнул Фриц и соскочил с корзины. — Не трогайте её — она со мной. Октавия, ты что тут делаешь? Как ты сюда попала?
— Я за тобой… я… шла… — пискнула девочка.
Она всё никак не могла отдышаться, из носа у неё текло. Она оглядела собравшихся, крепче обняла куклу и опустила глаза, шмыгая носом и теребя краешек передника.
Ялка протянула руку:
— Да ты совсем промокла. Дай свой плащик — я просушу. Ты одна?
— Я… — Октавия сглотнула. — Я одна.
— На, возьми мой платок.
— Voto a Dios! — устало вымолвил Гонсалес и провёл ладонью по лицу. — Нам только её не хватало. Ты что-нибудь слышала, catita?
— Ничего.
— Не ври!
— Она не проболтается, — поручился за неё Фриц.
— Тайна, которую знают двое, уже не тайна… Ладно. Присмотри за ней до завтра. Завтра мы выправим вам подорожную, и вы, даст бог, уедете с караваном. Через пару дней здесь всё равно всё затопит. — Он стукнул кулаком по колену. — Сагау, проклятые гёзы! Но мы так и не решили, что делать.
— Можно я скажу? — вдруг подняла руку Октавия. Все с удивлением посмотрели на неё, но возражать никто не стал. Октавия собралась с духом и продолжила: — Я… наврала. Я всё слышала. Только я не понимаю, зачем что-то делать? Вы же не знаете, куда идти, тогда зачем идти? Тот человек, Лис, — это какая-то страшная тайна, так или не так? Если вам надо завтра быть на казни, идите туда.
Состроилась немая сцена.
— А ведь девчонка права, — сказал Шольц. — Лопни мои глаза — права! Был бы жив герр Золтан, он вам сказал бы тоже самое. Идите завтрева туда, все трое. И будь что будет.
— Их могут узнать.
— Кто? Ты же с нами… Ах да — там же брат Себастьян.
— Хм. Да.
— P-padre Себастьян — это полбеды, — молвил Томас. — Он сильно страдает от болей и не будет смотреть по сторонам. Но есть ещё Родригес, К-киппер… Хосе-Фернандес…
— Я о них позабочусь, — мрачно пообещал Мануэль и многозначительно похлопал по рукояти меча.
Брат Томас нахмурился.
— Не д-делайте этого, сын мой, — с нажимом сказал он. И хотя при такой разнице в возрасте обращение «сын мой» прозвучало нелепо и смешно, никто в повозке даже и не подумал улыбнуться; все сидели серьёзные и задумчивые, как на похоронах епископа.
— Тогда что делать?
— П-подкупить, напоить… Не знаю. Уг-говорить, в конце концов.
— Зачем такие хлопоты? Ну, ладно. Хотя какая разница… Сагау, не вижу смысла! Но в любом случае у нас нет денег, а они понадобятся. Хотя бы чтоб вы могли попасть в первый ряд. Вам ведь нужно быть как можно ближе к костру, я так понял?
— Не знаю, — мрачно ответствовал Фриц.
— Деньги… можно найти, — туманно сказала Октавия и многозначительно посмотрела на Фрица, но тот или не понял, или сделал вид, что он не в курсе дела. Он сидел как нахохлившийся воробей, вложив ладони между стиснутых коленей и глядел только вниз. Октавия только сейчас разглядела у него на запястье браслет с подвесками из рун.
Все как-то пропустили её слова мимо ушей и продолжали обсуждать своё, когда в грязи снаружи зачавкали шаги и раздался громкий голос:
— Эй, мамаша, или спишь? Есть кто-нибудь? Вина продайте, что ли…
Все в повозке замерли. Мануэль сжал пальцы на рукояти меча и вопросительно взглянул на Томаса, но тот опять покачал головою: «Сиди», и Мануэль остался недвижим.
— Ась? — Маркитантка высунула голову под дождь. -
— Кто тут? Ночь-полночь, какое вино?
— А мне по барабану, срочно! — весело ответил тот же голос. — Нацеди кувшинчик — в горле пересохло!
— Ладно, ладно, давай свой кувшин… Какого тебе?
— Всё равно какого, лишь бы забирало… Оп!
Никто не успел и глазом моргнуть, как сидящий на краю гepp Шольц охнул и исчез — вывалился наружу, только ноги в воздухе мелькнули. В следующее мгновение оба полога откинулись и повозка наполнилась людьми. В полутьме засверкали ножи. Всё было проделано так быстро, ловко и неожиданно, что заговорщики не сразу признали в нападавших семерых музыкантов.
— Оба-на! Стоять, не двигаться! — закричал дер Тойфель и поднял повыше лампу, осматривая сидящих. — Октавия! Ты цела?
— Я здесь, дядя Тойфель, здесь! Не режьте их, они не виноваты!
— Ах вот ты где! — с облегчением воскликнул он. — Что же ты делаешь, девочка! Ушла и не сказала — разве можно так? А… Фриц? И ты здесь?
— Люди кукольника, если не ошибаюсь, сквозь зубы проговорил Гонсалес. Нормально открыть рот ему мешало острие ножа, который Кастор держал у испанца возле подбородка. — Уберите оружие, мы вам не враги.
— Мы — не его люди, — ответил Рейно Моргенштерн, поигрывая между делом шаром на цепи. — Мы сами по себе.
— Что вы тут затеваете?
— Боюсь, это не ваше дело, господин музыкант… — криво улыбнулся Мануэль. — Но мы не сделали девочке ничего плохого, ваш юный друг Фредерико может это подтвердить. К тому же мы собирались расходиться.
— Складно звонишь… Октавия, он не врёт?
— Нет, нет! Всё так и есть!
— Твоё счастье, испанец. Ну-с… так всё-таки, в чём дело?
Все молчали, и это, похоже, заставило Рейно Моргенштерна крепко задуматься. Мартин тем временем вытащил из ящика со стружками бутылку, выдернул зубами пробку, понюхал, глотнул, одобрительно крякнул и бросил бутылку Кастору. Тот поймал и тоже сделал глоток. Нож в его руке при этом даже не дрогнул.
И тут заговорила Ялка. От её голоса все опять почему-то вздрогнули, а Кастор подавился и закашлялся.
— Завтра собираются казнить Лиса, — тихим голосом сказал девушка.
— Лиса? — Рейно поднял бровь. — Какого Лиса? А, того парня, который прикинулся монахом. И что? Или вы хотите вызволить его?
— Дядя Рейно, дядя Рейно, — торопливо заговорила Октавия, — не спрашивайте их, пожалуйста, тут нет ничего секретного! Просто им надо туда — и всё! Всё!
— Хорош трепаться, Рейно, — проворчал дер Тойфель. — Сам же знаешь — девочка не станет врать. Зря бучу подняли. — Он полез в карман, достал монету в полновесный гульден и протянул её хозяйке. — Держи, мамаша, это за вино и за беспокойство. Сама понимаешь… И вы, фратер, — развёл он руками, оборачиваясь к Томасу, — не держите на нас зла.
— Б-бог простит, — спокойно ответил он. — Pax vobiscum. Но мы и правда д-должны идти.
Рейно помедлил и сделал знак своим ребятам убрать ножи. Все облегчённо выдохнули и задвигались. Мануэль потёр горло, на котором остался тонкий красный след, бросил взгляд на Кастора, на Рейно, надел свою широкополую шляпу и надвинул её на глаза.
— Hasta bueno, — буркнул он, вставая. — Увидимся завтра.
Не сказав больше ни слова, испанец и монах покинули фургон.
После их ухода под тентом повисла неловкая тишина. Шольц, мокрый и испачканный, уже залез обратно, разминал ушибленное плечо и бросал в сторону гистрионов сердитые взгляды.
— Раз уж вы зашли, может, супчику? — предложила маркитантка.
Музыканты переглянулись.
— А супчику так супчику, — сказал за всех здоровяк Рейно и снова оглядел собравшихся. Вздохнул: — Но теперь, когда эти ушли, может, вы всё-таки скажете, чего затеяли, а? Октавия?
— Она уже сказала, — ответила за всех Ялка. — Нам нужно быть на казни, вот и всё.
— Так и что? — с детским простодушием спросил дер Тойфель, принимая из рук мамаши Кураш миску с супом. — Раз нужно, идите. Хотя всегда не понимал, чего вас, молодух, влечёт на такое позорище. Но Бог вам судья… Феликс, ложка есть?
— Свою иметь надо.
— Моя сломалась. Так, что я говорил-то… Ах да. Хочешь, так иди! Чего страдать?
— Я не могу, — Ялка покачала головой и положила ладонь на живот. — Нас задавят в толпе.
— О… — Тойфель чуть не подавился и покраснел. — Да…
Об этом я не подумал.
— Это ещё не всё, — сказал Фриц. — Мне и брату Томасу нужно быть рядом с ней.
— Почему?
— Потому. А наставник брата Томаса, брат Себастьян, меня знает: он меня разыскивает.
— Зачем?
— Затем! — огрызнулся Фриц. — Чего ты все время спрашиваешь? Тебе какая разница? Так надо. Ешь свой суп. Больше я ничего не скажу: всё равно ты не поймёшь.
По лицам гистрионов было видно, что они напряжённо размышляют над сказанным, но решающее слово, видно, оставалось за Рейно Моргенштерном. А он ничего не говорил, только покусывал губы. Суп в его миске остался нетронутым.
— Ни черта не понимаю, — наконец признался Рейно. — Коли вы туда рвётесь, на то есть причина. А при чём тут мальчик в рясе — не пойму. Или он тоже не настоящий монах?
— Нет, этот настоящий.
— Никогда не доверял этим испанским попам… Но ладно. Надеюсь, он на вашей стороне. Знаешь, девка, а пожалуй, мы поможем вам.
— Как?
— А это уже наше дело. Приходите завтра к нам, Фриц покажет дорогу. Эй, братва, кончай жрать: собираемся. Хозяйка! Мы берём бочонок и уходим. Тойфель, расплатись…
— Октавия! Долго ты ещё собираешься тут сидеть? Проснётся твой итальяшка, с ума сойдёт. Ты с нами?
— Фриц меня проводит.
Рейно покачал головой:
— Нет, так не годится. Кто-нибудь останьтесь, присмотрите за ними.
— Я присмотрю, — внезапно подал голос Йост, который после кутерьмы забрался в угол и сидел там, серый и незаметный. — Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать. Предводитель гистрионов некоторое время смотрел на него.
— Хорошо, — сказал он, наконец приняв решение. — Мы уходим, поэт. Полагаюсь на тебя, раз так.
И они удалились. В повозке сделалось совсем просторно.
— Нам нужен лазутчик, — вдруг сказал Фриц.
— Что? — спросила Ялка.
Остальные тоже посмотрели на него с недоумением.
— Кто-то невидимый, на кого не обратили бы внимания. Фриц задумался и вздохнул. — Карел-с-крыши подошёл бы, но где ж сейчас его найти…
— Я могу! — сказала Октавия. На меня не обратят… — А что надо делать?
— Сиди уж… не обратят. Нет, нам нужно что-то другое! Как Жуга учил: «Стань вторым деревом, чтоб тебя не видели».
— Хм… — Он потёр запястье. Октавия вдруг обратила внимание, что камешки на его браслете как-то странно поблёскивают, словно там, внутри, вспыхивают и гаснут огоньки, — Хм! — уже с новым выражением повторил Фриц. — А знаешь, Кукушка, я мог бы оживить что-нибудь! На время. Заколдовать какую-нибудь вещь. Я знаю как: мне травник объяснял, что надо «отделить» часть себя — и пусть она умеет только что-нибудь одно. Подсматривать, подслушивать… на волынке играть…
— Фриц, Фриц, постой, погоди. — Ялка протянула к нему руку — Другой рукой она всё ещё держалась за живот; ногти у неё были неровные, обгрызенные. — Ох, дай сообразить… Тебе нельзя колдовать: ты неразумно тратишь силы. Ты надорвёшься, можешь даже умереть! Помнишь, чем это кончилось в прошлый раз?
— Сравнила! — фыркнул он. — Я же пытался спрятать сразу двоих!
— Всё равно, — упорствовала девушка. — Где мы возьмём такую вещь, чтоб она могла летать или, на худой конец, ходить? Такое невозможно. Даже та волынка только играла, а ходить не могла — у неё же ног нет. И не бывает вещей с ногами, разве только стол или табурет… Нет таких вещей.
— Есть! — вдруг сказала Октавия, — Вот, у него есть ноги.
И протянула деревянного Пьеро.
Все онемели. Стало слышно, как капли шлёпают по лужам. Первым нарушил молчание Шольц.
— Когда Судьба оставляет свои знаки, — сказал он, — она оставляет их везде. Не иначе, сам Господь надоумил тебя взять с собой эту куклу, девочка. — Он повернулся к Фрицу. — Берись за дело, парень. Берись за дело, если можешь. И делай его хорошо.
Полог палатки всколыхнулся, пропуская то ли ветер, то ли небольшого зверя — собаку или что-то в этом роде. Человек, лежащий в углу на отсыревшей соломе, поднял голову, прищурился и различил во тьме маленькую фигурку непонятно кого.
— Господин Лис…— позвали из темноты. — Господин Лис…
— Кто… кто здесь? спросил человек и закашлялся.
Голос у него был хриплый, словно скрип несмазанных петель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98