– Сергий, ты не понял. Я придумал. У меня уже есть план, понимаешь? Я знаю, что надо делать. Ты прав, сначала я сказал, не размысливши...
"Удивительно," – кисло подумал Волк.
– ... Но потом меня осенило, когда папа Карло говорил о том, что без Мальвины они не могут сыграть ни одну пьесу про любовь. И тогда я подумал, а что, если... И тогда мы сядем между двух табуреток... Убьем двух зайцев, я хотел сказать.
Волк убежал в город нести озарение в мюхенвальдский бизнес. Они с папой Карло остались в гостевой комнате на втором этаже "Веселой радуги" одни.
– Так кто, вы говорите, в вашей труппе? – спросил Иванушка, и в ответ на недоуменный взгляд старика, уточнил: – Я имею ввиду их амплуа.
– Ах, амплуа, конечно. Это мой Буратино – герой-любовник, Артемон – отважен и верен, как пес, Пьеро – сентиментальный неудачник, Арлекино – веселый грубоватый малый, Панталоне – добродушный простоватый толстяк, и Кривелло и Кастелло – злодеи, хотя не подумайте, на самом деле они замечательные мальчишки, добрые, заботливые...
– Мальчишкам, наверное, лет по двадцать?
– Кому по двадцать три, кому побольше... Но для меня они все равно как дети, мои родные сыночки...
– Да, я понимаю вас, сеньор Гарджуло, и восхищаюсь вами.
– О, что вы, сеньор Джованни, я не стою того!..
– А как скоро они смогут...
– Не беспокойтесь, сеньор Джованни, завтра же к вечеру у них все будет готово!
Улыбнувшись, Иванушка задвинул за собой тяжелый дубовый стул, расположил поудобнее стопку белой бумаги и задумался на мгновение.
– А всем ли хватит? – старика вдруг охватило беспокойство.
– Всем.
– А Буратино? У него один небольшой недостаток лица – нос длинноват...
– Ничего. Я уже придумал – он будет Козоновым, а их брату длинные носы только на пользу.
– Кому "им"?
– Можно, я пока ничего не буду говорить? Вы скоро все и так узнаете. А теперь, прошу вас, дайте мне всего часа два времени. Можете сходить пока по делам. Или прогуляться.
– Я лучше посмотрю на благородного сеньора, – умилился папа Карло.
– На кого? – не понял Иван.
– На вас? – не понял Карло.
– А-а. Ну, как хотите, – и Иванушка, старательно помогая себе языком, вывел на первом листе заголовок:
СЕРИЯ ОДНОАКТНЫХ ПИЕС
С ПРОЛОГОМ И ЭПИЛОГОМ
автора Ивана Неиз... (зачеркнуто) Елисе... (зачеркнуто) Лукоморского
У Л И Ц А
П О Б И Т Ы Х
С Л Е С А Р Е Й
Написанная Им Самим
Акт Первый
"День Рожденья Козонова,
или
Убей меня нежно"
Когда папа Карло уже убежал к своим ребятишкам с готовыми двумя актами чтобы начать репетицию, Иванушке в голову пришла еще одна дельная мысль, и он спросил у Санчеса адрес ближайшего писца.
Писец – молодой длинноволосый человек в белых лосинах и розовой тунике – был занят. Он держал двумя пальцами за уголки большой лист исписанной бумаги и, как будто пытаясь вытрясти из него пыль, махал им в воздухе.
– Здравствуйте. Извините, я не помешал? Мне нужен Иоганн Гугенберг.
– Я – Иоганн Гугенберг, – человек, не переставая трясти листом, взглянул на вошедшего. – Что вы хотели? Я переписываю документы и книги красивым почерком, пишу и читаю письма, составляю прошения...
– А вы не могли бы минутку отдохнуть?
– Спасибо, я не устал, – удивился сначала писец, но потом понял: – А-а, вы про это! Я так сушу чернила на этом завещании – я буквально секунду назад закончил его переписывать, а сейчас за ним должны прийти. Но если вас это отвлекает, я могу его... положить... положить... куда-нибудь... нибудь... куда... – Гугенберг беспомощно завертел головой. Стол был завален кипами старой пожелтевшей бумаги, чернильницами, перьями, банками, книжками, остатками завтрака (а, может, ужина или обеда – при наличии плесени такой густоты и пушистости определить с точностью это было затруднительно), грязным носками и Памфамир-Памфалон знает, чем еще, и места завещанию на нем явно не было. – Я положу его на стул! – радостно воскликнул настигнутый озарением писец. Смахнув со стула подсвечник, он нежно пристроил на нем бумагу буквами вверх, и только потом повернулся к царевичу.
– Так что вы хотели заказать?
– Объявления для театра. Штук тридцать. Самого большого формата, какой у вас есть.
– Без проблем. Давайте текст, – протянул руку Гугенберг. – К какому дню?
– Часа через три-четыре они мне будут нужны.
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно отвечаю.
– Это невозможно, – пожал он плечами.
– Даже за три золотых?
Половины этой суммы не стоила и вся каморка писца, включая его самого.
– СКОЛЬКО? – ухватившись за сердце, Гугенберг медленно опустился на стул. Вернее, в первую очередь, на недосохшее завещание.
– Вы на свою бумажку сели, – подсказал Иван.
Хозяина как пружиной подбросило. Он изогнулся так, что бхайпурские йоги удавились бы от зависти.
– Мои лосины!!! Мои лосины!!! Мои лосины!!! Мои лосины. Мои лосины? Мои лосины... Мои лосины... Мои лосины!!!
Искаженные мукой черты Гугенберга просветлели.
– Будет вам тридцать копий, – уверенно молвил он.
Так родилось книгопечатание.

* * *
Серый с размаху двинул царевича кулаком в плечо.
– Иванко!!! У нас получилось!!!
Иванушка, не ожидая такого подвоха, взмахнул руками и хлопнулся на мешок.
С золотом.
Четвертый.
Завтра утром их будет ждать Шарлемань.
И птица.
Наконец-то.
Серый подал руку во весь рот ухмыляющемуся Ивану, помогая встать.
– Пошли, Иванко! Забираем Санчеса – и к Ерминку – водку пьянствовать, безобразия хулиганить. Завтра в это время уже в пути будем, прощаться некогда будет!
– Пошли!
– Санчес!
– Санчес!
– Санчес!!!
Маленького красильщика на втором этаже не было.
– Может, он в конторе?
– Айда в контору!
– По задней лестнице спустимся.
– Пошли!
– Санчес! – гулко прокатилось по всему дому.
Краем глаза Серый заметил, как через коридор метнулась под лестницу и затаилась там какая-то тень.
– Эй, ты, вылезай! Чего прячешься? – ткнул мечом в темноту Волк.
– Кого ты там загнал? – подоспел и Иван.
– Ща посмотрим, – и, громче: – Вылазь, говорю! Руки вверх!
Темнота ожила, зашевелилась, от нее отделилась черная фигура и, задрав как можно выше руки, отворачиваясь, вылезла на свет Божий.
– Иванко, гляди-тко, негра!!!
– Да откуда ему тут в... И верно, негр! Тебе Санчес что-нибудь про каких-нибудь негров говорил?
– Нет.
– И мне – нет.
– Может, он тут сам завелся?
– Не выдумывай. Сами только тараканы заводятся.
– Ты кто, и что ты тут у нашего Санчеса под лестницей делаешь? – ухватил Серый сына черного континента за шиворот черной рубашки, заправленной в черные же штаны.
– Я не есть понимайт, – недружелюбно сверкнул белками глаз негр.
– Чего он не ест? – переспросил Иван.
Серый же при первых звуках голоса таинственного незнакомца насторожился.
– Ну-ка, поворотись-ка, сынку, к свету передом, – потянул он мавра за шкворник.
– Сергий! Не трогайте его, пожалуйста! – по коридору бежал, размахивая руками, Санчес.
– Кого "его"? – подозрительно прищурившись, уточнил Волк.
– Гарри...
– Мини-сингера?! – ошарашено оглядываясь, воскликнул Иванушка. – Где?
– ГАРРИ?! – и Серый согнулся пополам, ухватившись за живот, задыхаясь от смеха. – Гарри!.. Ой, не могу!.. Ой, держите!.. Гарри!..
– Не вижу в это ничего смешного, – решив, что ему пока больше ничто не угрожает, позволил себе обидеться негр.
– А отмыть... – озабоченно начал было Иван, но Санчес покачал головой.
– А отбелить?.. – бился в истерике Серый. – А перекрасить?.. А штукатуркой?... А наждачкой?..
– Ваш пароксизм ненатуральной веселости оставляет меня индифферентным,– выпятив нижнюю губу, процедил мини-сингер.
– Сам дурак, – мгновенно среагировал Волк.
– Не в обиду Санчесу будь сказано, но мы же знаем, какого качества у него краска, – снова деликатно вмешался Иванушка. – Очень скоро она смоется, и все будет по-прежнему.
– Может, и смоется, – вздохнул красильщик. – Но пока нет ни малейших признаков. А пробовали уже всем. Кроме наждака.
– Зачем? – поинтересовался Волк. – Черный цвет ему к лицу, – и, едва успев увернуться от яростно взревевшего мини-сингера и подставить ему подножку, злорадно добавил:
– И синяков не видно.
В "Березке" в этот вечер были наглажены все скатерти, отполированы все самовары, настроены все балалайки и начищены все лапти, а на двери красовалось объявление – "Закрыто на спецобслуживание".
Сегодня здесь собрались все друзья – новые и старые – как захотел Иван, чтобы проститься перед отъездом, ибо завтра, после покупки жар-птицы, он планировал, не задерживаясь ни минуты, сразу же выехать домой.
Пришел папа Карло со своей труппой, пришел владелец сети постоялых дворов "Бешеный вепорь" мастер Варас, пришел первопечатник Иоганн Гугенберг, конечно же, явились Санчес с Гарри, демонстративно игнорирующим князя Ярославского, и, когда все уже потеряли надежду и уселись за стол, в трактир ввалился Мур. Друзья не видели его с того самого вечера, когда тот попросил их о помощи в таком необычном деле. Он и оставался единственным, кому они так и не придумали, как помочь.
Иванушка сконфуженно шагнул навстречу стражнику, мучительно придумывая, что бы такого сказать в свое оправдание, и не находил ничего подходящего. "Повинную голову и меч не сечет," – решил он отбросить все уловки.
– Юджин, я очень рад вас видеть, – вздохнул он, – но, видите ли, дело в том, что я...
– Ваше высочество, – кулак Мура глухо громыхнул о бронированную грудь. – от своего покорного слуги примите глубочайшую благодарность. Я потрясен. Я поражен. Я польщен. Я не ожидал такого. Никто не ожидал. Я ваш должник. Хозяин, всем пива за мой счет!
– Пива не держим, – гордо отозвался Ерминок.
– А что есть? – озадаченно нахмурился Мур.
– Водочка-с!
– Это что – вроде пива?
– Лучше.
– Тогда всем по кружке этой... водочки!
– А, может, рюмки хватит? – осторожно поинтересовался трактирщик.
– Ты что думаешь, у меня заплатить нечем? По две кружки! Каждому! По три!
– Как прикажете, ваше майорство, – ухмыляясь, как ненормальный, Ерминок кинулся выполнять заказ. За ним устремился Волк.
– Но, Юджин, я хотел сказать... – снова начал Иван, но начальник стражи снова не дал ему договорить.
– Ваше высочество...
– Пожалуйста, не называйте меня этим дурацким высочеством, мне начинает казаться, что вы разговариваете с кем-то другим.
– Хорошо, ваше высочество.
– Юджин! Мы же друзья!
– Да, Иван, конечно. Ты знаешь, Иван, что ты – великий человек?
Царевич на всякий случай оглянулся – но других Иванов в трактире не было.
– Я?
– Да. Ты сделал то, что никому за триста лет существования городской стражи Мюхенвальда не удавалось – теперь преступники требуют, чтобы их арестовывала только городская стража, а не дворцовая, не военные патрули и даже не королевская гвардия! А знаешь ли ты, что только мне лично пришлось разнимать семнадцать драк среди стражников, споривших, кто из них больше похож на Козонова? А что слесари на своей улице теперь действительно побитые – токари, пекари и лекари решили, что тем слава досталась незаслуженно?
– А при чем тут пекари? – только и смог спросить ошарашенный Иван.
– Достопочтенный сеньор стражник прав, – присоединился к ним директор театра. – Мы с моими ребятками играли "Рамона и Кольетту", "Хотелло", "Король Йен", десятки других шедевров мировой драматургии – и никогда не приходило к нам столько народу – каждый вечер, я подчеркиваю! – как сейчас, чтоб посмотреть очередной акт "Улицы"!
Иван зарделся так, что если бы свет выключили, он светился бы и в темноте.
– А ведь большей ерунды я в жизни своей не читал! – продолжал воодушевившийся мэтр Гарджуло, обращаясь к майору.
Со стороны царевича донесся такой звук, как будто бы наступили на лягушку.
Атмосферу разрядил Ерминок.
– Прошу к столу, гости дорогие! Господин майор, ваш заказ выполнен, извольте откушать!
– А, этой вашей... как ее... водички?
– В кружках, как заказывали.
– Предлагаю выпить за нашего отзывчивого, искреннего, неутомимого Ивана-царевича! – вскочил Волк со своей кружкой наперевес, – И за лукоморско-вондерландскую дружбу! – и одним махом вылил в себя содержимое всей посудины.
– За Ивана! – дружно взревели гости, перекрывая слабый возглас царевича "Постойте!", и все, как один, последовали примеру князя Ярославского.
После этого произошло много чего. Некоторое этого можно было даже, в принципе, написать. Но с твердостью можно было сказать только одно – разницу между водой и водкой они усвоили на всю оставшуюся жизнь.
Их уважение к Серому не знало бы пределов, если бы Буратино случайно не обнаружил, что в кружке князя во время тоста была простая вода. И кабы не Иванушка, быть бы в тот вечер князю Ярославскому битым.
Прощальный пир продолжался далеко за полночь, и когда громовое "Ой, мороз-мороз" возвращавшихся лукоморцев огласило опустевшие улицы Мюхенвальда, гулко отражаясь от булыжных мостовых и каменных стен, город, в большинстве своем (не считая стражи, воров и гостей Ивана), уже спал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116