Нет. Загадочное покалывание не потревожило кончики пальцев, неведомая боль не обожгла висок. Стало быть, древняя рукопись ни при чём… Именно этот факт и не давал волшебнику покоя. Одно дело, когда знаешь источник собственных Сил, другое, когда он для тебя – загадка. Как понять, когда источник иссякнет? Как пить из него, постоянно опасаясь, что всякий новый глоток может стать последним?
Вот почему чародей излишне настороженно относился к вновь обретённым способностям. Кто знает, вдруг, дня через два сокрушительное Могущество исчерпает себя? Останется ли тогда Торою, хотя бы смехотворная способность возжигать на ладони слабенькое волшебное пламя? Он не знал. И от этого незнания каждое новое действие магического свойства мнилось чародею едва ли не чудом. Правду сказать, он и от Ихвели-то унёс себя и своих спутников исключительно в азарте боя. По трезвому размышлению не посягнул бы на эдакую высоту и не решился на столь дерзкие выкрутасы. Сам пропадёшь – ещё ладно, но девчонку и паренька губить за компанию?
Нет, в другой ситуации волшебник даже и помышлять бы не стал о подобном бегстве. А тут вышло всё как-то само собой, непроизвольно. Так, научившись однажды плавать, не лишишься полученного навыка до самой смерти, даже если и вовсе не войдёшь более в воду. То же и с волшебством. В пылу боя как-то совершенно не помнишь о том, что уже много лет не имел дела с магией, что слаб и беспомощен. Вот почему после всего случившегося Торой восхищался собой ничуть не меньше, чем им восхищался Илан. Сила вернулась! Способности вернулись! Вернулись в новом качестве, на новом уровне. Уровне, о котором раньше и мечтать-то казалось слишком смелым. А теперь вот, совершив невероятной дальности бросок, перетащив с собой ведьму и ребёнка, маг даже не чувствовал усталости. Напротив, словно с каждым новым волшебством, обретал дополнительное Могущество.
Значит, прав оказался Рогон, говоривший, что отобрать Силу – не в человеческих возможностях. Ну и, само собой, до крайности лестно было думать о том, что Книга великого чародея оказалась артефактом, предназначенным непосредственно для него – Тороя. Вот только как мог знать Рогон, что рукопись попадёт в руки именно тому, кому предуготовлялась? Ну, мало ли, кто перехватил бы? Вон, чуть не уплыла книжица в жадные потные лапки королевского птичника Сандро Нониче, а, если бы некая сельская колдунка не завершила с триумфом свою аферу, да не встретила по случайности едва не убиенного ею же волшебника…
Тут-то маг и покосился с превеликим сомнением на Люцию. Неужели бывают такие совпадения, что маленькая ведьма-неумеха, наследница древнего трактата, неожиданно встречается именно с тем низложенным чародеем, для которого этот трактат написан? Торой снова озадачился.
Мимо пробежал Илан, и колдунка, сунув в рот пальцы, залихватски свистнула ему вслед. Мальчишка припустил ещё резвее, а потом, не сбавляя скорости, развернулся и помчался обратно.
Торой моргнул, силясь уловить какую-то очень важную, ускользающую мысль, но… Но мысль так и не смогла оформиться во внятную догадку и покинула звенящую от напряжения голову: «До встречи, маг, поумнеешь – вернусь!». Тьфу. Но ведь действительно странно. И вообще, как оказалась Книга Рогона у старой ведьмы, которую сама ученица называла «бабкой со странностями»? И на кой ляд этой бабке приспичило насылать мор на деревню? Зачем понадобилось травить людей, рядом с которыми жила? Торой не знал ответов и решил обратиться за ними к Люции. Как-нибудь осторожно, эдак невзначай.
Илан опять пронёсся мимо, снова прямиком в объятия ведьмы. Волшебник проводил его глазами и улыбнулся. Тогда, в стогу, он всё же последовал совету колдунки – осторожно коснулся мальчишки магией, убирая из маленького сердца мучительную тоску и боль. Нет, не отвёл их совсем (да это было и не нужно), но притупил до такой степени, чтобы ребёнок мог жить, не утопая в слезах каждые четверть часа. Дней через семь, когда мысль о потере станет для паренька привычной, можно будет очистить его сознание от волшебства, а пока… Что ж, в словах вздорной ведьмы был свой резон – ни к чему тащить за собой постоянно плачущего, испуганного ребёнка.
Торой покосился на идущую рядом девушку. И всё же он оконфузился. Ну, надо же так бездарно пропустить удар Ихвель! А то не знал о её подлючести? Хорошо хоть Люция ни единым словом не упрекнула мага, похоже, ей это даже в голову не пришло. Неожиданно колдунка повернулась к своему спутнику и спросила:
– А где твой меч, Торой?
Только тут он сообразил, что тащится через поле с пустыми ножнами. Волшебник отстегнул ненужную перевязь, без сожаления бросил в траву и только после этого ответил:
– Остался на крыльце сторожки. Нужно же мне было за что-то держаться в момент предельной сосредоточенности. Впрочем, не расстраивайся, я весьма скверный фехтовальщик, так что… – Он развёл руками и виновато улыбнулся. – Не велика потеря.
Девушка кивнула. Собственно, она была согласна – потеря и впрямь незначительная, да и зачем волшебнику меч? По большому счёту? Хотя… Отчего-то Люция думала, что воин из Тороя хоть куда, и её изрядно удивило его неожиданное признание. Но легкомысленная колдунка сразу же забыла про утраченное оружие, как собственно и про некоторое падение Тороева авторитета в собственных глазах. А вот крамольные мыслишки об Ихвели из головы никак не шли. Нет, ну надо же, та белобрысая косоглазая дылда и Торой! Добро бы, какая пленительная красавица… Всё-таки скверный вкус у этого волшебника.
Люция зло пнула некстати попавшийся под ногу пучок сена. Высохшие травинки взлетели в воздух и мигом прилипли к шерстяному подолу. Это ещё больше расстроило юную колдунку. Всё же никакой справедливости нет на свете. Ну, что, что мог найти молодой и, в общем-то, достаточно привлекательный волшебник в мерзкой ведьме с разноцветными глазами? Девушка словно забыла, что и сама, по первости восхитилась Ихвелью. И всё-таки отчего-то колдунье были до крайности неприятны те беспечные интонации, с которыми маг упомянул о давней интрижке. Как, собственно, был неприятен сам факт этой интрижки и вообще…
Здесь ведьму разобрала непонятная досада. Она уже привыкла считать волшебника своим. А тут на тебе, какие-то косоглазые! У девчонки засосало под ложечкой при одной мысли о том, что как ни истекалась она относительно внешности Ихвели ядом, как не кипятилась, а сама уж точно уступала разноглазой во многом. Да что там во многом! Во всём уступала! Уступала хотя бы потому, что вовсе не блистала никакими способностями, да и внешность имела самую замухрышную. Ну и что с того, что Ихвель косоглазая (не больно-то и заметно) да близорукая (не заметно вовсе, когда не щурится), зато вон, какая статная, да и волосищи такие, что ахнешь… А она – Люция – чего из себя представляет? Мелкая, тощая, далеко не красивая, даже косёнка и та – три волосины в два ряда… Вот ведь непруха-то! Девушка чуть не разрыдалась от отчаяния. Как бы ей хотелось появиться перед магом вот так, с шиком, в красивом платье и блеске собственных способностей…
Ага, как же. Размечталась. Вот только замаячит на горизонте какая-нибудь стройная смазливая барышня, и будешь ты сидеть в уголке, забытая и покинутая. Чего там Торой о той белобрысой сказал? «Занимательная собеседница»? А чем она – Люция – не занимательная собеседница?! «Ага, помалкивала бы лучше, – ехидно отозвался внутренний голос, – ты, вон, и готовить не умеешь, не то, что беседы вести на заумные темы или там колдовать, дурёха деревенская».
Так ведь правда! Какой толк в том, что юная ведьма так коварно готовила зелье ещё там, в таверне Клотильды? Добавила в Тороево питьё крохотную капельку своей ведьминской крови, нашептала всякого, и разве подействовало на него, толстокожего? А между прочим, уж проще приворотного зелья, и придумать ничего нельзя. Даже самая бестолковая колдунка может его приготовить. Да что колдунка, любая мало-мальски сведущая барышня наворожит такого, что любой строптивый кавалер станет бегать за ней, словно собачонка на привязи.
А теперь скажите, отчего, интересно, Торой не спешит облагодетельствовать ведьму своей пылкой привязанностью? Люция-то уж размечталась как своенравный и вредный маг станет её покорным воздыхателем, начнёт ревностно опекать, оберегать от опасности, а она только и будет, что мучить его по-всякому, ну, дабы впредь не задавался… И, гляди ж ты, во что всё вылилось? Вон, идёт себе, на солнышке жмурится, перебрасывается с Иланом волшебным огоньком, да в ус не дует, а ведь должен, проклятый, трепетать от любви. У ведьмы даже в носу засвербило с досады. Что ж за несправедливость! Ну, просто какой-то непробиваемый этот маг! А она-то, бестолковая, семенит теперь рядом и злится на него и ту белобрысую… Фе!
Может, в заклинании чего напутала? Или в зелье забыла какую траву добавить? А… чего уж теперь гадать! Дело сделано и толку нет… Не то что бы сильно жалко, что не подействовало, скорее обидно на собственную бестолковость да неумелость. Так сказать, задета репутация мастера. Эх, бабку бы сюда, уж она бы толково объяснила, что к чему, да и парочкой лёгких затрещин наградила за неумелость. Только, где теперь возьмёшь бабку-то? Нету бабки. И так от этой мысли ведьме стало тошно, что хоть волком вой. Как ни притворялась она перед собой, как ни храбрилась, а скучала по наставнице, по советам её, по едким замечаниям и беззлобным насмешкам, по седым волосам и морщинистому лицу с глазами редкого фиалкового цвета. Молодыми глазами. Да, будь здесь наставница, уж она-то, поди, не только объяснила, чего там Люция напутала с зельем, а глядишь, и совет бы дала дельный (бабка вообще по части советов мастерица была), как на Тороя впечатление произвести.
Юная ведьма подавила горький вздох и снова раздосадовано пнула очередной пучок травы, который не преминул тут же прилипнуть к подолу. Однако это обстоятельство доставило девушке какое-то злобное удовлетворение, словно мало ей было и без того не чарующей внешности, словно хотелось усилить собственную невзрачность ещё и неопрятностью. Ну и пусть этот твердолобый волшебник идёт себе с независимым видом, самим фактом своего равнодушия подтверждая неумелость ведьмы-недоучки. Пусть. Нужна ей его любовь сто лет.
* * *
В этот день Ульна проснулась рано, точнее не проснулась, а вовсе не засыпала, так, поворочалась ночью с боку на бок, помяла костлявые бока, да и встала ещё затемно. Чего старое тело неволить? Коли нейдёт сон, нечего и принуждать. А то дел по дому мало? Вон и тесто на хлебы замесить, опару поставить, и печь растопить, и во дворе прибрать, где, почитай, с седмицу не мелось и не чистилось. Нет, можно было, конечно, и правнуков попросить со двором-то помочь, как проснутся – даром что ли невестка всё время тревожилась: «Не в тех вы, бабуля, летах, чтобы метёлкой махать». А и как объяснишь ей – молодухе пышнотелой, что нельзя старому человеку без дела сидеть? Эдак совсем соображать перестанешь, а чуть седмица-другая, так и сляжешь вовсе. И потому старуха себя блюла – на жалость и заботу не подкупалась. То-то. Нечего жалеть ветхую, в силе она ещё. Не гляди, что девятый десяток пошёл.
Ульна, охая и держась за поясницу, поднялась со старенькой кровати. Семья ещё спала, в доме безмолвствовал покой… По случаю сказать – нет ничего уютнее предрассветного часа, пока солнце не поднялось из-за кромки далёкого леса, небо за окнами свинцово-серое, а в комнатах царят полумрак да звенящая тишина.
Старуха оделась и, переваливаясь на кривых ногах, направилась на кухню. Вот он – любимый предутренний час, домочадцы крепко спят, не трещит огонь в печи, даже ветер под окном и тот, будто дремлет – не шелохнёт ни травы, ни веток старой сирени. Сильно гоже. Эдак, сядешь у окна, попьёшь топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, да пошамкаешь беззубым ртом вчерашнюю пышку. Нешто другие какие радости есть?
Она сидела за большим столом, смотрела в летние сумерки и медленно жевала сдобную булку.
Вот только не было в это утро привычного покоя, ой, не было. И то понятно почему, почитай третьи сутки вся деревня гудела, словно улей пчелиный. А загудишь, пожалуй, когда из Гельминвира никаких вестей. Очень это жителям досадно и непонятно, поскольку даже на богатой памяти Ульны эдаких странностей не приключалось. И, казалось бы, чего тут до Гельминвира – три десятка вёрст – садись на мула или лошадёнку, да поезжай, узнавай – чего у них там стряслось, а только не больно-то и поедешь, коли не звал никто. Маги тутошние народ строгий, раз уж сказано, что раз в неделю должен приходить в деревню обоз – так тому и быть, а простому люду чего делать в волшебной столице? Правильно, нечего, этак, начнёшь таскаться без дела – никакой пользы, вред один.
Вот и ждали здесь раз в седмицу посланцев с пустым обозом. А только не приехали в этот раз посланцы. Ни единого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Вот почему чародей излишне настороженно относился к вновь обретённым способностям. Кто знает, вдруг, дня через два сокрушительное Могущество исчерпает себя? Останется ли тогда Торою, хотя бы смехотворная способность возжигать на ладони слабенькое волшебное пламя? Он не знал. И от этого незнания каждое новое действие магического свойства мнилось чародею едва ли не чудом. Правду сказать, он и от Ихвели-то унёс себя и своих спутников исключительно в азарте боя. По трезвому размышлению не посягнул бы на эдакую высоту и не решился на столь дерзкие выкрутасы. Сам пропадёшь – ещё ладно, но девчонку и паренька губить за компанию?
Нет, в другой ситуации волшебник даже и помышлять бы не стал о подобном бегстве. А тут вышло всё как-то само собой, непроизвольно. Так, научившись однажды плавать, не лишишься полученного навыка до самой смерти, даже если и вовсе не войдёшь более в воду. То же и с волшебством. В пылу боя как-то совершенно не помнишь о том, что уже много лет не имел дела с магией, что слаб и беспомощен. Вот почему после всего случившегося Торой восхищался собой ничуть не меньше, чем им восхищался Илан. Сила вернулась! Способности вернулись! Вернулись в новом качестве, на новом уровне. Уровне, о котором раньше и мечтать-то казалось слишком смелым. А теперь вот, совершив невероятной дальности бросок, перетащив с собой ведьму и ребёнка, маг даже не чувствовал усталости. Напротив, словно с каждым новым волшебством, обретал дополнительное Могущество.
Значит, прав оказался Рогон, говоривший, что отобрать Силу – не в человеческих возможностях. Ну и, само собой, до крайности лестно было думать о том, что Книга великого чародея оказалась артефактом, предназначенным непосредственно для него – Тороя. Вот только как мог знать Рогон, что рукопись попадёт в руки именно тому, кому предуготовлялась? Ну, мало ли, кто перехватил бы? Вон, чуть не уплыла книжица в жадные потные лапки королевского птичника Сандро Нониче, а, если бы некая сельская колдунка не завершила с триумфом свою аферу, да не встретила по случайности едва не убиенного ею же волшебника…
Тут-то маг и покосился с превеликим сомнением на Люцию. Неужели бывают такие совпадения, что маленькая ведьма-неумеха, наследница древнего трактата, неожиданно встречается именно с тем низложенным чародеем, для которого этот трактат написан? Торой снова озадачился.
Мимо пробежал Илан, и колдунка, сунув в рот пальцы, залихватски свистнула ему вслед. Мальчишка припустил ещё резвее, а потом, не сбавляя скорости, развернулся и помчался обратно.
Торой моргнул, силясь уловить какую-то очень важную, ускользающую мысль, но… Но мысль так и не смогла оформиться во внятную догадку и покинула звенящую от напряжения голову: «До встречи, маг, поумнеешь – вернусь!». Тьфу. Но ведь действительно странно. И вообще, как оказалась Книга Рогона у старой ведьмы, которую сама ученица называла «бабкой со странностями»? И на кой ляд этой бабке приспичило насылать мор на деревню? Зачем понадобилось травить людей, рядом с которыми жила? Торой не знал ответов и решил обратиться за ними к Люции. Как-нибудь осторожно, эдак невзначай.
Илан опять пронёсся мимо, снова прямиком в объятия ведьмы. Волшебник проводил его глазами и улыбнулся. Тогда, в стогу, он всё же последовал совету колдунки – осторожно коснулся мальчишки магией, убирая из маленького сердца мучительную тоску и боль. Нет, не отвёл их совсем (да это было и не нужно), но притупил до такой степени, чтобы ребёнок мог жить, не утопая в слезах каждые четверть часа. Дней через семь, когда мысль о потере станет для паренька привычной, можно будет очистить его сознание от волшебства, а пока… Что ж, в словах вздорной ведьмы был свой резон – ни к чему тащить за собой постоянно плачущего, испуганного ребёнка.
Торой покосился на идущую рядом девушку. И всё же он оконфузился. Ну, надо же так бездарно пропустить удар Ихвель! А то не знал о её подлючести? Хорошо хоть Люция ни единым словом не упрекнула мага, похоже, ей это даже в голову не пришло. Неожиданно колдунка повернулась к своему спутнику и спросила:
– А где твой меч, Торой?
Только тут он сообразил, что тащится через поле с пустыми ножнами. Волшебник отстегнул ненужную перевязь, без сожаления бросил в траву и только после этого ответил:
– Остался на крыльце сторожки. Нужно же мне было за что-то держаться в момент предельной сосредоточенности. Впрочем, не расстраивайся, я весьма скверный фехтовальщик, так что… – Он развёл руками и виновато улыбнулся. – Не велика потеря.
Девушка кивнула. Собственно, она была согласна – потеря и впрямь незначительная, да и зачем волшебнику меч? По большому счёту? Хотя… Отчего-то Люция думала, что воин из Тороя хоть куда, и её изрядно удивило его неожиданное признание. Но легкомысленная колдунка сразу же забыла про утраченное оружие, как собственно и про некоторое падение Тороева авторитета в собственных глазах. А вот крамольные мыслишки об Ихвели из головы никак не шли. Нет, ну надо же, та белобрысая косоглазая дылда и Торой! Добро бы, какая пленительная красавица… Всё-таки скверный вкус у этого волшебника.
Люция зло пнула некстати попавшийся под ногу пучок сена. Высохшие травинки взлетели в воздух и мигом прилипли к шерстяному подолу. Это ещё больше расстроило юную колдунку. Всё же никакой справедливости нет на свете. Ну, что, что мог найти молодой и, в общем-то, достаточно привлекательный волшебник в мерзкой ведьме с разноцветными глазами? Девушка словно забыла, что и сама, по первости восхитилась Ихвелью. И всё-таки отчего-то колдунье были до крайности неприятны те беспечные интонации, с которыми маг упомянул о давней интрижке. Как, собственно, был неприятен сам факт этой интрижки и вообще…
Здесь ведьму разобрала непонятная досада. Она уже привыкла считать волшебника своим. А тут на тебе, какие-то косоглазые! У девчонки засосало под ложечкой при одной мысли о том, что как ни истекалась она относительно внешности Ихвели ядом, как не кипятилась, а сама уж точно уступала разноглазой во многом. Да что там во многом! Во всём уступала! Уступала хотя бы потому, что вовсе не блистала никакими способностями, да и внешность имела самую замухрышную. Ну и что с того, что Ихвель косоглазая (не больно-то и заметно) да близорукая (не заметно вовсе, когда не щурится), зато вон, какая статная, да и волосищи такие, что ахнешь… А она – Люция – чего из себя представляет? Мелкая, тощая, далеко не красивая, даже косёнка и та – три волосины в два ряда… Вот ведь непруха-то! Девушка чуть не разрыдалась от отчаяния. Как бы ей хотелось появиться перед магом вот так, с шиком, в красивом платье и блеске собственных способностей…
Ага, как же. Размечталась. Вот только замаячит на горизонте какая-нибудь стройная смазливая барышня, и будешь ты сидеть в уголке, забытая и покинутая. Чего там Торой о той белобрысой сказал? «Занимательная собеседница»? А чем она – Люция – не занимательная собеседница?! «Ага, помалкивала бы лучше, – ехидно отозвался внутренний голос, – ты, вон, и готовить не умеешь, не то, что беседы вести на заумные темы или там колдовать, дурёха деревенская».
Так ведь правда! Какой толк в том, что юная ведьма так коварно готовила зелье ещё там, в таверне Клотильды? Добавила в Тороево питьё крохотную капельку своей ведьминской крови, нашептала всякого, и разве подействовало на него, толстокожего? А между прочим, уж проще приворотного зелья, и придумать ничего нельзя. Даже самая бестолковая колдунка может его приготовить. Да что колдунка, любая мало-мальски сведущая барышня наворожит такого, что любой строптивый кавалер станет бегать за ней, словно собачонка на привязи.
А теперь скажите, отчего, интересно, Торой не спешит облагодетельствовать ведьму своей пылкой привязанностью? Люция-то уж размечталась как своенравный и вредный маг станет её покорным воздыхателем, начнёт ревностно опекать, оберегать от опасности, а она только и будет, что мучить его по-всякому, ну, дабы впредь не задавался… И, гляди ж ты, во что всё вылилось? Вон, идёт себе, на солнышке жмурится, перебрасывается с Иланом волшебным огоньком, да в ус не дует, а ведь должен, проклятый, трепетать от любви. У ведьмы даже в носу засвербило с досады. Что ж за несправедливость! Ну, просто какой-то непробиваемый этот маг! А она-то, бестолковая, семенит теперь рядом и злится на него и ту белобрысую… Фе!
Может, в заклинании чего напутала? Или в зелье забыла какую траву добавить? А… чего уж теперь гадать! Дело сделано и толку нет… Не то что бы сильно жалко, что не подействовало, скорее обидно на собственную бестолковость да неумелость. Так сказать, задета репутация мастера. Эх, бабку бы сюда, уж она бы толково объяснила, что к чему, да и парочкой лёгких затрещин наградила за неумелость. Только, где теперь возьмёшь бабку-то? Нету бабки. И так от этой мысли ведьме стало тошно, что хоть волком вой. Как ни притворялась она перед собой, как ни храбрилась, а скучала по наставнице, по советам её, по едким замечаниям и беззлобным насмешкам, по седым волосам и морщинистому лицу с глазами редкого фиалкового цвета. Молодыми глазами. Да, будь здесь наставница, уж она-то, поди, не только объяснила, чего там Люция напутала с зельем, а глядишь, и совет бы дала дельный (бабка вообще по части советов мастерица была), как на Тороя впечатление произвести.
Юная ведьма подавила горький вздох и снова раздосадовано пнула очередной пучок травы, который не преминул тут же прилипнуть к подолу. Однако это обстоятельство доставило девушке какое-то злобное удовлетворение, словно мало ей было и без того не чарующей внешности, словно хотелось усилить собственную невзрачность ещё и неопрятностью. Ну и пусть этот твердолобый волшебник идёт себе с независимым видом, самим фактом своего равнодушия подтверждая неумелость ведьмы-недоучки. Пусть. Нужна ей его любовь сто лет.
* * *
В этот день Ульна проснулась рано, точнее не проснулась, а вовсе не засыпала, так, поворочалась ночью с боку на бок, помяла костлявые бока, да и встала ещё затемно. Чего старое тело неволить? Коли нейдёт сон, нечего и принуждать. А то дел по дому мало? Вон и тесто на хлебы замесить, опару поставить, и печь растопить, и во дворе прибрать, где, почитай, с седмицу не мелось и не чистилось. Нет, можно было, конечно, и правнуков попросить со двором-то помочь, как проснутся – даром что ли невестка всё время тревожилась: «Не в тех вы, бабуля, летах, чтобы метёлкой махать». А и как объяснишь ей – молодухе пышнотелой, что нельзя старому человеку без дела сидеть? Эдак совсем соображать перестанешь, а чуть седмица-другая, так и сляжешь вовсе. И потому старуха себя блюла – на жалость и заботу не подкупалась. То-то. Нечего жалеть ветхую, в силе она ещё. Не гляди, что девятый десяток пошёл.
Ульна, охая и держась за поясницу, поднялась со старенькой кровати. Семья ещё спала, в доме безмолвствовал покой… По случаю сказать – нет ничего уютнее предрассветного часа, пока солнце не поднялось из-за кромки далёкого леса, небо за окнами свинцово-серое, а в комнатах царят полумрак да звенящая тишина.
Старуха оделась и, переваливаясь на кривых ногах, направилась на кухню. Вот он – любимый предутренний час, домочадцы крепко спят, не трещит огонь в печи, даже ветер под окном и тот, будто дремлет – не шелохнёт ни травы, ни веток старой сирени. Сильно гоже. Эдак, сядешь у окна, попьёшь топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, да пошамкаешь беззубым ртом вчерашнюю пышку. Нешто другие какие радости есть?
Она сидела за большим столом, смотрела в летние сумерки и медленно жевала сдобную булку.
Вот только не было в это утро привычного покоя, ой, не было. И то понятно почему, почитай третьи сутки вся деревня гудела, словно улей пчелиный. А загудишь, пожалуй, когда из Гельминвира никаких вестей. Очень это жителям досадно и непонятно, поскольку даже на богатой памяти Ульны эдаких странностей не приключалось. И, казалось бы, чего тут до Гельминвира – три десятка вёрст – садись на мула или лошадёнку, да поезжай, узнавай – чего у них там стряслось, а только не больно-то и поедешь, коли не звал никто. Маги тутошние народ строгий, раз уж сказано, что раз в неделю должен приходить в деревню обоз – так тому и быть, а простому люду чего делать в волшебной столице? Правильно, нечего, этак, начнёшь таскаться без дела – никакой пользы, вред один.
Вот и ждали здесь раз в седмицу посланцев с пустым обозом. А только не приехали в этот раз посланцы. Ни единого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79