.. и смотреть. Так же, как у Чин, у Хамиджи
спокойно-уверенный взгляд вступал в неясное противоречие с хрупкостью
телосложения, и лишь когда девушка начинала двигаться, даже просто
переступив с ноги на ногу, ты начинал понимать всю обманчивость этой
подростковой хрупкости. С тем же успехом можно упрекать Единорога, что он
более хрупок, чем, к примеру, Шипастый Молчун.
И упрек этот будет столь же справедлив, сколь и глуп.
-- Здравствуй, Хамиджа,-- сказал я, не найдя ничего лучшего.
Девушка не ответила. Стояла, молчала, смотрела на меня, за меня, мимо меня...
-- Она -- давини,-- тихо бросил Асахиро.
По-моему, он хотел добавить: "Неужели ты не видишь, Чэн?", но не добавил.
Потому что я уже видел.
Давини -- так звали в эмирате эенщин, обуянных дэвом ( мужчин звали --
девона ), а если проще -- умалишенных. И то,что я принял поначалу во взгляде
Хамиджи за спокойствие и уверенность, на самом деле было покоем
безразличия.
Покойный взгляд.
Серый туман в обрамлении невероятно-длинных ресниц, которым положено
пронзать сердца несчастных влюбленных; впрочем, я плохо представлял себе
кого-нибудь, влюбленного в давини.
-- Таких, как она, в Шулме никто пальцем не тронет,-- продолжил Асахиро
сдавленным голосом, почему-то уставившись себе под ноги.-- Коня дадут,
шатер дадут, утварь всякую... а в племени жить не дадут. Отдельно кочевать
прогонят. Сумеешь не пропасть -- меряй степь из конца в конец, не сумеешь -- в
степь ляжешь.
Я еще раз оглядел Хамиджу с головы до ног. Старенький халат, латаный-
перелатаный, из-под которого выглядывает нечто вроде кожаных шаровар; на
голове башлык-не башлык, тюрбан-не тюрбан.. нечто. Полусапожки с рваным
верхом, левая подошва скоро отвалится...
Маленькие ладони девушки бессмысленно поглаживали толстую веревку,
истрепанную и заменявшую пояс.
Молчит...
-- Немая она, что ли? -- поинтересовался я, как если бы девушка была неживым
камнем, да еще стоящим не здесь, а где-то далеко.
Нет. Ни обиды, ни ответа. Словно мы все в одном мире, а она -- в другом.
-- Не знаю,-- ответил Асахиро.-- Пока что ничего не говорила...
-- Тогда откуда ты знаешь, что ее зовут Хамиджа?
Как-то неприятно было стоять рядом с человеком, о отором говоришь, и
чувствовать, что человек этот вроде бы и не совсем человек, и все равно ему --
говоришь ты о нем, не говоришь или вовсе прочь пойдешь.
Давини.
Вместилище дэва. Я вспомнил громогласного и могучего Чандру-Дэва; и
посмотрел на тихую равнодушную давини.
Мне и себе-то признаться неловко было, что побаиваюсь я ее, Хамиджу эту.
Еще в детстве как напугала меня одна старуха-давини, забившись в припадке у
ног Чэна-семилетки, так с тех пор страх этот и сидит во мне. И не семь лет мне
вроде бы, и умом все понимаю, а хочется отойти в сторонку...
-- Так мы накормим ее?
Это Асахиро. А Матушка Ци подмигивает мне и пальцем Хамидже в бок
тычет. Нет, не в бок, а в бляшку нефритовую, к халату невесть как пришитую...
иероглифа там два, "цветущий орешник" и "вешний дождь". Проиносятся как
"хами" и "джа". Написание вэйское, с наклоном, хоть и потерлось сильно...
Такие бляшки у нас в Вэе на именных поясах носят.
Вот оно в чем дело... Хамиджа, значит.
-- Конечно,-- сказал я.-- Конечно, накормите.
МАтушка Ци мигом засуетилась, беря безмолвную Хамиджу за руку, увлекая за
собой, что-то ей ласково приговаривая -- а Асахиро все стоял и поглядывал на
меня колко и неприязненно.
-- Ты чего, Ас? -- спросил я.-- Я же сказал -- накормите...
И тут до меня дошло.
-- Погоди, погоди, Ас... что-то я сегодня плохо соображаю! Если она из Вэя,
Хамиджа эта, значит, она -- как вы... как ты и Фариза! Попала в Шулму когда-
то, убила шулмуса в кругу, была принята в племя... Или до сих пор рабыня?
Асахиро смягчился -- что, правда, почти никак не проявилось, за исключением
некоторого потепления во взгляде.
-- Нет, Чэн, она не рабыня. Рабыню-давини изгнали бы просто так, без ничего,
а у Хамиджи -- лошадь, шатер, вьюка не то два, не то три... Так что, как ни
крути -- была принята в племя!
И он многозначительно прищелкнул пальцами -- дальше, мол, сам
догадывайся!
Что уж тут догадываться... Раз была принята в племя -- значит, наверняка
стояла в круге племенном, значит, на руках ее кровь какого-то бедняги-
шулмуса -- верней, не на руках, а на Блистающем, которого с ней нет. Почему?
Ну, в шатер, наверное, обратно положили, на пунцовую кошму. Не давать же
такого замечательного Блистающего -- или как там его по-шулмусски назвали -
- девушке, чей рассудок оседлал голодный дэв!
-- А мне она не понравилась,-- ни с того ни с сего заявил с плеча Асахиро
большой Но-дачи, задумчиво поблескивая.-- Мы когда сюда шли, она меня
пальцем трогала. Три раза.
Я-Единорог невольно улыбнулся.
-- Ну и что? -- спросил Единорог-Я.
-- Да ничего... Пальцы у нее холодные.
3
... вечер.
Я в одиночестве -- впрочем, со мной Единорог и Обломок, не меньше меня
вымотавшиеся за день, так что я в относительном одиночестве сижу у костра,
чувствуя, как звенящий угар последней недели постепенно проходит, а Шулма
остается, и Джамуха остается, и много чего остается, и надо что-то со всем этим
делать, а я тут сижу...
Шагах в двадцати от меня Матушка Ци обихаживает Хамиджу-давини,
пытаясь не то разговорить бедную дурочку, не то окружить чисто женской
заботой-жалостью, но Хамиджа спрятана сама в себе, как меч в ножна, она
бесстрастно глядит перед собой а потом внезапно встает и куда-то уходит.
Ну и пусть себе уходит...
Оглянулась. Отблески пламени упали на ее лицо, и лицо показалось мне на
удивление живым и разумным, и даже озабоченным -- но тени сложились в еще
одну маску. и еще одну, затем Хамиджа ушла, а я забыл о ней, о ее лице и
пляске огня.
-- Дозволит ли асмохат-та поговорить с ним? -- слышится у меня за спиной
вкрадчивый хрипловатый голос.
-- Дозволит, дозволит,-- отнюдь не радушно бурчу я, поворачиваясь.
И вижу пред собой Неправильного Шамана. Ох, и не хочется мне с ним сейчас
говорить! -- впрочем, шаман тут не виноват. И говорить придется -- раз сам
подошел, значит, не отвяжется, да и я же дозволил, никто за язык не тянул.
А ведь мог бы и не дозволять, на правах Асмохат-та...
Я хлопаю по неизвестночьей кошме рядом с собой.
-- Садись, шаман. Говорить будем. Семь дней молчали -- теперь, похоже, пора.
Куш-тэнгри еле заметно кивает и легко опускается на предложенное место под
перезвон своих побрякушек.
-- Ты прав, Асмохат-та. Пора говорить. Раньше нельзя было -- ты и слушать бы
не стал. Сейчас -- станешь.
Да уж стану....
-- Ну и о чем мы будем говорить, мудрый Куш-тэнгри?
-- О тебе. О людях твоих. О живых ваших мечах ( Я-Единорог внутренне
вздрагиваю: как он догадался? Или ему кто-то сказал?.. ). О шаманах Ур-
калахая Безликого. Обо мне -- тоже. О том, как нас учат. О том, как вас учат. О
многом говорить будем.
-- И как вас учат? -- Для порядка интересуюсь я.
Куш-тэнгри пропускает мой вопрос мимо ушей. Во всяком случае, мне так
кажется.
-- Когда рождается мальчик, Асмохат-та, то его показывают шаманам Ултая-
целителя. Есть у ребенка шесть дюжин тайных признаков -- быть ему шаманом.
А найдут семь дюжин -- быть ребенку слугой Безликого. Заберут его от матери,
сюда принесут и с двух лет учить станут.
Смотреть научат -- чтоб глаз не уставал. Видеть научат -- чтоб замечал, что
надо. Меня самого старый шаман Хум-Тэнгэ учил. "Обернись,-- говорит,-- и
смотри. Что видишь?" "Табун вижу," -- отвечаю. "А теперь закрой глаза.
Сколько лошадей в табуне?" Ну, я ответил. Правильно ответил. Полторы
дюжины и еще две. "А мастей каки?" Я ответил. "Сколько кобыл, сколько
жеребцов?" И так все время. А собьешься -- поначалу, пока до груди ему не
дорос, кнутом бил. Больно, а обидно -- вдвойне. Как дорос до груди -- перестал
меня бить Хум-Тэнгэ. Но, бывало, так посмотрит, что уж лучше кнутом бы
вытянул...
Дышать учил. Стоять учил. Камни ловить учил. Как с голыми руками от волка
отбиться учил. После травам учить стал. Чтоб наощупь чуял -- где живая трава,
где мертвая, где злая, где добрая. Ну а позже, когда мне все это передал -- стал
другому учить.Людям в глаза смотреть, душу их видеть, мысли их трогать, тело
взглядом вязать; людское вчера и завтра -- прозревать.
Старый был Хум-Тэнгэ. Перед смертью сказал: "Хорошим шаманом будешь,
Куш-тэнгри. Знаю. Пототму как сам учил. А я -- хороший шаман. Был. Все, что
знал -- тебе передал. Теперь последнее отдаю. Не бойся мира. Не жалей мира.
Не живи в этом мире, как звери живут -- опасаясь его потерять. Безликий Ур-
калахай не один это мир создал. И другие -- есть. Я знаю. Я два раза видел.
Деревья странные. Люди в ненашей одежде. Небо -- чужое. Не наш мир. Не тот,
что за горами. Не тот, что за кулханом. Тот, что за поворотом пути шамана. Я
-- видел. Смотри на наш мир. Ищи -- другие. Зачем -- не знаю. Может, ты
узнаешь. Но сперва -- найди."
И умер.
Великий шаман Был Хум-Тэнгэ. Сейчас ни одного такого нет...
4
Куш-тэнгри вздыхает и молчит, глядя в огонь -- и мне кажется, что языки
пламени робеют и успокаиваются под черным взглядом шамана.
Я тоже молчу.
Некоторое время.
-- Ты раньше никому это не рассказывал, Куш-тэнгри.
Я не спрашивал.
Я утверждал.
-- Никому,-- соглашается Неправильный Шаман.
-- Тогда почему мне рассказал?
-- Попробуй сам догадаться.
-- Я догадываюсь. Но лучше расскажи ты.
-- Хорошо. Все эти дни я на тебя и на людей твоих смотрел. На ваши Беседы (
это слово Куш-тэнгри выговорил по-кабирски ); на то, как и чему вы
ориджитов учите; как кузнец ваш железо кует; как клинки ваши живые друг с
другом играют. Ты, Асмохат-та, когда мне его кинул,-- шаман кивнул на
Обломка, встревоженно выглядывавшего у меня из-за пояса и внимательно
слушавшего все, что переводил Единорог,-- я его жизнь под рукой
почувствовал. Жизнью он мне ладонь обжег. Не как сабля шулмусская. Не как
трава. Не как зверь. Как человек. И потом, когда мы прошлое смотрели... Тогда
-- не понял я. испугался. Теперь -- понял. Его это прошлое было.
И Куш-тэнгри указал на Единорога.
-- Ты смотри, какой понятливый,-- пробормотал Дзюттэ. Однако, продолжать
не стал.Только о рукоять Дан Гьена слабо брякнул -- переводи, мол, ни слова не
упускай!
-- Семь дней смотрел,-- продолжил меж тем Неправильный Шаман.-- Смотрел и
думал. Думал о том, что мне ваш Асахиро сказал. И ты тоже. У нас дышать,
стоять, смотреть, землю чувствовать -- только шаманов учат. У вас -- всех. У
нас только шаманам кровь проливать заказано. У вас -- всем. Сначала ты
говорил -- я не верил. Жизнь твою смотрел -- и то до конца не верил. Хоть и
знал, что правда. Теперь -- верю. Можно. Можно оружие в руки брать и не
проливать крови. Значит, и мне можно. И другим шаманам.
-- Можно,-- согласился я.
-- Но об этом -- после. А ты сначала вот что мне скажи, Асмохат-та... У вас
людей учат, как у нас -- шаманов. Всех. С детства. Пусть не всему и не так, но --
похоже. Почему тогда у вас шаманов нет?! Будущее никто не видит, прошлое не
видит, мысли человека не видит, даже людей сосчитать -- и то сразу не может!
Почему?
А действительно, почему? Не тому учили? Или не так?
Я не знал. И Единорог не знал. И даже Дзюттэ.
Поэтому я честно ответил за всех троих:
-- Не знаю.
-- А я знаю. Долго смотрел. Долго думал. И понял. Мы, шаманы, своим путем
идем; вы -- своим. А поперек того поворота, где мы друг к другу свернуть бы
могли -- мечи наши легли. И не пускают. Наша глупая шулмусская сабля, в
крови по рукоять, и ваш клинок, живой да мудрый. Такой мудрый, что и
человека не всегда за человека примет. Потому и идем мы каждый своей
дорогой, друг друга не видя. Не пускают мечи, не дают встретиться. Мы,
шаманы, боимся меч поднять, вы боитесь без меча остаться. И поэтому вы,
когда оружия в руках не держите -- как наши воины. В голове ветер, глаза
слепые, память дырявая, смотрите -- и не видите. А вот как меч обнажили --
сразу другой человек. Я долго смотрел. Взгляд другой. Стоит по-другому. Удар
до удара видит. Мы так будущее видим. Когда у вас меч в руках -- вы шаманы.
Без меча -- глупые воины.Пусть они не обижаются если слышат...
Шаман еще раз указал на Дзю и Единорога.
-- Я правду говорю. Нельзя на правду обижаться. Потому что -- правда. Вот и
нет у вас шаманов, потому как мечи ваши живые да мудрые. Вот и нет у нас
бойцов, способных не убить -- сабли шулмусские, может, и не совсем мертвые,
да глупые. Мудрость с глупостью оседлали нас, гонят в разные стороны, не
дают встретиться...
"Он прав,-- добавляет Единорог.-- Он прав, и мне стыдно. За Блистающих. За
гордыню нашу мудрую. Такую мудрую, что глупей шулмусской глупости будет.
Он прав."
"Прав-то он прав,-- не замедлил встрять Обломок,-- да только спроси его:
почему это он, шаман, когда прошлое или будущее шаманит, всегда за клинок
держится?! Вам, Придаткам кабирским, Блистающие шаманить мешают -- а
ему?!"
Я спросил.
А Куш-тэнгри ответил.
-- Хороший вопрос, Асмохат-та.
-- Это не мой вопрос. Его,-- и я слегка дотронулся до Дзюттэ.
-- Все равно хороший вопрос. Умный. Я отвечу. Миру нас такой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74