Последняя мысль о вымирании принадлежала не старухе, а Единорогу.
Но не тяготы пути, и не шулмусские луки, и даже не смерти некоторых раненых
-- чуть не сказал: "К счастью, не наших раненых," и обрадовался, что не сказал
-- не это заботило меня больше всего.
Просто я по мере продвижения вперед все больше превращался из человека в
религиозный символ.
Меня опекали ( когда я возмущался -- меня опекали незаметно ), мной
восхищались ( когда я злился -- мной восхищались издалека ), мне поклонялись
( когда я протестовал -- мне поклонялись вдвойне ).
Шулмусы обращались ко мне не напрямую, и даже не косвенно, а как-то
отстраненно, словно я и не присутствовал здесь, среди них, не ел те же лепешки
и не пил ту же воду.
-- Не хочет ли Асмохат-та испить воды?
-- Пусть Асмохат-та придержит Мангуса У -- впереди черный песок...
-- Угодно ли чешуерукому перейти в тень?
И все это с поклоном, потупив взор...
На первых порах я посчитал все это свойственной Шулме традицией общения,
и как-то раз заявил Кулаю на смешанном шулмусско-хакасском:
-- Не передаст ли Кулай-нойон мне вон тот кусочек солонины?
Кулай закашлялся, подавившись недожеванной лепешкой, поспешно передал
мне указанную солонину и удрал к лошадям, не закончив ужина.
И я понял, что мне достаточно ткнуть пальцем, чтобы дети Ориджа сломя
голову бросились в указанном направлении -- хоть за солониной, хоть за
смертью, хоть куда.
Не могу сказать, чтобы это доставляло мне удовольствие.
Зато давило похлеще панциря на жаре.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться -- подлинность Асмохат-та
была для детей Ориджа единственной возможностью остаться в живых.
Окажись я лжецом -- за их жизни в шулме никто не даст и сломанного клинка.
Единственного за все.
Но не одни шулмусы -- мои прежние знакомцы по Кабиру и Мэйланю
обращались со мной с почтительностью, доходящей до подобострастия.
Однажды, когда ориджиты всей толпой ускакали вперед что-то разведывать, я
собрал оставшихся и потребовал прекратить это безобразие.
Иначе я и сам уверую, что я -- Асмохат-та.
Все переглянулись.
-- Друдл говорил, что он -- дурак,-- прогудел Коблан Фаризе, словно пытаясь
объяснить ей странность моего поведения.-- Я имею в виду, что Чэн -- дурак. А
Асмохат-та -- тот велик и могуч.
-- А-а-а,-- вместо Фаризы понимающе закивал Асахиро.-- Тогда ясно.
-- Что вам ясно?! -- заорал я.-- Что вам всем ясно?! Кто-нибудь может со мной
поговорить по-человечески?!
-- Нет, жестко отрезал Кос.-- Никто не может. Иначе любой из нас сможет
забыться и заговорить с тобой по-человечески при посторонних. Или нас могут
подслушать -- а мы будем в тот момент говорить не по-кабирски. Или еще что.
А для шулмусов ты -- Асмохат-та. На веки вечные. Терпи, Чэн-в-Перчатке.
-- Терпи,-- сочувственно повторила Чин.
"Терпи, Чэн,-- беззвучно поддержал меня Единорог.-- я вот тоже терплю...
знаешь, как они меня называют? Могучий Палец бога Мо! Вот уж Скользящий
Перст обрадовался бы..."
Я знал, кто кого и как называет. И понимал, что не прав.
Если б еще от этого мне становилось бы хоть чуточку легче...
Особенно резко я ощутил свою новоявленную значимость, когда Кулхан
внезапно закончился и мы носом к носу столкнулись с шулмусской заставой из
восьми человек. Они не представляли угрозы для нас, они даже не успели к нам
подъехать -- но я сразу же оказался во втором ряду и передо мной замаячили
спины Коса, Фальгрима, Асахиро, Кулая, закрывая собой великого и могучего
Асмохат-та; а за мной сомкнулись в боевой готовности остальные, готовые
яростной лавой охватить меня с двух сторон и выплеснуться вперед, если
первый ряд падет и Асмохат-та окажется перед врагом.
Они готовы были убивать за меня.
Они готовы были умирать за меня.
Чем я мог оплатить это?
Не знаю...
Пока я предавался размышлениям, Кулай успел надерзить сторожевым
шулмусам во имя мое,те успели выпустить в него пару стрел, Гвениль и Но-дачи
пресекли это в самом прямом смысле, и заставщики благополучно удрали.
Неплохо для начала.
А то кто бы оповестил моего любимого внука Джамуху о прибытии его
любимого деда? Вернее, последнего воплощения его любимого деда?!
Этому Кулаю дай волю -- он во имя меня такого натворит...
Мы ехали по Шулме.
Вот уже третий день мы ехали по Шулме.
2
... Раздраженное ржание Демона У вывело меня из задумчивости.
Первое, что ввергло меня в недоумение -- это непривычное построение нашего
отряда. Непривычное потому. что я внезапно оказался впереди, за мной
полукругом выстраивались мои соотечественники, а уже за ними сбились в кучу
дети Ориджа, напоминающие испуганных овец, жмущихся под защиту
сторожевых псов.
Вторым поводом для пожимания плечами была осенняя степь перед нами, на
удивление безопасная и пустынная. Если не считать приближающегося
одинокого человека, ведущего под уздцы неказистую лошаденку.
А так -- никого и ничего.
Если не считать... зачем его считать, человека этого? Один себе и один, как ни
считай...
Да и то -- будь перед нами войско -- дали бы мне оказаться первым? Вряд ли.
Небось, заставили бы назад спрятаться, а еще лучше -- в землю зарыди бы!
На время.
Для безопасности.
-- Кто это? -- спросил я по-кабирски.
Еще в Кулхане мы решили, что благоразумнее будет не обучать шулмусов
говорить по-нашему.
-- Это шаман Ур-калахая,-- из-за спины сообщил Асахиро, и меня неприятно
резанули нотки суеверного страха в его голосе.- Служитель Безликого.
Ясно... как восемь дозорных, так Асмохат-та назад, а герои -- вперед! А как
служитель какого-то Безликого -- так все наоборот...
Что ж это за Безликий такой?
--Давайте-ка я его за уши приволоку,-- кровожадно заявил Фальгрим и, не
дожидаясь разрешения, погнал коня к неспешно идущему человеку.
Я наблюдал, как громада, носящая имя "Фальгрим на лошади", поравнялась с
шаманом и нависла над ним; затем шаман поднял голову и посмотрел на
Беловолосого. Взгляд был коротким и острым, как умелый выпад, после чего
шаман так же неторопливо продолжил путь, а Фальгрим круто развернул коня
и поскакал к нам.
Когда я взглянул в лицо Беловолосому, то меня поразили его глаза. Они были
высечены из серо-голубого льда и оттаивали медленно, слишком медленно,
чтобы Беловолосый мог видеть. Во всяком случае, сейчас он не видел ничего.
Или видел нечто, невидимое нам.
Эспадон Гвениль озабоченно подпрыгивал, лежа поперек конской холки.
-- Что это с ним? -- прозвенел он, когда Фальгрим проезжал мимо нас.-- Я... я
его не чувствую! Нет, уже потихоньку начинаю... Единорог, спроси у Чэна --
Фальгрим в порядке?
-- Не знаю,-- отозвался Единорог-Я.-- Но скоро узнаю.
И я пнул Демона У пятками в бока.
При моем приближении шаман остановился. Я трижды объехал вокруг него --
вокруг довольно-таки щуплого человечка в длиннополом и просторном халате,
от ворота до подола увешанном какими-то побрякушками из темного металла.
Волосы шамана были белыми -- не бело-льняными, как у Фальгрима, и не
мутно-седыми, как у старого Тохтар-кулу ( тем более что служитель Ур-калахая
был отнюдь не стар, не намного старше меня самого ), а молочно-
серебрянными, и такой цвет волос я встречал впервые в жизни.
Сам шаман все время смотрел себе под ноги, словно боясь споткнуться, так что
я не видел его лица -- но меня не покидало впечатление, что этот маленький
беззащитный человечек, не имеющий при себе никакого оружия ( а он его не
имел или прятал на редкость успешно ), уже успел узнать обо мне все, что
можно узнать при самом внимательном рассмотрении.
-- Я вижу того, кто называет себя Асмохат-та? -- наконец осведомился шаман,
по-прежнему не поднимая головы.-- Да?
Речь шамана была глухой, но внятной; и еще более похожей на хакасскую, так
что я сразу понял почти все.
Особенно насмешку, скрытую в обращении.
-- А я вижу того, кто осмеливается задавать подобные вопросы? -- отозвался я.
Шаман еле слышно хихикнул. Похоже, он тоже понял, что хотел, и это
позабавило его.
-- Степь еще не знает о появлении Асмохат-та,-- задумчиво произнес он.-- Но
если Джамуха Восьмирукий успеет узнать первым и послать тумены своих
всадников в нужное время и в нужное место -- степь может вообще не узнать об
Асмохат-та или узнать, когда будет поздно.
Внутренне я не мог с ним не согласиться.
Но внешне...
-- Ты надоел мне, глупый человек! -- я выговорил это самым зловещим шепотом,
на какой был способен, и слово "человек" прозвучало так, как если бы я сам
человеком ни в коей мере не являся.-- Тебе ли решать, что рано, а что -- поздно?!
Шаман Ур-калахая резко поднял голову -- и я словно с размаху налетел на его
глаза.
Черные-черные.
И в них что-то шевелилось.
Я невольно потянулся вперед, чувствуя, как тварь на дне черного взгляда
неслышно и неумолимо зовет меня к себе, как она лениво выползает из склепа
глазниц и сама движется ко мне, цепко хватаясь за липкую ниточку,
протянувшуюся между нашими душами, и вот она уже внутри меня, копошится,
ищет, вынюхивает -- и ей навстречу встает Кабир, и башня Аль-Кутуна, подле
которой все началось, и...
И будто сполох холодного пламени пронесся над миром, перечеркивая его -- нет
Кабира, нет башни, нет видений, нет насильно высасываемой памяти, а есть
бесстрастный меч в железной руке, и черная тварь бежит в страхе, прячась за
дрогнувшими веками, стремясь скрыться, исчезнуть, не быть...
Я ощутил знакомую рукоять Единорога под пальцами аль-Мутанабби; и
рукоятью ощутил пальцы.
Единорог был в ножнах.
И еще он был во мне.
-- Ты ищешь смерти? -- спросил Я-Единорог у отвернувшегося шамана.
Голос мой плавился ледяным звоном, заставляя служителя Безликого зябко
передернуться.
Он отрицательно покачал головой, и во взгляде шамана больше ничего не
двигалось само по себе.
Сейчас там звездами в ночи, рыбьей чешуей в омуте мерцали искорки
удивления.
Мерцали -- и гасли одна за другой.
-- Нет. Я хочу отвести Асмохат-та в такое место, где у него будет возможность
размышлять без лишних опасений.
Все-таки он произносил "Асмохат-та" без должного уважения, к которому я,
надо признаться, успел привыкнуть
-- Меня зовут Куш-тэнгри,-- подумав, добавил он,шулмус с незапоминающимся
лицом, черным взглядом и серебряными волосами.-- Многие называют меня
Неправильным Шаманом.
Я равндушно кивнул.
Я не знал, какими должны быть правильные шаманы.
3
... Лошаденка нашего неожиданного попутчика резво трусила рядом со мной во
главе отряда. Демон У сперва пытался протестовать против такого соседства --
но лошаденка искоса глянула на него, и Демон угомонился, а я заподозрил
лошадь в принадлежности к шаманскому сословию.
В белесом небе прозвучал еле слышный птичий крик, подобный стону, и,
затихая, унесся вдаль.
-- Гуси,-- сказал Куш-тэнгри, Неправильный Шаман.-- Тепла ищут. А улетать
больно. Оттого и кричат...
Я задрал голову и с трудом различил клин гусей -- или не гусей? -- медленно
продвигающийся на юг.
-- Двое не долетят,-- продолжил Куш-тэнгри, почесывая свою лошадь между
ушами.-- Сизый к вечеру отстанет. А тот, что с черным хвостом, до
завтрашнего полудня выдержит. Ишь, бедняга, надрывается...
Я еще раз глянул в небо. Сизый, значит, к вечеру отстанет... Нет, по-моему,
шаман не мобирался морочить мне голову. Хотя все же заморочил, собирался
или не собирался...
-- Хуш! -- прикрикнул шаман.
Его лошадь без особого вдохновения прибавила ходу. Я же наоборот --
незаметно натянул поводья и придержал Демона. Сам не знаю зачем.
Из упрямства, должно быть...
-- Коблан, перебирайся сюда! -- донесся из-за моего плеча голос Асахиро.-- Тут
Тохтар-болтун о проводнике нашем глазастом сказки рассказывает. Джир о
том, как Куш-тэнгри гурхану Джамухе будущее предсказывал! Давай,
подъезжай, я тебе его сам спою, джир этот, чтоб покороче было!..
Говорил Асахиро по-кабирски и, похоже, не столько для Коблана, сколько для
меня.
-- Угу...-- раздалось за спиной, и гулкое эхо этого "угу" стало смещаться вправо
-- Коблан перебирался поближе к Асахиро.
-- Ты понимаешь, Коблан,-- негромко, но вполне слышно продолжил Асахиро,--
в Шулме очень много богов и очень много шаманов. Творец их знает, шулмусов
этих, зачем они себе столько насочиняли?! Желтый Мо -- покровитель воинов и
владыка смерти, Гэнтэр -- бог воров и конокрадов, Кылчи-ара родам у женщин
помогает, Лысый Боортун овец охраняет, на той сопке Чилтай-охотник зверей
гоняет, на этой -- Ултай-лекарь травы целебным соком поит...
-- Это покороче? -- буркнул Коблан.-- Тогда я лучше Тохтара послушаю.
-- И не поймешь ничего,-- отрезал Асахиро.-- Тохтар говорит быстро и много, а
ты понимаешь медленно и мало. Так вот, богов много, шаманов еще больше, а
Ур-калахай, Безликий, один. И служителей у него всего десятка полтора, если
не меньше. Другим богам каждый день в лицо заглядывать надо -- не хмурятся
ли? -- а у Безликого лица нет, заглядывать некуда, ему и этих шаманов хватает.
Асахиро снова понизил голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74