-- И как служители Ур-калахая опасаются чаще подоженного Безликому
надоедать, так и шулмусы не любят этим шаманам в лицо смотреть. Очень уж
побаиваются их проклятий... чьи-чьи злые слова, а проклятье шамана Ур-
калахая редко когда мимо проходит! Потому и живут они у священного
водоема, вдали от всех, и редко когда по степи ездят -- все, кому нужен шаман
Безликого, сами к нему приходят.
-- Так священный водоем -- он же в тени плаща Желтого бога Мо! -- заявил
непонятливый Коблан.-- Ну и жили б там служители Мо -- при чем здесь
Безликий?!
-- У Мо нет служителей. Ему воины любого племени служат -- воинской
доблестью и смертью врагов. Иной службы Желтый Мо не приемлет. Просто
местность вокруг священного водоема заповедная, на ней испокон веку ни войн
не было, ни крови не лилось. Вот поэтому каждый шулмус может туда
безбоязненно приехать и шамана Ур-калахая о судьбе своей спросить.
-- Пророчествуют, значит,-- вяло поддержал разговор кузнец.-- Ну и как,
сбываются их пророчества?
Асахиро помолчал.
А потом ответил.
-- Всегда,-- ответил Асахиро.-- Всегда сбываются.
4
"Ты суеверен?" -- спросил меня Единорог.
После того боя, в котором смешались круги шулмы и Кабира, отдал жизнь за
гордость упрямый нойон Джелмэ; после того боя, когда я впервые пристально
взглянул на руку аль-Мутанабби и вслед за волной ужаса испытал внезапное
облегчение, почувствовав, что эта рука -- моя, какой бы она ни была; после
того боя я совсем по-иному ощутил связь с Единорогом.
И не только с ним, о чем -- позже.
Мне уже совершенно не надо было касаться его рукояти железными пальцами,
чтобы превратиться в Меня-Единорога. Я мог это сделать в любое время и
даже на немалом расстоянии, разделявшем нас. В Кулхане мы проверяли эту
способность, когда Кос, взяв Единорога ( никому, кроме ан-Таньи, я б его не
доверил ), уезжал вперед с ориджитами-разведчиками. Спустя четыре часа я
оставался Мной-Единорогом, еще в течении трех часов мы могли
переговариваться с некоторым напряжением, а потом разведчики повернули
обратно -- и, надо заметить, я немало обрадовался, когда Единорог во плоти
вернулся ко мне.
Более того, я научился разговаривать с Обломком -- но его-то я обязательно
должен был касаться железной рукой.
Я научился разговаривать с Обломком -- и это не всегда доставляло мне
удовольствие. О, отнюдь не всегда! -- потому что теперь Дзю напрямую
высказывал мне все то, что раньше смягчал Единорог.
Вру. Я рад был слышать Дзю.
Иногда мне казалось, что я говорю с Друдлом.
Остальные люди и Блистающие -- объяснить им всем, кто они есть, на этот раз
оказалось проще, поскольку я объяснял не один -- так вот, остальные люди и
Блистающие разговаривать друг с другом, понятное дело, не могли, зато
проявили недюжинные способности в умении почувствовать настроение и
состояние своих... э-э-э... спутников.
Гвениль уже точно мог сказать, когда Фальгрим зол, а когда добр, но голоден -
- что случалось редко, ибо доброта не была присуща голодному Фальгриму;
Чин начинала грустить и веселиться одновременно с Волчьй Метлой, причем
обе отдавали себе отчет в этом "одновременно"; и Махайра не раз
предупреждал Единорога-Меня, когда Диомед еще только собирался острить.
Но больше всех преуспел в этом деле Сай. Если Заррахид прекрасно понимал,
когда Кос ведет себя серьезно, а когда -- нет, то Сай умудрялся ловить даже те
моменты, когда Кос притворялся серьезным, до конца не зная сам, что
притворяется.
И эсток втайне 9 вернее, это ему казалось, что втайне ) гордился Саем, как
гордятся способным учеником или младшим родичем.
И Беседовать нам с каждым днем становилось все интереснее.
Поэтому, когда Гвениль крикнул, что не чувствует Фальгрима, я перестал
сомневаться в очень простой истине, сродни истине Батин -- первый выпад в
Беседе под названием "Шулма" был сделан.
Я ушел от выпада, подъехав к шаману и выиграв странный поединок.
Могут ли дущи Беседовать?
Судьба отодвинулась на шаг, и мы слегка позвенели клинками -- поговорив с
Неправильным Шаманом о гусях, которых не было видно.
Или которые были видны только ему.
Фальгрим к тому времени полностью отошел от общения с шаманом и ехал
непривычно понурый и молчаливыф.
И вот удар исподтишка -- пророчества, которые сбываются.
А я-то надеялся. что в Шулме меня будет ждать только Джамуха-батинит!..
"... ты суеверен?" -- спросил меня Единорог.
Тусклые, оказавшиеся совсем не тем, что ожидалось вначале; асассины, пугало
снов и сказок, едущие теперь позади меня... и невозможная степь по эту сторону
Кулхана, чью плоть с хрустом давили копыта вороного Демона из мэйланьских
конюшен, отчего ноги мои были до колен забрызганы липким соком осенней
Шулмы...
Суеверен ли я?
"Нет," -- хотел ответить я.
-- Не знаю,-- ответил я.
-- Вот и я не знаю,-- тоскливо согласился Единорог.
-- А я знаю,-- заявил Дзю, то ли подслушивавший, то ли догадавшийся о нашем
разговоре, то ли вообще имевший в виду что-то свое.-- Знаю, но вам не скажу.
5
Куш-тэнгри по-прежнему ехал впереди, не оборачиваясь, но теперь я знал, куда
ведет нас Неправильный Шаман.
К священному водоему.
Могиле Блистающих и обиталищу Желтого Мо.
К месту, где не воюют.
Интересно, осмелится ли Джамуха, взошедший на престол Шулмы по
ступенькам преклонения перед воинской доблестью, нарушить этот запрет,
напав на нас там?
Да или нет?
С одной стороны он -- внук Желтого Мо и гурхан степей, а с другой -- святость
места, витающий над водоемом дух самого Мо и явившееся туда воплощение,
то есть Асмохат-та, хоть истинный, хоть ложный, что надо доказывать...
Прав шаман -- время для размышлений у нас, похоже, будет. Или оно есть,
началось, сдвинулось с места -- время для мудрых размышлений, время для
глупых размышлений, для веселых и невеселых, для первых и последних...
А может, и не только для размышлений.
Кулай говорил, что часть вольных племен отказалась ломать прут верности
перед Джамухой. Но даже идя против Восьмирукого, захотят ли они пойти за
Асмохат-та?! Я и думать-то не хочу, скольких пришлось бы убить, чтоб
перевесить Джамуху на весах Шулмы... ни думать не хочу, ни убивать.
И не буду. Не мое это дело, не моя радость -- чужие уши в карманы складывать!
Более того -- люди людьми, а как добиться, чтобы Дикие Лезвия зазвенели на
нашей стороне?!
О Творец, не превращаюсь ли я, человек Чэн Анкор, в Твое оружие?! В мертвую
вещь, не имеющее собственной воли оружие, покорное Твоей равнодушной
деснице?!.
-- ... и пришел Куш-тэнгри в ставку Джамухи через день после большого
курултая, где был вручен Восьмирукому бунчук гурхана о семи хвостах,--
вернул меня к действительности голос Асахиро.-- А когда предложил шаман
Восьмирукому пророчествовать о судьбе владыки, то сперва согласился на это
Джамуха, но после жестоко посмеялся над служителем Безликого!..
Я вновь ощутил в себе ищущий мрак взгляда Куш-тэнгри, проникающий в
заповедные глубины души темный клинок, идущую по следу памяти тварь...
Нет, непохож был щуплый шаман на человека, над которым можно просто так
посмеяться, да еще и жестоко!
Во всяком случае, сделать это безнаказанно.
-- Во время обращения к Безликому вынимает воин из ножен свой клинок и
держит его за рукоять, стоя у начала, а шаман Ур-калахая берется за лезвие,
становясь у завершения. И смотрят потом воин и шаман, исток и исход, в глаза
друг другу, пока не перестают видеть земное, прозревая ткущееся на небесах.
Асахиро говорил медленно и певуче, и я слышал его, степь да ровный перестук
копыт.
-- Только на этот раз не Взглянул Джамуха в лицо Куш-тэнгри. Едва пальцы
шамана сомкнулись на мече гурхана, как рванул Восьмирукий Чинкуэду, Змею
Шэн, к себе и разрезал шаману ладонь до кости. И смеялся гурхан -- дескать, не
тягаться Безликому с Желтым Мо, как мясу шаманскому не тягаться с
отточенной сталью, и никому из смертных не дозволено провидеть судьбу
Джамухи! Смеялись воины, стоявшие вокруг, но невесел и угодлив был их смех,
а шаман прошел сквозь смех и позор, не зажимая раны, и ладонь его
ухмылялась алым ртом. Дик и страшен был взгляд Куш-тэнгри -- настолько
трашен, что трое воинов, не успевших вовремя отвернуться, умерли через день в
муках...
Асахиро резко замолчал, потому что неспешно трусившая впереди лошаденка
шамана как-то незаметно повернулась мордой к нам, а хвостом к священному
водоему -- и спустя совсем немного времени Куш-тэнгри уже снова был рядом
со мной.
Я готов был дать голову на отсечение, что шаман не мог слышать рассказа
Асахиро, а если и слышал, то ничего не должен был понять -- но шаман, ничего
не сказав, протянул ко мне худую правую руку ладонью вверх.
Лабонь пересекал вспухший белый шрам. Он тянулся почти вплотную к линии
жизни, обрываясь у запястья, словно кто-то хотел начертать новый жизненный
путь Неправильнму Шаману, но мделал это грубо и нерадиво.
Новый путь... но не Путь Меча, а путь, проложенный мечом. Шрам,
оставленный злой насмешкой и необходимостью всегда и во всем доказывать
свое превосходство.
Одуряюще-терпкий запах степи, тронутой осенним увяданием, вдруг ударил
мне в голову, отчего окружающий мир стал до боли, до головокружения
реальным, став миром, где приходится жить всерьез, жить однажды и навсегда
или не жить вовсе...
Ладонь Куш-тэнгри сжалась в кулак, сминая шрам.
-- Служители Ур-калахая не проливают чужой крови,-- сурово сказал
Неправильный Шаман.-- Нигде и никогда. Но это не мешает нам проливать
свою.
Вокруг нас была Шулма,
В нас была Шулма.
А передо мной на нелепой лошади, одетый в нелепый халат, сидел Кабир.
Я-Единорог пристально смотрел на человека, в котором жил Кабир, на
человека, чье время и место остались у меня за спиной, в прошлом, в моем
прошлом и его будущем; на человека с серебряными волосами, который не
проливал чужой крови.
-- И поэтому мы не носим оружия,-- закончил Куш-тэнгри.
-- А мы носим,-- отозвался я, думая о своем.-- Мы носим. Но еще совсем недавно
мы тоже не проливали чужой крови. Только свою.
Асахиро еле слышно застонал.
-- Это невозможно.
-- Это возможно.
-- Где? -- спросил Куш-тэнгри.-- В Верхней Степи? В раю?
-- В раю,-- грустно согласился Я-Единорог.
Глава двадцать третья
1
...Желтый бог Мой сидел на самом краю своего священного водоема и, закусив
верхними клыками оттопыренную нижнюю губу, задумчиво глядел куда-то
вдаль.
Бог грустил. Наверное, оттого, что был не очень-то похож на меня. Или это я
был не очень-то похож на него. Только я уж от этого никак не грустил.
Хотя отдаленное сходство все-таки наблюдалось.
Разумеется, у меня отсутствовала всякая саблезубость, просто и незамысловато
выпирающая наружу. Да и голова моя, надеюсь, не в такой степени
напоминала змеиную. Взгляд... вот за взгляд не поручусь. Возможно, в какие-то
моменты у меня тоже бывает такой взгляд -- пустой, цепкий и холодный, от
которого становится зябко и пасмурно в самый жаркий день, и хочется куда-
нибудь спрятаться, а спрятаться некуда. Да, наверное, бывает. Но редко. И
хорошо, что я сам этого не вижу.
Шишковатый гребень? Если и смахивает на шлем, то весьма отдаленно. Равно
как и складчатый плащ Мо -- на мою марлотту. А телосложение у ЖелтогоМо
завидное, в полтора меня будет, хотя это и не так существенно...Чешуя,
подобная панцирю? Тут все сходится, у меня почти то же самое -- доспех,
подобный чешуе. А руки у Мо и впрямь как две латные перчатки! И
длиннющий указательный палец на правой, направленный в глубину
священного водоема. Длиной как раз с Единорога... А на левой лапе-ручище
большой палец отведен в сторону, и указательный -- тоже длинней обычного,
но не так, как на правой -- небрежно устремлен вверх. Весьма, весьма смахивает
на Обломка...
-- Вылитый,-- буркнул Дзюттэ.
-- Похож,-- согласился Единорог.
-- Угу,-- кивнул я.-- Хотя... вы это о ком?
-- Я о тебе,-- заявил Дзю в пространство.
-- И я о тебе,-- с той же неопределенностью отозвался Единорог.
-- И я о тебе,-- решил не нарушать единогласия я.
И мы замолчали.
А еще Желтый Мо был почему-то не желтый, а зеленый. Зеленоватый. С
некоторой желтизной. Желтоватый с прозеленью. Или все-таки желтый?!
Я поморгал и решил,что, в конце концов, это не мое дело. Хотя статуя осчень
выразительная. Впечатляет. И работы превосходной. Ох, сомнительно, что ее
ваял какой-нибудь скульптор-шулмус. Этот бы наваял... Но если не шулмус --
то кто? Еще одна загадка. Которую я разгадывать не буду. Не до того сейчас.
да и как ее разгадаешь? Разве что у самого Мо спросить: "Здравствуй,
приятель, это я, Асмохат-та, то бишь твое последнее земное воплощение!
Позволь спросить, дорогой..."
Не позволит, небось...
Мы приблизились к самому краю водоема и с некоторым трепетом заглянули
внутрь. Вода слегка рябила, но была достаточно прозрачной, чтобы не
скрывать дна -- и на дне водоема, в грязном иле, лежали гнилые и ржавые
останки Блистающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74