Это неправда. Ибанск - это литературный
прием, причем, как мне кажется, не ослабляющий, а усиливающий критический
эффект.
И никакой защиты он не давал. Я выдумал его прежде всего как средство
представить результаты своих исследований советского общества в качестве
результатов, имеющих силу в той или иной мере для любого достаточно большого
и развитого современного человеческого коллектива.
Вымысел стал просто необходимым элементом литературной формы для
выражения результатов научного исследования. Почему? Да хотя бы потому, что
само научное исследование в этом случае невозможно без абстрактных моделей,
без гипотетических примеров, без пояснений на воображаемых ситуациях. Но
если в науке это суть формы и средства научной абстракции, то в литературе
такого рода, о которой я говорю, они приобретают свойства художественного
вымысла, становятся изобразительными средствами. Так что все конкретные (с
точки зрения традиционной литературы) ситуации в моих книгах было бы
ошибочно рассматривать просто как запись виденного и слышанного мною.
Конечно, я присматривался и прислушивался к происхо[461] дящему. Но я видел
и слышал нечто такое, что само по себе не могло еще стать фактами
литературы. Все упомянутые ситуации я на самом деле выдумал. Я выдумывал
даже тогда, когда как будто бы были аналоги в жизни. Я лишь опирался
психологически на эти аналоги, да и то лишь иногда, а в языковом отношении
заново изобретал даже факты прошлого. Оперируя методами науки, я буквально
высчитывал логически мыслимые ситуации и типы людей. И порой я сам лишь
постфактум обнаруживал совпадение своих вымыслов с историческими фактами и
конкретными людьми.
Когда я писал "Зияющие высоты", перед моими глазами разворачивался
реальный процесс жизни советского общества. Многие делали карьеру и
добивались жизненного успеха. Другие, наоборот, вступали в конфликт с
обществом, терпели неудачи, становились отщепенцами. Они служили прототипами
для моих персонажей не непосредственно, а как представители характерных
явлений и тенденций общества. Значительная часть моих персонажей отражала
целое поколение карьеристов в различных сферах жизни общества, в те годы
находившихся еще на низших и средних ступенях власти, но уже уверенно
двигавшихся к ее вершинам. Сейчас эти люди составили инициативное ядро
горбачевского руководства, вошли в личное окружение Горбачева. Уже в те годы
было ясно, что они добьются успеха.
Однако важнее здесь не то, что кто-то дал мне материал для литературы, а
обобщенность и характерность персонажей. Верно, что Сталин, Хрущев, Брежнев,
Солженицын, Галич, Неизвестный, Евтушенко и др. послужили прообразами для
Хозяина, Хряка, Заибана, Правдеца, Певца, Мазилы, Распашонки. Но не более
того. Даже Мазила не есть Эрнст Неизвестный, хотя факты его жизни я часто
использовал в книге. Вообще мысли всех персонажей книги - это мои
собственные мысли, лишь розданные разным персонажам, а не подслушанные у
других.
Очень многое из моей биографии и из моей социологической теории я
приписал таким персонажам книги, как Шизофреник, Болтун, Учитель, Крикун,
Клеветник. Но никто из них не есть я. И никто из них не есть выразитель
авторской позиции, вернее, все они совместно с прочими персонажами выражают
мое миропонимание.
[462]
СИНТЕТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Начав писать "Зияющие высоты", я решил использовать все доступные мне
литературные средства именно как средства, а не как самоцель, - поэзию,
прозу, анекдоты, шутки, теоретические рассуждения, публицистику, очерк,
пьесу, исторические экскурсы, социологию, сатиру, трагедию, короче говоря,
все, подчинив все это единой цели - цели изображения реального
коммунистического общества как сложного и многостороннего социального
явления. У меня к тому времени выработался свой взгляд на литературу и на ее
средства. Особенно это касалось поэзии. Подавляющее большинство писателей, в
особенности поэтов, встретили мои поэтические произведения весьма враждебно,
но нашлись и поклонники. Я знаю, почему писатели отнеслись к моей поэзии
враждебно. Я знаю цену тому, что сделал я, и тому, что в этом отношении
сделали они. Может быть, когда-нибудь найдется человек со вкусом, который
произведет нужный анализ и сравнение и выскажет свои суждения. Но пока все
критики обошли молчанием этот аспект моего творчества. Я здесь упомяну лишь
о двух его чертах.
Я использовал поэзию в комбинации с прозой в таких масштабах, в каких,
как мне кажется, еще не делал никто. Думаю, что и качество ее само по себе,
если рассматривать ее как особый жанр социологической поэзии, вполне
соответствует уровню моей прозы. Уже при написании "Зияющих высот" я решил
создавать большие литературные произведения в поэтической форме. Таким
образом я реставрировал "Балладу о неудавшемся летчике", которая по условиям
пересылки рукописей не попала в "Зияющие высоты" и вошла потом в мой
литературный архив ("В преддверии рая"). В этой "Балладе" я умышленно
отказался от всякого рода "технических" поэтических тонкостей и
изощрЇнностей, сделав главный упор на содержание, на содержательные образы,
на содержательные (интеллектуальные) средства вообще. Живя в эмиграции, я
продолжал эту линию своего творчества, насыщая стихами свои романы и сочиняя
самостоятельные поэтические произведения. Так появился роман в стихах "Мой
дом - моя чужбина" и [463] поэма "Евангелие для Ивана". В обоих я следовал
тем же принципам использования содержательных средств поэзии. Я уверен в
том, что, если бы мои поэтические произведения имели возможность свободно и
широко распространяться в России, успех им был бы обеспечен. Разумеется, не
в среде профессиональных поэтов и писателей. Хотя тут было одно исключение.
Александр Галич, прочитав "Зияющие высоты", сказал, что он подписался бы под
каждым моим стихотворением. Это мнение одного из моих любимых поэтов для
меня было чрезвычайно ценно. Очень высоко оценил мои стихи Карл Кантор,
являющийся, на мой взгляд, самым тонким знатоком поэзии из всех, кого я
знал.
"СПОКОЙНАЯ" ПАУЗА
1975 год и начало 1976-го были относительно спокойными. В ГДР и в ФРГ
вышла моя совместная книга с X. Весселем. В ней излагалась моя концепция
логики, X. Вессель сделал перевод на немецкий и несколько дополнений и
комментариев. Меня даже выпустили по его приглашению в Восточный Берлин на
две недели. Я написал большую работу по логике, в которой изложил мою теорию
кванторов (логику предикатов). Она должна была войти в сборник статей по
логике советских авторов, подготовленный для публикации в США. После 1976
года статью из сборника изъяли, и ее напечатали лишь в 1983 году. В это же
время я переработал для издания на немецком и английском языке мою книгу
"Логическая физика". На немецком языке она вышла в ГДР в 1975 году, а на
английском - лишь в 1983 году. Западные логики поступали в отношении моих
логических исследований в удивительном согласии с тем, как это требовалось
советским властям и их помощникам - моим бывшим коллегам.
Лишь несколько лет спустя один мой хорошо осведомленный знакомый
рассказал мне об одном обстоятельстве, благодаря которому меня на короткое
время вроде бы оставили в покое. Дело в том, что какие-то части моей
рукописи все-таки попали в руки КГБ. В таких случаях тексты передаются на
экспертизу осо[464] бым лицам, сотрудничающим с КГБ и работающим в
соответствующих сферах науки и культуры. Мои рукописи рецензировали для КГБ
какой-то писатель и какой-то социолог. Недавно мне сообщили, что этим
экспертом-социологом был Ю. Замошкин, послуживший одним из прототипов для
персонажа "Зияющих высот", по имени Социолог. Согласно заключению этих
экспертов, мое сочинение не имело никакой научной и литературной ценности и
что в случае публикации на Западе (а это, по их мнению, было маловероятно)
книга не будет иметь никакого успеха. Очевидно, это успокоило лиц,
ответственных за профилактические меры в отношении меня. В отношении меня
решили сделать некоторые "послабления". Меня даже наградили медалью в числе
немногих сотрудников института в связи с юбилеем Академии наук, как я об
этом писал выше.
Мои тайные рецензенты были близки к истине в одном: шансов напечатать
книгу на Западе у меня было ничтожно мало. Потом наши друзья,
предпринимавшие попытки издать книгу, рассказывали, что все русскоязычные
издательства отказались издавать ее, включая издательство "Имка-Пресс",
контролировавшееся А. Солженицыным. Последнее в особенности: заболевший
"комплексом Бога" Солженицын не мог допустить появления другого писателя,
который мог бы составить ему конкуренцию.
ПРОПАВШИЕ ЧАСТИ, ИСПРАВЛЕНИЯ И ДОПОЛНЕНИЯ
В 1975 году обнаружилась пропажа двух частей книги. Одна из них
называлась "Сказка о Московии", а другая - "Исповедь Отщепенца". Человек,
который должен был переправить их на Запад, клялся, что он их передал там
своему знакомому с просьбой переслать моим друзьям. Но те рукописи не
получили. Я предполагаю, что этот человек либо передал рукописи в КГБ, либо
уничтожил их из страха быть схваченным с ними. Я решил восстановить их в
виде самостоятельных книг. В результате в 1975 - 1976 годы я, восстанавливая
первую из упомянутых потерянных частей, написал книгу "Светлое будущее", а
восстанавливая вторую - книгу "Записки ночного сторожа".
[465]
КРИЗИСНЫЕ МЕСЯЦЫ
Весенние и летние месяцы 1976 года были для меня и моей семьи чрезвычайно
тяжелыми. Эмигрировавший на Запад Э. Неизвестный стал проявлять странный
интерес к моей книге вопреки моим категорическим протестам. Он звонил мне по
телефону и говорил о книге, зная, что телефонные разговоры с заграницей
прослушивались. Прислал открытое письмо (открытку) одному из моих знакомых
живший в Лондоне Ж. Медведев, в котором писал о моей книге, - с ним каким-то
образом вступили в контакт мои друзья, предпринимавшие попытки напечатать
книгу. К счастью, он высказался о книге в своей открытке очень плохо. Но и
без этого ситуация стала для нас ухудшаться. Очевидно, о книге ходили слухи
на Западе, и это становилось известным в КГБ. Потом вдруг всякие сведения о
судьбе книги прекратились. У меня создалось впечатление, что рукопись
куда-то исчезла.
На время моего летнего отпуска мы сняли комнату в дачном месте под
Киевом. Ольга с дочерью уехала туда. Я с матерью Ольги, которая жила с нами,
остался в Москве. Я проходил оформление для поездки в Финляндию на симпозиум
по логике. Советская делегация на симпозиум должна была состоять из 20
человек или более. Хотя "Зияющие высоты" уже были написаны, у меня еще не
было намерения пойти на открытый разрыв с моим обществом. Судьба книги мне
была неизвестна. На то, чтобы радикально перестроить свою жизнь за ее счет,
я не рассчитывал. Эмигрировать я не хотел ни в коем случае. Я знал, что и на
Западе я в логике окажусь в таком же положении, как и в Советском Союзе, а
то еще того хуже. Но вместе с тем у меня на душе наболело настолько, что я
уже не мог дальше терпеть. Вопрос о разрешении на поездку в Финляндию стал
для меня принципиальным. Если уж меня, члена Академии наук Финляндии, не
выпустят на сей раз, то стерпеть это было бы с моей стороны просто
безнравственно. Буквально накануне отлета делегации мне сообщили, что мне в
разрешении отказано. Я послал Ольге телеграмму об отказе и о моем решении
заявить по этому поводу публичный протест. Она ответила телеграммой же, что
мое решение одобряет. [466]
Я встретился с западными журналистами - это были корреспондент "Ле Монд"
Жак Амальрик, шведская журналистка Диса Хосту и ряд других журналистов,
имена которых я забыл. Мое заявление было опубликовано в западных газетах и
передано по радио. Решающий шаг в моей жизни был сделан.
На другой день я пришел в институт с намерением отдать партийный билет
секретарю партбюро И. Герасимову, но он взять билет отказался. Надо отдать
ему должное, он вообще считал, что я со своими выходками являюсь гораздо
более честным советским человеком и коммунистом, чем те, кто меня вынудил на
такие выходки. Он настаивал на том, чтобы я начал борьбу против этих людей.
Но я от этого отказался, аргументируя свой отказ бесперспективностью
официальной борьбы. Я сказал, что именно мой печальный опыт, может быть,
заставит кое-кого задуматься над положением в стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
прием, причем, как мне кажется, не ослабляющий, а усиливающий критический
эффект.
И никакой защиты он не давал. Я выдумал его прежде всего как средство
представить результаты своих исследований советского общества в качестве
результатов, имеющих силу в той или иной мере для любого достаточно большого
и развитого современного человеческого коллектива.
Вымысел стал просто необходимым элементом литературной формы для
выражения результатов научного исследования. Почему? Да хотя бы потому, что
само научное исследование в этом случае невозможно без абстрактных моделей,
без гипотетических примеров, без пояснений на воображаемых ситуациях. Но
если в науке это суть формы и средства научной абстракции, то в литературе
такого рода, о которой я говорю, они приобретают свойства художественного
вымысла, становятся изобразительными средствами. Так что все конкретные (с
точки зрения традиционной литературы) ситуации в моих книгах было бы
ошибочно рассматривать просто как запись виденного и слышанного мною.
Конечно, я присматривался и прислушивался к происхо[461] дящему. Но я видел
и слышал нечто такое, что само по себе не могло еще стать фактами
литературы. Все упомянутые ситуации я на самом деле выдумал. Я выдумывал
даже тогда, когда как будто бы были аналоги в жизни. Я лишь опирался
психологически на эти аналоги, да и то лишь иногда, а в языковом отношении
заново изобретал даже факты прошлого. Оперируя методами науки, я буквально
высчитывал логически мыслимые ситуации и типы людей. И порой я сам лишь
постфактум обнаруживал совпадение своих вымыслов с историческими фактами и
конкретными людьми.
Когда я писал "Зияющие высоты", перед моими глазами разворачивался
реальный процесс жизни советского общества. Многие делали карьеру и
добивались жизненного успеха. Другие, наоборот, вступали в конфликт с
обществом, терпели неудачи, становились отщепенцами. Они служили прототипами
для моих персонажей не непосредственно, а как представители характерных
явлений и тенденций общества. Значительная часть моих персонажей отражала
целое поколение карьеристов в различных сферах жизни общества, в те годы
находившихся еще на низших и средних ступенях власти, но уже уверенно
двигавшихся к ее вершинам. Сейчас эти люди составили инициативное ядро
горбачевского руководства, вошли в личное окружение Горбачева. Уже в те годы
было ясно, что они добьются успеха.
Однако важнее здесь не то, что кто-то дал мне материал для литературы, а
обобщенность и характерность персонажей. Верно, что Сталин, Хрущев, Брежнев,
Солженицын, Галич, Неизвестный, Евтушенко и др. послужили прообразами для
Хозяина, Хряка, Заибана, Правдеца, Певца, Мазилы, Распашонки. Но не более
того. Даже Мазила не есть Эрнст Неизвестный, хотя факты его жизни я часто
использовал в книге. Вообще мысли всех персонажей книги - это мои
собственные мысли, лишь розданные разным персонажам, а не подслушанные у
других.
Очень многое из моей биографии и из моей социологической теории я
приписал таким персонажам книги, как Шизофреник, Болтун, Учитель, Крикун,
Клеветник. Но никто из них не есть я. И никто из них не есть выразитель
авторской позиции, вернее, все они совместно с прочими персонажами выражают
мое миропонимание.
[462]
СИНТЕТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Начав писать "Зияющие высоты", я решил использовать все доступные мне
литературные средства именно как средства, а не как самоцель, - поэзию,
прозу, анекдоты, шутки, теоретические рассуждения, публицистику, очерк,
пьесу, исторические экскурсы, социологию, сатиру, трагедию, короче говоря,
все, подчинив все это единой цели - цели изображения реального
коммунистического общества как сложного и многостороннего социального
явления. У меня к тому времени выработался свой взгляд на литературу и на ее
средства. Особенно это касалось поэзии. Подавляющее большинство писателей, в
особенности поэтов, встретили мои поэтические произведения весьма враждебно,
но нашлись и поклонники. Я знаю, почему писатели отнеслись к моей поэзии
враждебно. Я знаю цену тому, что сделал я, и тому, что в этом отношении
сделали они. Может быть, когда-нибудь найдется человек со вкусом, который
произведет нужный анализ и сравнение и выскажет свои суждения. Но пока все
критики обошли молчанием этот аспект моего творчества. Я здесь упомяну лишь
о двух его чертах.
Я использовал поэзию в комбинации с прозой в таких масштабах, в каких,
как мне кажется, еще не делал никто. Думаю, что и качество ее само по себе,
если рассматривать ее как особый жанр социологической поэзии, вполне
соответствует уровню моей прозы. Уже при написании "Зияющих высот" я решил
создавать большие литературные произведения в поэтической форме. Таким
образом я реставрировал "Балладу о неудавшемся летчике", которая по условиям
пересылки рукописей не попала в "Зияющие высоты" и вошла потом в мой
литературный архив ("В преддверии рая"). В этой "Балладе" я умышленно
отказался от всякого рода "технических" поэтических тонкостей и
изощрЇнностей, сделав главный упор на содержание, на содержательные образы,
на содержательные (интеллектуальные) средства вообще. Живя в эмиграции, я
продолжал эту линию своего творчества, насыщая стихами свои романы и сочиняя
самостоятельные поэтические произведения. Так появился роман в стихах "Мой
дом - моя чужбина" и [463] поэма "Евангелие для Ивана". В обоих я следовал
тем же принципам использования содержательных средств поэзии. Я уверен в
том, что, если бы мои поэтические произведения имели возможность свободно и
широко распространяться в России, успех им был бы обеспечен. Разумеется, не
в среде профессиональных поэтов и писателей. Хотя тут было одно исключение.
Александр Галич, прочитав "Зияющие высоты", сказал, что он подписался бы под
каждым моим стихотворением. Это мнение одного из моих любимых поэтов для
меня было чрезвычайно ценно. Очень высоко оценил мои стихи Карл Кантор,
являющийся, на мой взгляд, самым тонким знатоком поэзии из всех, кого я
знал.
"СПОКОЙНАЯ" ПАУЗА
1975 год и начало 1976-го были относительно спокойными. В ГДР и в ФРГ
вышла моя совместная книга с X. Весселем. В ней излагалась моя концепция
логики, X. Вессель сделал перевод на немецкий и несколько дополнений и
комментариев. Меня даже выпустили по его приглашению в Восточный Берлин на
две недели. Я написал большую работу по логике, в которой изложил мою теорию
кванторов (логику предикатов). Она должна была войти в сборник статей по
логике советских авторов, подготовленный для публикации в США. После 1976
года статью из сборника изъяли, и ее напечатали лишь в 1983 году. В это же
время я переработал для издания на немецком и английском языке мою книгу
"Логическая физика". На немецком языке она вышла в ГДР в 1975 году, а на
английском - лишь в 1983 году. Западные логики поступали в отношении моих
логических исследований в удивительном согласии с тем, как это требовалось
советским властям и их помощникам - моим бывшим коллегам.
Лишь несколько лет спустя один мой хорошо осведомленный знакомый
рассказал мне об одном обстоятельстве, благодаря которому меня на короткое
время вроде бы оставили в покое. Дело в том, что какие-то части моей
рукописи все-таки попали в руки КГБ. В таких случаях тексты передаются на
экспертизу осо[464] бым лицам, сотрудничающим с КГБ и работающим в
соответствующих сферах науки и культуры. Мои рукописи рецензировали для КГБ
какой-то писатель и какой-то социолог. Недавно мне сообщили, что этим
экспертом-социологом был Ю. Замошкин, послуживший одним из прототипов для
персонажа "Зияющих высот", по имени Социолог. Согласно заключению этих
экспертов, мое сочинение не имело никакой научной и литературной ценности и
что в случае публикации на Западе (а это, по их мнению, было маловероятно)
книга не будет иметь никакого успеха. Очевидно, это успокоило лиц,
ответственных за профилактические меры в отношении меня. В отношении меня
решили сделать некоторые "послабления". Меня даже наградили медалью в числе
немногих сотрудников института в связи с юбилеем Академии наук, как я об
этом писал выше.
Мои тайные рецензенты были близки к истине в одном: шансов напечатать
книгу на Западе у меня было ничтожно мало. Потом наши друзья,
предпринимавшие попытки издать книгу, рассказывали, что все русскоязычные
издательства отказались издавать ее, включая издательство "Имка-Пресс",
контролировавшееся А. Солженицыным. Последнее в особенности: заболевший
"комплексом Бога" Солженицын не мог допустить появления другого писателя,
который мог бы составить ему конкуренцию.
ПРОПАВШИЕ ЧАСТИ, ИСПРАВЛЕНИЯ И ДОПОЛНЕНИЯ
В 1975 году обнаружилась пропажа двух частей книги. Одна из них
называлась "Сказка о Московии", а другая - "Исповедь Отщепенца". Человек,
который должен был переправить их на Запад, клялся, что он их передал там
своему знакомому с просьбой переслать моим друзьям. Но те рукописи не
получили. Я предполагаю, что этот человек либо передал рукописи в КГБ, либо
уничтожил их из страха быть схваченным с ними. Я решил восстановить их в
виде самостоятельных книг. В результате в 1975 - 1976 годы я, восстанавливая
первую из упомянутых потерянных частей, написал книгу "Светлое будущее", а
восстанавливая вторую - книгу "Записки ночного сторожа".
[465]
КРИЗИСНЫЕ МЕСЯЦЫ
Весенние и летние месяцы 1976 года были для меня и моей семьи чрезвычайно
тяжелыми. Эмигрировавший на Запад Э. Неизвестный стал проявлять странный
интерес к моей книге вопреки моим категорическим протестам. Он звонил мне по
телефону и говорил о книге, зная, что телефонные разговоры с заграницей
прослушивались. Прислал открытое письмо (открытку) одному из моих знакомых
живший в Лондоне Ж. Медведев, в котором писал о моей книге, - с ним каким-то
образом вступили в контакт мои друзья, предпринимавшие попытки напечатать
книгу. К счастью, он высказался о книге в своей открытке очень плохо. Но и
без этого ситуация стала для нас ухудшаться. Очевидно, о книге ходили слухи
на Западе, и это становилось известным в КГБ. Потом вдруг всякие сведения о
судьбе книги прекратились. У меня создалось впечатление, что рукопись
куда-то исчезла.
На время моего летнего отпуска мы сняли комнату в дачном месте под
Киевом. Ольга с дочерью уехала туда. Я с матерью Ольги, которая жила с нами,
остался в Москве. Я проходил оформление для поездки в Финляндию на симпозиум
по логике. Советская делегация на симпозиум должна была состоять из 20
человек или более. Хотя "Зияющие высоты" уже были написаны, у меня еще не
было намерения пойти на открытый разрыв с моим обществом. Судьба книги мне
была неизвестна. На то, чтобы радикально перестроить свою жизнь за ее счет,
я не рассчитывал. Эмигрировать я не хотел ни в коем случае. Я знал, что и на
Западе я в логике окажусь в таком же положении, как и в Советском Союзе, а
то еще того хуже. Но вместе с тем у меня на душе наболело настолько, что я
уже не мог дальше терпеть. Вопрос о разрешении на поездку в Финляндию стал
для меня принципиальным. Если уж меня, члена Академии наук Финляндии, не
выпустят на сей раз, то стерпеть это было бы с моей стороны просто
безнравственно. Буквально накануне отлета делегации мне сообщили, что мне в
разрешении отказано. Я послал Ольге телеграмму об отказе и о моем решении
заявить по этому поводу публичный протест. Она ответила телеграммой же, что
мое решение одобряет. [466]
Я встретился с западными журналистами - это были корреспондент "Ле Монд"
Жак Амальрик, шведская журналистка Диса Хосту и ряд других журналистов,
имена которых я забыл. Мое заявление было опубликовано в западных газетах и
передано по радио. Решающий шаг в моей жизни был сделан.
На другой день я пришел в институт с намерением отдать партийный билет
секретарю партбюро И. Герасимову, но он взять билет отказался. Надо отдать
ему должное, он вообще считал, что я со своими выходками являюсь гораздо
более честным советским человеком и коммунистом, чем те, кто меня вынудил на
такие выходки. Он настаивал на том, чтобы я начал борьбу против этих людей.
Но я от этого отказался, аргументируя свой отказ бесперспективностью
официальной борьбы. Я сказал, что именно мой печальный опыт, может быть,
заставит кое-кого задуматься над положением в стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82