Моя основная идея в этих беседах заключалась в следующем. Мир сходит с
ума. Эволюция человечества пошла в направлении, неприемлемом для нас. Мы не
способствуем этому направлению и сами не идем в нем. Возможно ли уклониться
от мощного потока мировой истории? Наше общество пронизано всеми пороками.
Мы не в силах противостоять этому, не в силах изменить общество. Жизнь в нем
причиняет страдания. Уйти из него невозможно. Раньше люди уходили из своего
общества и открывали новые страны, основывали новые общества в необжитых
ранее краях. Теперь это невозможно. Да и мы не хотим покидать наше общество
- мы все-таки сами суть продукт цивилизации. Возможно ли уйти из своего
общества, вызывающего отвращение, оставаясь одновременно в нем? В нашем
обществе индивид находился под контролем коллектива и властей. Есть ли
какая-то возможность выйти из-под этого контроля и создать в рамках большого
общества свое маленькое элитарное общество, независимое в каких-то
отношениях от большого? Как это сделать?
Мы образованные люди, мыслящие, творческие. Нам не безразлично многое
такое, к чему большинство населения равнодушно. Мы видим, что мировую сцену
вновь захватила сравнительно небольшая кучка людей. Массы населения и в
нашем обществе отстранены от активных ролей на сцене истории. Разговоры
насчет масс как решающей силы истории - обман и самообман. Это способ, при
помощи которого небольшая часть населения дурачит все население страны и
живет за его счет. Те, кто вырвался на активные роли в спектакле истории,
суть далеко не лучшие экземпляры рода человеческого и далеко не лучшие
образцы цивилизации. Они устраивают свои пошлые спектакли и навязывают их
нам. Видеть все это оскорбительно. Мы же все равно не участники этих
спектаклей. Мы в лучшем случае зрители или статисты. Так плюнем на них!
Затеем свои спектакли. Пусть маленькие. Пусть кустарные. Но свои. Такие, в
которых мы сами будем главными актерами. Не надо нам зрителей. Не надо
статистов. Мы [365] все играем самые главные роли. И играем их для самих
себя.
Моя идея была очень простая. Мы должны создать свое маленькое общество,
объединенное идеей какого-то дела. Члены общества регулярно встречаются,
обмениваются мыслями и информацией, обсуждают общие проблемы. В этом
миниатюрном обществе вырабатываются свои моральные и эстетические принципы,
свои критерии оценки явлений жизни, культуры, политики. Мой тогдашний друг и
ученик Г. Щедровицкий серьезно отнесся к этой идее и создал полулегальную
группу такого рода. Но из такого человеческого материала и на таком
интеллектуальном уровне, что получилась карикатура на мою идею. И я от нее
отказался. Многочисленные группки возникали в нашей среде постоянно, но они
даже в ничтожной мере не приближались к моему идеалу. Их участники
оставались полностью в рамках официального общества, практически живя как
обычные приспособленцы. Сама житейская практика разрушила мою идею
элитарного частичного общества внутри обычного общества как
бесперспективную. И я нашел для себя иное решение моей главной жизненной
проблемы на пути социального индивидуализма.

РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ
К концу хрущевского периода я построил свою систему правил жизни. Она
отвечала на вопрос, как должен жить я сам, а не на вопрос, как должны жить
другие люди. Я шел фактически и намеревался идти и впредь своим путем, что
бы по этому поводу ни думали и ни говорили другие. Иду, чего бы это мне ни
стоило. Иду, независимо от того, идут другие тем же путем или нет.
Я не собирался записывать и предавать гласности мою концепцию жизни.
Впоследствии я использовал ее в литературных произведениях, приписав
отдельные ее принципы литературным персонажам, причем не всегда
положительным персонажам и не всегда в положительном виде. Я думаю, что на
Западе мало кто понял основную направленность моего творчества. Западным
людям проблема, как жить в условиях коммунистического обще[366] ства,
кажется совсем не актуальной. К тому же проблемы такого рода принципиально
важны лишь для одиночек, а не для масс людей. Интеллектуальная жизнь Запада
ориентирована на массовое сознание, а не на исключительных одиночек. Даже
интеллектуальная элита здесь живет категориями и интересами массовой
культуры, так или иначе подвержена влиянию индустрии массового сознания.
Зная это, я никогда не рассчитывал на массовое понимание и признание моих
идей. Я стал включать элементы моей концепции жития в литературные
произведения просто из потребности очистить душу от накопившегося в ней
содержания, а не с целью обратить в свою веру потенциальных читателей.
Исторически случилось так, что в России возникло первое коммунистическое
общество. Здесь оно впервые в истории достигло зрелости и обнаружило свою
натуру. Волею обстоятельств я был обречен на то, чтобы оно стало моей
всепоглощающей страстью и всю жизнь думать о том, как жить в нем. Герой моей
книги "Иди на Голгофу" Иван Лаптев сформулировал эту проблему так: проблема
теперь заключается не в том, как построить земной рай, а в том, как жить в
этом раю.

[367]
XI. МОЕ ГОСУДАРСТВО
ФОРМУЛА ЖИЗНИ
Уже находясь в эмиграции, я высказал в одном из интервью формулу моей
жизни: "Я есть суверенное государство". Ее истолковали как проявление мании
величия и ассоциировали ее с известным заявлением французского короля
Людовика Четырнадцатого: "Государство - это я". Истолкование абсолютно
ложное. Король был на вершине социальной иерархии, я же - на ее низших
ступенях. Король обладал властью над миллионами подданных, я же вообще не
имел подчиненных, а если таковые появлялись, я тяготился ролью начальника,
игнорировал ее и скоро терял. Король отождествлял себя с государством из
многих миллионов граждан, я же объявлял себя государством, состоящим всего
из одного гражданина - из самого себя. Для короля его формула выражала его
положение абсолютного монарха. Моя же формула выражала намерение рядового
гражданина коммунистического общества завоевать и отстаивать личную свободу
и независимость в условиях господства общества и коллектива над индивидом.
Еще во время допроса на Лубянке в 1939 году я заявил, что добровольно не
позволю никому, даже самому Сталину, распоряжаться мною по своему произволу.
От этого мальчишеского заявления до моего заявления самому себе, что я есть
суверенное государство, прошла почти четверть века. Первое заявление
выражало эмоциональный и моральный протест против реальности сталинизма.
Второе же было формулировкой целой рациональной концепции. Первое было
проявлением отчаяния, второе - программой его преодоления. [368]
При моей склонности к коллективизму было не так-то легко встать на этот
путь. Я знал, что обрекал себя на судьбу одиночки. Но мысль о том, чего
может достичь одиночка в условиях, когда люди добиваются успеха лишь
группами и в группах, сыграла роль не столько предостережения, сколько
интригующей проблемы. Я отдавал себе отчет в том, что моя позиция есть лишь
индивидуальная защита от крайностей коллективизма, массовости, мафиозности,
идейного безумия и морального разложения, овладевшими миром.
Я не могу утверждать, что мой жизненный эксперимент удался полностью. Но
это не столь важно. Суть дела состоит не в том, чтобы создать свое личное
государство и жить в нем с душевным комфортом, а в том, чтобы стремиться к
этому, т. е. в самой попытке построения такого личного государства, пусть
эта попытка и кончается неудачей. Я отдавал себе отчет в том, что я затеял,
и не строил никаких иллюзий насчет успеха. Я знал, что пошел не просто
против отдельных людей, а против хода истории.
Мое намерение стать суверенным государством не осталось незамеченным.
Правда, мои коллеги и знакомые понятия не имели о масштабах моего замысла.
Если бы они об этом догадались, мой эксперимент закончился бы в самом
начале. Представьте себе муравья в огромном скоплении подобных себе
муравьев, который заявил бы о своем намерении создать свой индивидуальный
муравейник в рамках общего муравейника и начал бы это делать. Что сделали бы
с ним? Конечно, уничтожили бы. То же самое случилось бы и со мною.
Окружающие меня человеки-муравьи болезненно реагировали на все мои попытки
стать автономным государством-муравейником из одного человека. Человек,
выходящий из-под контроля коллектива и общества, воспринимается как угроза
существованию целого. Поэтому коммунистическое общество так нетерпимо по
отношению к независимым одиночкам. Причем это прежде всего есть реакция не
высших властей и карательных органов, а непосредственного окружения
индивида, уклоняющегося от общей нормы. Власти и карательные органы вступают
в силу тут в последнюю очередь.

[369]
ОТНОШЕНИЕ К ОБЩЕСТВУ
То общество, в котором я появился на свет и жил, как я говорил себе
тогда, было дано мне независимо от моей воли и желаний. Я его не создавал. И
я никогда не ставил перед собой задачу его разрушать. Я с ним считался как с
исторической данностью, как с эмпирическим фактом. Я не был его поклонником.
Но я не был и его противником. Мое отношение к нему было иного рода. Мне
много раз приходилось на Западе отвечать на вопрос моих читателей и
слушателей: я за коммунизм или против него, коммунист или антикоммунист. Я
отвечал, что я ни за и ни против, ни то и ни другое. И боюсь, что меня не
понимали или истолковывали мои слова как стремление уклониться от прямого
ответа. А между тем мой ответ был искренним и точным. Нельзя делить людей на
коммунистов и антикоммунистов, на сторонников коммунизма и его противников.
Есть множество людей, которым все эти явления безразличны, и они не
причисляют себя ни к той, ни к другой категории. Не всякая критика
коммунизма есть антикоммунизм. Не всякие положительные суждения о коммунизме
суть его апологетика. Не всякая критика Советского Союза есть антисоветизм,
как и не всякие похвалы в его адрес суть просоветизм. Но люди со слабо
развитыми логическими способностями, каких в мире большинство, склонны все
человечество делить на две категории: на тех, кто "за", и тех, кто "против".
Мое же отношение к советскому обществу было еще более сложным, чем
упомянутые выше три возможности (за, против, ни за и ни против). Я был
противником этого общества, но в качестве члена этого общества, не имеющего
желания его разрушать и даже причинять ему ущерб. Я был критиком коммунизма,
но не с позиций антикоммунизма, а совсем с иных, которые немыслимы в
обществе некоммунистическом. Просто вопрос о существовании коммунистического
социального строя, о его преобразовании и свержении никогда не был моей
проблемой. Я не был безразличен к советскому обществу, но я был безразличен
к проблемам, которые разделяют людей на просоветских и антисоветских, на
прокоммунистов и антикоммунистов. [370]
Я тогда говорил себе, что советское общество явилось воплощением в жизнь
многовековых чаяний страдающего человечества, реализацией лучших идеалов
лучших его представителей. Это и есть тот земной рай, о котором мечтали
веками. Никакого другого земного рая нет и не будет. Одно дело - прекрасные
идеалы, и другое дело - их реальность. В реальности появляется то, что
нельзя предусмотреть в идеалах. Идеалы возбуждают массы людей на
определенные действия. Но что получится в результате этих действий, зависит
прежде всего от объективных законов организации масс людей в большие
человеческие объединения. Людям остается лишь приспосабливаться к
объективным условиям своего объединения.
Коммунистический социальный строй в моей стране не есть уклонение от
неких социальных норм. Хотя в его возникновении сыграли свою роль
исторические случайности, он так или иначе выжил в труднейших условиях,
защитил себя в войне против сильнейшего врага и обнаружил огромные жизненные
потенции. В мире сейчас нет силы, способной его сокрушить. Он
распространяется по планете, заражая собою все человечество. Он растет и
внутри стран Запада из самых различных источников. Он имеет шансы жить
столетия, а может быть, и тысячелетия. Хотя он еще молод (с исторической
точки зрения), он уже обнаружил качества своей натуры и основные тенденции.
Я этот строй не принимаю в качестве моего идеала общественного устройства.
Но я не стремлюсь и к его уничтожению и к замене его каким-то другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82