Однажды я сказал по этому поводу, что если бы в наших отчетах о военных
успехах была бы хотя бы половина правды, то у немцев уже не должно было бы
остаться ни одного солдата, ни одного танка, ни одного самолета. О моем
высказывании донесли политруку, и я имел с ним неприятную беседу. В
результате мою кандидатуру на должность старшего летчика отклонили. Вместо
меня назначили только что прибывшего в полк неопытного летчика, который
успел стать комсоргом полка и кандидатом в члены партии. Я же был
беспартийным. Такого рода случаи, когда "тыловикам" отдавали предпочтение,
становились обычными. А что касается наград, то со мной произошел случай,
весьма характерный с этой точки зрения. В один из совершенно безопасных
боевых вылетов мне вместо стрелка посади[217] ли майора из политотдела
дивизии. Майору нужно было иметь в своем активе личное участие в боях, чтобы
получить высокую награду. Ко мне его посадили потому, что я считался самым
"мягким" (или "плавным") летчиком эскадрильи. Полет был фактически прогулкой
- мы бомбили какой-то мирный населенный пункт. Я решил проучить майора. Я
вел машину специально так, что его стало мутить. К тому же он перед вылетом
выпил для храбрости стопку водки. Он облевал всю кабину стрелка и фюзеляж
самолета. Когда мы приземлились, он чуть живой вылез из самолета и хотел
уйти, но я его заставил вымыть кабину и фюзеляж, угрожая пистолетом. Мне за
эту выходку дали двое суток ареста. А майора наградили орденом Красного
Знамени за участие в боях и "проявленную при этом храбрость". Кроме ареста,
я был наказан тем, что меня отстранили от очередной законной награды.
О том, до какой нелепости дошла наградная система, говорит хотя бы такой
факт. К нам в воздушную армию прибыла важная комиссия из Москвы. Я был
дежурным по полку, когда комиссия должна была прибыть к нам. Зная по опыту,
на что обычно обращают внимание в таких случаях, я мобилизовал всех людей,
не занятых на аэродроме, на уборку мусора в расположении полка и в
помещениях. Я попал, как говорится, в яблочко. В других полках комиссия
возмущалась именно захламленностью территории, окурками в помещениях, плохой
заправкой коек. В нашем полку она была потрясена порядком. За это ряд
старших офицеров полка был награжден орденами и медалями, а меня наградили
почетным оружием - немецким пистолетом "вальтер".

МОЯ НАТУРА
Хотя я вроде бы оторвался от прошлого, я не мог оторваться от своей
натуры. Она постоянно вылезала наружу в репликах, речах, экстравагантных
выходках.
Вместе с тем было общепризнано, что я лучше всех в полку занимался
политической подготовкой и знал марксистские тексты лучше самого политрука.
Когда политруку требовалось процитировать "Краткий курс истории [218] ВКП
(б)", он обращался ко мне, и я читал эти места наизусть. Но иногда я точный
текст забывал, особенно после пьянок. Тогда я импровизировал, причем всегда
так, что отличить мой бред от сталинского было невозможно. Политрук как-то
спросил меня, почему я вел себя так плохо, хотя был хорошо знаком с
марксизмом. Я ответил, что именно поэтому. Он сказал, что я опасный человек
и что за мной надо смотреть в оба. Но ему это не удалось. На нашем аэродроме
приземлился истребительный полк. Некоторое время мы жили вместе. Истребители
оказались еще более распущенными и анархичными, чем мы. Вечером на танцы они
приходили вдребезину пьяные и устраивали дебоши. Наш политрук однажды
приказал одному такому пьяному истребителю покинуть помещение и идти спать.
Тот вынул пистолет и пристрелил нашего замполита. В победоносной армии стали
замечаться признаки морально-психологического разложения.
Почему меня терпели? Во-первых, потому, что я был не один такой и даже не
худший. Были экземпляры и похуже меня. Во-вторых, была война, я
добросовестно выполнял обязанности "смертника". В-третьих, я никому не
становился поперек дороги, никому не мешал. В-четвертых, на мое поведение
смотрели как на мальчишество. Кто мог знать, что я был потенциальным автором
"Зияющих высот", если об этом не помышлял и я сам?!
Впрочем, в это время я сочинял много стихов. И начал задумываться над
тем, чтобы написать повесть или роман. И даже написал кое-что. Но рукописи
пропали при довольно комических обстоятельствах. Мы перебазировались с
одного аэродрома на другой. Личные вещи мы погрузили в бомболюки. На новом
аэродроме мы не успели разгрузиться, как нам подвесили внешние большие
бомбы, не влезавшие в люки, и сразу послали на задание. После обычной
бомбежки объекта нам с земли по радио приказали "продублировать аварийно".
Мы бомбы сбрасывали всегда с помощью электросбрасывателя. Иногда они
застревали в бомболюках. Это было опасно: при посадке бомбы могли вывалиться
и подорвать самолет. Чтобы этого не произошло, мы иногда открывали бомболюки
на всякий случай еще и механическими средствами - "аварийно". В этот раз нам
при[219] казали это сделать с земли. Я выполнил приказание, и мои личные
вещи, в том числе шинель, сапоги и рукописи, улетели в расположение
разбомбленного противника. Шинель и сапоги было жаль - это были
действительно большие ценности. О рукописях я даже не подумал. К тому же
хранить их было небезопасно. В то время, когда мы летали, дневальные и
дежурные по приказанию Особого отдела осматривали наши вещи. Рукописи мне
приходилось прятать, оставляя для осведомителей лишь то, в чем не было
ничего криминального.

ГЕРМАНИЯ
Германия ошеломила нас своим сказочным (сравнительно с нашей российской
нищетой) богатством. Миллионы советских людей вдруг увидели, что тот уровень
жизни, о каком они мечтали как о коммунистическом изобилии, уже был обычным
уровнем в Германии, а значит, так думали люди, и в других капиталистических
странах. Как мыльный пузырь, лопнул образ капиталистических стран,
создававшийся советской идеологией и пропагандой. Достойной насмешки стала
марксистская сказка об обществе изобилия в будущем. Еще более убогой стала
выглядеть российская убогость. Советские люди, придя в Германию, не увидели
того, как добывалось такое изобилие, какую цену люди тут платили за него.
Они видели лишь очевидные результаты - дома, дороги, одежду, обувь, посуду и
другие вещи, которые до сих пор являются предметом мечтаний и мерилом
богатства для советских людей. И то, что они видели, оказывало на них
гораздо более сильное влияние, чем слова идеологии и пропаганды об
эксплуатации и каторжном труде. И до сих пор советским людям Запад
представляется как общество изобилия материальных ценностей. До сих пор
советские люди игнорируют то, что за это изобилие западным людям приходится
платить высокую цену - цену, которую сами советские люди платить не хотят.
Миллионы советских людей вошли в Германию как победители. Массы населения
Германии бежали от советской армии, бросая все свое имущество. Это
усили[220] вало видимость богатства. Причем богатство это было доступно. Оно
рассматривалось как военные трофеи. Началось организованное и стихийное
разграбление брошенных ценностей. И не только брошенных.
Военнослужащие полка стали стремительно "обарахляться". За трофеями
снаряжались специальные машины и команды. Потом трофеи делились в полку в
соответствии с чинами и званиями. Началась оргия посылок в Советский Союз.
Опять-таки по нормам. Я категорически отказался участвовать в "обарахлении"
и в дележе трофеев. Я сказал себе, что, если даже под ногами у меня будут
валяться бриллианты, я не унижусь до того, чтобы нагнуться за ними. Я до сих
пор горжусь тем, что не взял в брошенных домах даже зубную щетку. Такое мое
поведение вызывало недовольство у прочих офицеров полка. Они чувствовали
себя грабителями, глядя на меня. Со мной имел длинный разговор новый
замполит полка, убеждая меня в том, что трофеи есть законная плата немцев за
ущерб, причиненный ими нашей стране. Я не оспаривал его мнение, но оставался
при своем. Я говорил, что не имею ничего против того, что наши солдаты и
офицеры подбирают вещи, брошенные немцами. Я лишь сам не хочу это делать
принципиально.
Подавляющее большинство солдат и офицеров нашей армии вообще не имели
возможности приобретать "трофеи" или получали ничтожные подачки. Грабежом
Германии занималось меньшинство. Но все равно этих "барахольщиков" было
много, и они влияли на общие настроения "барахольства" в армии. У нас в
полку было несколько таких хапуг. Их презирали. Настоящими грабителями,
однако, были офицеры, сержанты и солдаты частей, обслуживавших боевые части,
специальные трофейные команды, старшие офицеры и генералы. Многие грабили
очень практично, умело и со знанием дела. Они вывезли из Германии
действительно огромные ценности. Выше я упоминал об офицере, который
симулировал потерю ориентировки и стал адъютантом эскадрильи. После
окончания войны он сразу же демобилизовался из армии. Уехал он с двенадцатью
битком набитыми чемоданами. Не знаю, сумел он довезти их до дома или нет. Он
увозил вещи на первый взгляд бессмысленные, например швейные иголки и
копировальную бумагу для [221] пишущих машинок. Но в то время такие вещи
были дефицитом в России и стоили больших денег. Один из генералов нашей
армии, случайно напоровшийся на забытую мину и раненный в ноги, уехал в Союз
с двумя вагонами "барахла". В этом "барахле" были дорогие концертные рояли,
мотоциклы, зеркала, фарфоровая посуда, серебряные и золотые столовые
приборы, картины, рулоны мануфактуры, ящики вин. Уже находясь в резерве, я
познакомился с бывшим офицером трофейной команды. Он уезжал домой "налегке":
с мешочком драгоценностей.
У этого офицера сложилась забавная судьба. Он был летчиком-истребителем,
успешно летал, сбил несколько немецких самолетов, был награжден многими
орденами, был сбит и ранен, после госпиталя допущен к полетам лишь на
легкомоторных самолетах, стал летчиком связи при штабе корпуса. Однажды ему
надо было доставить политического генерала в штаб армии. Он спьяну потерял
ориентировку и сел на территорию, занятую немцами. Генерал вылез из
самолета. Летчик увидел немцев, бегущих к самолету. И генерал их увидел. Но
летчик не стал ждать, пока генерал влезет в кабину, дал газ и пошел на
взлет. Генерал успел схватиться за руль глубины. Схватился с такой силой,
что прорвал обшивку. Так с генералом на хвосте, то подпрыгивая на несколько
метров, то плюхаясь обратно на землю, самолет проскочил линию фронта.
Генерал все-таки выжил. Летчик оправдался тем, что все-таки спас генералу
жизнь. Из авиации его отчислили. И он через каких-то друзей устроился в
трофейную команду.
Германия поразила нас также обилием общедоступных женщин. Практически
доступны были все, начиная от двенадцатилетних девочек и кончая старухами.
Сейчас мне иногда приходится слышать, будто советская армия насиловала
немецких женщин.
В той мере, в какой мне была известна реальная ситуация, могу сказать,
что это утверждение абсурдно. Когда мы вошли в Германию, немецкие женщины
уже почти все были изнасилованы, если они вообще оказывали сопротивление. И
почти все были заражены венерическими болезнями. В нашей армии за
изнасилование судили военным трибуналом, а заболевших венерическими
болезнями [222] отправляли куда-то на принудительное лечение. Я видел
однажды эшелон, полностью набитый такими больными. Вагоны (конечно,
товарные) с больными сифилисом были заперты снаружи, окна были затянуты
колючей проволокой. В одной деревне нас распределили на ночлег по домам.
Хозяин дома, старик, вышел к нам и предложил в наше распоряжение дочь и
внучку. В руках у него был лист бумаги, в котором расписывались те, кто
пользовался его "гостеприимством". Немцы чувствовали себя соучастниками
Гитлера и виновными в том, что немецкая армия творила в Советском Союзе. Они
ожидали нечто подобное и со стороны советской армии. И готовы были услужить
чем угодно, и в первую очередь - женским телом. Надо сказать, что советские
солдаты эту возможность не упускали. Сколько из них заболело венерическими
болезнями, трудно сосчитать.
Моя служба на территории Германии началась с трагикомического случая. Я
мог объясняться по-немецки. Поэтому некоторые офицеры, желавшие завести
амурные дела с немками, обращались ко мне за помощью. В их числе оказался
тот самый майор из политотдела дивизии, о котором я уже упоминал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82