Выдавали ее читать только
по особому разрешению. Насколько мне известно, этот запрет сохранился вплоть
до выхода "Зияющих высот". Один из моих почитателей попытался в 1977 году
получить разрешение, но ему отказали.
Одна характерная деталь, связанная с диссертацией. Пока Сталин был жив, я
принципиально не хотел ссылаться на него, как это по обязанности делали все.
Мой научный руководитель не хотел выпускать главы диссертации на обсуждение
на кафедре из-за этого. После смерти Сталина сразу же прекратились ссылки на
него. Я из духа противоречия включил работу Сталина "О диалектическом и
историческом материализме" в список использованной мною литературы. Мой
научный руководитель на сей раз был категорически против. Стали[317] низм
пустил корни в души людей настолько глубоко, что сталинисты начали предавать
своего кумира сразу же. как только предательство становилось неопасным и
даже выгодным для них. Последующая история страны дала бесчисленные примеры
такого рода. Шут Хрущев, плясавший и кривлявшийся по приказу Сталина,
превратил критику Сталина в личное оскорбление и окарикатуривание
последнего.
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
В декабре 1954 года я был принят на работу в Институт философии Академии
наук СССР. Произошло это при довольно комичных обстоятельствах. В Институте
философии уже знали обо мне и о моей диссертации. Институтские монстры во
главе с Модржинской были категорически против принятия меня на работу в
институт. Модржинская специально приходила на факультет наводить обо мне
справки. Она сколотила целую группу с целью предотвратить мое поступление в
институт - у нее был нюх старой чекистки, она чуяла, что я - "не наш
человек". Так что никаких шансов поступить в Институт философии у меня не
было. Но вот однажды я присутствовал там на ученом совете, на котором
защищалась докторская диссертация. Диссертант, бывший сталинист, теперь
стал, как и многие другие бывшие сталинисты, антисталинистом. Меня это
возмутило. Я выступил и охарактеризовал поведение диссертанта как типичную
подлость. Я сказал тогда в заключение восточную пословицу: "Мертвого льва
может лягнуть даже осел". Директором института был Ц.А. Степанян, бывший
сталинист. Услышав мое выступление, особенно последнюю фразу, он молча вышел
из зала и отдал приказ зачислить меня в институт на должность
машинистки-стенографистки - это была единственная свободная ставка. Так я
попал в Институт философии АН СССР. Через несколько месяцев меня перевели в
младшие научные сотрудники.
Забавно, что со мной и на этот раз серьезно беседовали представители
райкома партии и "органов". Они тоже восприняли мое выступление как защиту
Сталина [318] и расценили его как противоречащее новой генеральной линии
партии. Важно было не то, что ты говорил по существу, а то, насколько
говоримое тобою соответствовало общей установке. Важно было не то, куда
именно шла масса людей, а то, чтобы и ты шел в ногу с нею. Еще в сталинские
годы рассказывали такой анекдот один старый большевик в пункте анкеты, в
котором спрашивалось, колебался ли он в проведении генеральной линии партии,
написал, что он колебался вместе с генеральной линией партии. Этот анекдот
рассказывали открыто, над ним открыто смеялись, но за это почему-то не
сажали.
АНТИСТАЛИНИСТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
Я пришел в Институт философии АН СССР в конце 1954 года, когда там уже
существовала влиятельная антисталинистская группа. Эта группа - явление,
характерное для того времени. Такого рода группы возникали тогда повсюду в
той или иной форме. Хотя они и не объединялись в единое антисталинистское
движение с четко сформулированными лозунгами, все же есть основания говорить
в данном случае о них как об элементах массового движения. Организационное
единство исключалось условиями коммунистического общества. Но оно и не
требовалось. Однообразие условий и проблем во всех подразделениях советского
общества тех лет обусловливало одинаковую направленность такого рода групп и
отдельных личностей.
У нас в институте антисталинистскую группу возглавлял В П. Доброхвалов -
личность, заслуживающая огромного уважения и памяти потомков. Заслуживающая,
но, увы, не удостоившаяся. По образованию Доброхвалов был биологом,
защитившим кандидатскую диссертацию еще до войны. Во время войны был
офицером, потом фронтовым журналистом, стал полковником. После войны работал
в газете "Красная Звезда". В институт попал как человек, интересующийся
философией естествознания. Он был человеком умным и мужественным. Вместе с
тем был опытным во всякого рода внутрипартийных делах. В группу Доброхвалова
вошли [319] молодые сотрудники и аспиранты. Мы в нем единодушно признали
своего лидера. Он действительно был прирожденным вождем сталинского периода.
Но его способности вождя оказались направленными в другую сторону - против
сталинизма.
Доброхвалов возглавлял борьбу против сталинистских монстров в течение
пяти лет. Надо сказать, что эта борьба была далеко не безопасной.
Прекратились массовые сталинские репрессии, но в ход пошли другие методы. В
отношении меня, например, с первого дня работы в институте была организована
настоящая травля. Мою диссертацию не утверждали. Мои статьи не печатали.
Редактор "Вопросов философии" Каммари заявил, что, пока он жив, ни одно мое
сочинение не будет нигде напечатано. Он сдержал слово. Печататься я начал
лишь после его смерти, причем сначала в Польше и Чехословакии и лишь затем у
себя дома. Нескольких молодых сотрудников уволили из института. Самого
Доброхвалова в конце концов выжили из института, испортив всякого рода
клеветническими измышлениями всю его последующую жизнь. Причем это сделали
"либералы" при поддержке сталинских монстров. Я восхищаюсь этим человеком и
пользуюсь случаем, чтобы воздать ему должное.
Тактика Доброхвалова заключалась в следующем расколоть сталинистских
идеологов и философов на две группы, вынуждая "левую" их часть, имевшую
формальную власть, бороться против "правой" части, имевшей фактическое
влияние в коллективах. Тактика эта полностью оправдала себя. В течение этих
пяти лет удалось добиться того, что из института уволили несколько десятков
наиболее гнусных сталинских монстров и на их место набрали молодых людей,
гораздо лучше образованных и более "либеральных" в своих воззрениях и
настроениях. Сталинским зубрам вроде Митина, Федосеева, Константинова,
Юдина, Иовчука, Степаняна и других навязали роль десталинизации советской
идеологии и философии.
Это были годы неутомимой и последовательной борьбы, выражавшейся в
тысячах мелочей. Наша институтская стенная газета стала органом и орудием
борьбы. Она приобрела широкую известность, не раз была при[320] чиной
больших скандалов, не раз обсуждалась на уровне партийных органов вплоть до
ЦК КПСС, не раз запрещалась. Вокруг газеты сложилась группа художников,
фельетонистов, поэтов. Выпуск стенгазеты превращался в праздничное событие.
Мы с Э. Ильенковым рисовали карикатуры, выдумывали подписи. Потом к нам
присоединились художники Б. Драгун и Е. Никитин. Великолепные сатирические
стихи сочинял Лев Плющ, бывший старший лейтенант. Жизнь его потом сложилась
печально. Он был одним из тех, кто послужил прообразом поэтов в моих книгах.
Несколько позднее в газете стал участвовать другой поэт Э. Соловьев, ставший
автором ряда книг по философии, имевших успех. Фельетоны для газеты писал
известный советский философ А. Гулыга. Он был долгое время редактором
газеты. Замечу между прочим, что газета играла в институте выдающуюся роль
вплоть до начала семидесятых годов. А в первые послесталинские годы ее роль
была особенно эффективной.
Другими формами нашей борьбы было участие в партийных собраниях,
заседаниях ученых советов и кафедр, в симпозиумах и конференциях. Почти все
они превращались в маленькие и порою серьезные битвы. Борьба шла за каждую
мелочь - за формулировки резолюций собраний, за кандидатуры в партийные
бюро, за премии, за рекомендации в печать книг или за отклонения.
Модржинскую, например, каждый раз кто-то выдвигал в партийное бюро
института, и каждый раз мы проваливали ее. Расширялись и умножались
философские учреждения. Стремительно росло число выпускников учебных
заведений. Они просто численно стали подавлять сталинистов, не говоря уж о
лучшей образованности и раскованности.
Как я уже говорил, после смерти Сталина мой антисталинизм потерял для
меня прежний смысл. То, что происходило в сталинские годы, вызывало у меня
протест, гнев, возмущение. А то, что стало происходить в послесталинские
годы, стало вызывать у меня презрение. Появилось осознанное стремление
выработать свой жизненный путь. Мое участие в институтской "фронде" стало
определяться просто качествами характера, дружескими отношениями,
сатирическим отношением к [321] философской среде и еще тем, что мой путь
временно совпал с путем послесталинских антисталинистов и либералов
преуспевающего хрущевизма.
БЫТ
Первый раз я женился в 1943 году. Это был случайный брак военного
времени. От этого брака у меня сын Валерий (родился в 1944 году), с которым
у меня были всегда хорошие отношения. Они и остаются такими до сих пор. Этот
брак расторгнут вскоре после войны. Вторично я женился в 1951 году на
девушке, с которой учился на одном курсе в университете. В 1954 году у нас
родилась дочь Тамара. Мы с трудом нашли комнату. Снимать комнату в советских
условиях - это совсем не то же самое, как снимать жилье в странах Запада.
Жильцы квартир, сдающие комнаты или части комнат (угол, койку), не
являются собственниками квартир и комнат, хотя и живут в них постоянно и
передают детям. Сдают они часть своей жилой площади практически нелегально.
И стоит это для людей с малой зарплатой очень дорого. С детьми пускают
неохотно. И весьма ограничивают в бытовом поведении. Жена имела право на
годичный отпуск, но за свой счет. Моя стипендия была мизерная. Приходилось
подрабатывать. В школах я уже не работал: преподавание логики и психологии в
школах после смерти Сталина отменили. Но теперь я мог подрабатывать более
легкими путями: вел занятия в вечернем университете марксизма-ленинизма,
рецензировал курсовые работы слушателей Высшей партийной школы, отвечал на
письма в журнале "Коммунист". Больше всего я заработал, помогая сочинить
диссертацию какому-то грузинскому чиновнику. Так что мы с грехом пополам
могли существовать. Через год жена стала получать на работе зарплату и
иногда гонорары за статьи. Мне в институте стали платить зарплату младшего
научного сотрудника. В 1956 году жене дали от работы комнату размером 8 кв.
м. Мы были счастливы. Я в моем институте не мог рассчитывать на получение
жилья: когда меня брали на работу, с меня взяли подписку, что я не буду
претендовать на это. В этой комнатушке мы прожили до 1961 года. [322]
Семейная жизнь по многим причинам не ладилась. Жена работала
журналисткой, много времени проводила в газете, часто дежурила по ночам и
разъезжала по стране. Дочь родилась больная - с дефектом ноги и
позвоночника. На меня обрушилось горе. Болезнь дочери сыграла в моей жизни
роль очень значительную. Вылечить ее во что бы то ни стало превратилось,
наряду с научными интересами на работе, на много лег в одну из главных
жизненных целей. Я должен был проводить с дочерью все свободное от работы
время, выходные дни, отпуска. Я разработал для нее свою систему лечения.
Научил ее плавать, скрыв от тренеров ее болезнь. Уже в десять лет она
принимала участие в серьезных спортивных соревнованиях и занимала призовые
места. Дома я сделал для нее ящик с песком, в котором она "ходила" каждый
день по нескольку раз, в общей сложности до часа. Несколько раз ездил с ней
дикарем в Крым, где заставлял ее часами плавать и ходить по песчаному берегу
моря иногда более десяти километров в день. Слово "дикарем" означает, что мы
обо всем должны были заботиться сами, в том числе должны были часами стоять
в очередях, чтобы поесть. Регулярно ходил с дочерью в туристические походы
по Подмосковью, таская на себе еду на несколько дней и ночуя в палатке. Все
это вырывало меня из нормальных общений с другими людьми, обрекало на
одиночество. Для меня это было мучительно, так как по натуре я всегда был
склонен к коллективистской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
по особому разрешению. Насколько мне известно, этот запрет сохранился вплоть
до выхода "Зияющих высот". Один из моих почитателей попытался в 1977 году
получить разрешение, но ему отказали.
Одна характерная деталь, связанная с диссертацией. Пока Сталин был жив, я
принципиально не хотел ссылаться на него, как это по обязанности делали все.
Мой научный руководитель не хотел выпускать главы диссертации на обсуждение
на кафедре из-за этого. После смерти Сталина сразу же прекратились ссылки на
него. Я из духа противоречия включил работу Сталина "О диалектическом и
историческом материализме" в список использованной мною литературы. Мой
научный руководитель на сей раз был категорически против. Стали[317] низм
пустил корни в души людей настолько глубоко, что сталинисты начали предавать
своего кумира сразу же. как только предательство становилось неопасным и
даже выгодным для них. Последующая история страны дала бесчисленные примеры
такого рода. Шут Хрущев, плясавший и кривлявшийся по приказу Сталина,
превратил критику Сталина в личное оскорбление и окарикатуривание
последнего.
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
В декабре 1954 года я был принят на работу в Институт философии Академии
наук СССР. Произошло это при довольно комичных обстоятельствах. В Институте
философии уже знали обо мне и о моей диссертации. Институтские монстры во
главе с Модржинской были категорически против принятия меня на работу в
институт. Модржинская специально приходила на факультет наводить обо мне
справки. Она сколотила целую группу с целью предотвратить мое поступление в
институт - у нее был нюх старой чекистки, она чуяла, что я - "не наш
человек". Так что никаких шансов поступить в Институт философии у меня не
было. Но вот однажды я присутствовал там на ученом совете, на котором
защищалась докторская диссертация. Диссертант, бывший сталинист, теперь
стал, как и многие другие бывшие сталинисты, антисталинистом. Меня это
возмутило. Я выступил и охарактеризовал поведение диссертанта как типичную
подлость. Я сказал тогда в заключение восточную пословицу: "Мертвого льва
может лягнуть даже осел". Директором института был Ц.А. Степанян, бывший
сталинист. Услышав мое выступление, особенно последнюю фразу, он молча вышел
из зала и отдал приказ зачислить меня в институт на должность
машинистки-стенографистки - это была единственная свободная ставка. Так я
попал в Институт философии АН СССР. Через несколько месяцев меня перевели в
младшие научные сотрудники.
Забавно, что со мной и на этот раз серьезно беседовали представители
райкома партии и "органов". Они тоже восприняли мое выступление как защиту
Сталина [318] и расценили его как противоречащее новой генеральной линии
партии. Важно было не то, что ты говорил по существу, а то, насколько
говоримое тобою соответствовало общей установке. Важно было не то, куда
именно шла масса людей, а то, чтобы и ты шел в ногу с нею. Еще в сталинские
годы рассказывали такой анекдот один старый большевик в пункте анкеты, в
котором спрашивалось, колебался ли он в проведении генеральной линии партии,
написал, что он колебался вместе с генеральной линией партии. Этот анекдот
рассказывали открыто, над ним открыто смеялись, но за это почему-то не
сажали.
АНТИСТАЛИНИСТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
Я пришел в Институт философии АН СССР в конце 1954 года, когда там уже
существовала влиятельная антисталинистская группа. Эта группа - явление,
характерное для того времени. Такого рода группы возникали тогда повсюду в
той или иной форме. Хотя они и не объединялись в единое антисталинистское
движение с четко сформулированными лозунгами, все же есть основания говорить
в данном случае о них как об элементах массового движения. Организационное
единство исключалось условиями коммунистического общества. Но оно и не
требовалось. Однообразие условий и проблем во всех подразделениях советского
общества тех лет обусловливало одинаковую направленность такого рода групп и
отдельных личностей.
У нас в институте антисталинистскую группу возглавлял В П. Доброхвалов -
личность, заслуживающая огромного уважения и памяти потомков. Заслуживающая,
но, увы, не удостоившаяся. По образованию Доброхвалов был биологом,
защитившим кандидатскую диссертацию еще до войны. Во время войны был
офицером, потом фронтовым журналистом, стал полковником. После войны работал
в газете "Красная Звезда". В институт попал как человек, интересующийся
философией естествознания. Он был человеком умным и мужественным. Вместе с
тем был опытным во всякого рода внутрипартийных делах. В группу Доброхвалова
вошли [319] молодые сотрудники и аспиранты. Мы в нем единодушно признали
своего лидера. Он действительно был прирожденным вождем сталинского периода.
Но его способности вождя оказались направленными в другую сторону - против
сталинизма.
Доброхвалов возглавлял борьбу против сталинистских монстров в течение
пяти лет. Надо сказать, что эта борьба была далеко не безопасной.
Прекратились массовые сталинские репрессии, но в ход пошли другие методы. В
отношении меня, например, с первого дня работы в институте была организована
настоящая травля. Мою диссертацию не утверждали. Мои статьи не печатали.
Редактор "Вопросов философии" Каммари заявил, что, пока он жив, ни одно мое
сочинение не будет нигде напечатано. Он сдержал слово. Печататься я начал
лишь после его смерти, причем сначала в Польше и Чехословакии и лишь затем у
себя дома. Нескольких молодых сотрудников уволили из института. Самого
Доброхвалова в конце концов выжили из института, испортив всякого рода
клеветническими измышлениями всю его последующую жизнь. Причем это сделали
"либералы" при поддержке сталинских монстров. Я восхищаюсь этим человеком и
пользуюсь случаем, чтобы воздать ему должное.
Тактика Доброхвалова заключалась в следующем расколоть сталинистских
идеологов и философов на две группы, вынуждая "левую" их часть, имевшую
формальную власть, бороться против "правой" части, имевшей фактическое
влияние в коллективах. Тактика эта полностью оправдала себя. В течение этих
пяти лет удалось добиться того, что из института уволили несколько десятков
наиболее гнусных сталинских монстров и на их место набрали молодых людей,
гораздо лучше образованных и более "либеральных" в своих воззрениях и
настроениях. Сталинским зубрам вроде Митина, Федосеева, Константинова,
Юдина, Иовчука, Степаняна и других навязали роль десталинизации советской
идеологии и философии.
Это были годы неутомимой и последовательной борьбы, выражавшейся в
тысячах мелочей. Наша институтская стенная газета стала органом и орудием
борьбы. Она приобрела широкую известность, не раз была при[320] чиной
больших скандалов, не раз обсуждалась на уровне партийных органов вплоть до
ЦК КПСС, не раз запрещалась. Вокруг газеты сложилась группа художников,
фельетонистов, поэтов. Выпуск стенгазеты превращался в праздничное событие.
Мы с Э. Ильенковым рисовали карикатуры, выдумывали подписи. Потом к нам
присоединились художники Б. Драгун и Е. Никитин. Великолепные сатирические
стихи сочинял Лев Плющ, бывший старший лейтенант. Жизнь его потом сложилась
печально. Он был одним из тех, кто послужил прообразом поэтов в моих книгах.
Несколько позднее в газете стал участвовать другой поэт Э. Соловьев, ставший
автором ряда книг по философии, имевших успех. Фельетоны для газеты писал
известный советский философ А. Гулыга. Он был долгое время редактором
газеты. Замечу между прочим, что газета играла в институте выдающуюся роль
вплоть до начала семидесятых годов. А в первые послесталинские годы ее роль
была особенно эффективной.
Другими формами нашей борьбы было участие в партийных собраниях,
заседаниях ученых советов и кафедр, в симпозиумах и конференциях. Почти все
они превращались в маленькие и порою серьезные битвы. Борьба шла за каждую
мелочь - за формулировки резолюций собраний, за кандидатуры в партийные
бюро, за премии, за рекомендации в печать книг или за отклонения.
Модржинскую, например, каждый раз кто-то выдвигал в партийное бюро
института, и каждый раз мы проваливали ее. Расширялись и умножались
философские учреждения. Стремительно росло число выпускников учебных
заведений. Они просто численно стали подавлять сталинистов, не говоря уж о
лучшей образованности и раскованности.
Как я уже говорил, после смерти Сталина мой антисталинизм потерял для
меня прежний смысл. То, что происходило в сталинские годы, вызывало у меня
протест, гнев, возмущение. А то, что стало происходить в послесталинские
годы, стало вызывать у меня презрение. Появилось осознанное стремление
выработать свой жизненный путь. Мое участие в институтской "фронде" стало
определяться просто качествами характера, дружескими отношениями,
сатирическим отношением к [321] философской среде и еще тем, что мой путь
временно совпал с путем послесталинских антисталинистов и либералов
преуспевающего хрущевизма.
БЫТ
Первый раз я женился в 1943 году. Это был случайный брак военного
времени. От этого брака у меня сын Валерий (родился в 1944 году), с которым
у меня были всегда хорошие отношения. Они и остаются такими до сих пор. Этот
брак расторгнут вскоре после войны. Вторично я женился в 1951 году на
девушке, с которой учился на одном курсе в университете. В 1954 году у нас
родилась дочь Тамара. Мы с трудом нашли комнату. Снимать комнату в советских
условиях - это совсем не то же самое, как снимать жилье в странах Запада.
Жильцы квартир, сдающие комнаты или части комнат (угол, койку), не
являются собственниками квартир и комнат, хотя и живут в них постоянно и
передают детям. Сдают они часть своей жилой площади практически нелегально.
И стоит это для людей с малой зарплатой очень дорого. С детьми пускают
неохотно. И весьма ограничивают в бытовом поведении. Жена имела право на
годичный отпуск, но за свой счет. Моя стипендия была мизерная. Приходилось
подрабатывать. В школах я уже не работал: преподавание логики и психологии в
школах после смерти Сталина отменили. Но теперь я мог подрабатывать более
легкими путями: вел занятия в вечернем университете марксизма-ленинизма,
рецензировал курсовые работы слушателей Высшей партийной школы, отвечал на
письма в журнале "Коммунист". Больше всего я заработал, помогая сочинить
диссертацию какому-то грузинскому чиновнику. Так что мы с грехом пополам
могли существовать. Через год жена стала получать на работе зарплату и
иногда гонорары за статьи. Мне в институте стали платить зарплату младшего
научного сотрудника. В 1956 году жене дали от работы комнату размером 8 кв.
м. Мы были счастливы. Я в моем институте не мог рассчитывать на получение
жилья: когда меня брали на работу, с меня взяли подписку, что я не буду
претендовать на это. В этой комнатушке мы прожили до 1961 года. [322]
Семейная жизнь по многим причинам не ладилась. Жена работала
журналисткой, много времени проводила в газете, часто дежурила по ночам и
разъезжала по стране. Дочь родилась больная - с дефектом ноги и
позвоночника. На меня обрушилось горе. Болезнь дочери сыграла в моей жизни
роль очень значительную. Вылечить ее во что бы то ни стало превратилось,
наряду с научными интересами на работе, на много лег в одну из главных
жизненных целей. Я должен был проводить с дочерью все свободное от работы
время, выходные дни, отпуска. Я разработал для нее свою систему лечения.
Научил ее плавать, скрыв от тренеров ее болезнь. Уже в десять лет она
принимала участие в серьезных спортивных соревнованиях и занимала призовые
места. Дома я сделал для нее ящик с песком, в котором она "ходила" каждый
день по нескольку раз, в общей сложности до часа. Несколько раз ездил с ней
дикарем в Крым, где заставлял ее часами плавать и ходить по песчаному берегу
моря иногда более десяти километров в день. Слово "дикарем" означает, что мы
обо всем должны были заботиться сами, в том числе должны были часами стоять
в очередях, чтобы поесть. Регулярно ходил с дочерью в туристические походы
по Подмосковью, таская на себе еду на несколько дней и ночуя в палатке. Все
это вырывало меня из нормальных общений с другими людьми, обрекало на
одиночество. Для меня это было мучительно, так как по натуре я всегда был
склонен к коллективистской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82