Так что если строго следовать тому, что застряло в
памяти, то объективная картина жизни не может получиться даже при наличии
искреннего намерения быть объективным. Потому систематизированный анализ
прошлого с точки зрения конечных результатов жизни мне представляется более
надежным средством объективности, чем фрагментарное припоминание
разрозненных деталей потока жизни.
Кроме того, у меня есть и принципиальное соображение относительно отбора
фактов личной жизни для предания их гласности. Оценка фактов жизни как
значительных или незначительных зависит не столько от того, какую роль они
на самом деле сыграли в жизни автора, сколько от того, какой вес им
придается общественным мнением в нынешней ситуации. Если автор поддается
влиянию общественного мнения, он так или иначе вынуждается на путь создания
ложной картины своей собственной жизни. Например, я очень рано стал
антисталинистом. Разумеется, мне было кое-что известно о сталинских
репрессиях в то время. Но не так уж много. Основная информация об этом стала
доступной лишь в послесталинские годы, когда мой антисталинизм потерял для
меня смысл. Зная, какое значение сейчас придается этим репрессиям в
описаниях советской истории и советского общества, я мог бы на эту тему
написать много десятков страниц. И тогда для читателей мой антисталинизм
сегодня показался бы совершенно обоснованным, само собой разумеющимся. Но
это была бы грубая историческая ложь. В формировании моего антисталинизма
факты репрессий не играли почти никакой роли. Я был сам подвергнут репрессии
за мой антисталинизм, сложившийся совсем по другим причинам. Те гонения,
которым я подвергался за мой антисталинизм, не добавили абсолютно ничего
нового в мои умонастроения. Более того, я не воспринимал их как
несправедливость. Факты личной жизни, способствовавшие формированию моих
антисталинистских умонастроений, в глазах современного общественного мнения
выглядели бы настолько ничтожными, что упоминание о них вызвало бы лишь
недоверие и насмешку. Кто, например, примет всерьез то, что моя фамилия -
Зиновьев - внесла свою долю в это. Меня за нее в детской среде постоянно
называли [8] "врагом народа", вынуждая уже в детских играх на роль человека,
противостоящего коллективу и всему обществу. В реальной истории порою
огромные причины проявляются в ничтожных фактах, а грандиозные факты
проявляют ничтожные причины.
ОТНОШЕНИЕ К БУМАГАМ
Я никогда не вел дневников и не хранил личных документов, кроме самых
необходимых. Порою я оказывался в ситуациях, когда касающиеся меня документы
исчезали или мне самому приходилось уничтожать их или фальсифицировать,
чтобы уцелеть. Я не был уверен в том, что проживу достаточно долго. Было
несколько случаев, когда моя жизнь могла оборваться помимо моей воли. Да я и
сам не раз задумывался над тем, чтобы покончить с жизнью, становившейся
тогда невыносимо тяжелой и терявшей всякую ценность. Мне тогда грезилась
мрачная картина, как после моей смерти чужие люди выбрасывают на помойку
оставшийся от меня бумажный хлам, и эта картина удерживала меня от
накопления бумаг всякого рода. К тому же мне время от времени приходилось
уничтожать накапливавшиеся рукописи в интересах самосохранения. Тот архив,
который все-таки образовался у меня в Москве, был главным образом научного и
литературного характера. Он частично пропал, частично попал в лапы органов
государственной безопасности, частично оказался так хорошо спрятанным, что я
лишился доступа к нему.
Моя жизнь складывалась так, что я чуть ли не до пятидесяти лет не имел не
то что своего рабочего кабинета, но даже письменного стола. Принцип "все мое
ношу с собой" был для меня не фигуральным латинским изречением, а
практическим правилом жизни. Я воспринимал свою жизнь как непрерывный поход.
Каждая вещь, которая мне не казалась жизненно необходимой, действовала на
меня как излишний груз, и я безжалостно расставался с нею. Это целиком и
полностью относилось и к бумагам. Порою это даже принимало патологические
формы. Однажды я был в гостях у моего знакомого, опубликовавшего несколько
статей и брошюру по социологии. Он мне показал шкафы, битком набитые
документальными материалами, которые [9] он собирал в течение многих лет и
на основе обобщения которых сочинил свои статьи и брошюру. Вернувшись домой,
я уничтожил до последнего листочка все те материалы, которые я собирал,
работая над своей социологической теорией. На другой день я пожалел об этом:
кое-какие материалы пришлось добывать заново, причем уже с гораздо большими
усилиями.
При написании этой книги я использовал свою память и мои собственные
опубликованные сочинения, написанные точно так же по памяти. Публикуя их, я
никогда не претендовал на то, чтобы занять какое-то место в бесчисленной
армии советологов, политологов, социологов и прочих лиц, так или иначе
занятых проблемами советского общества и вообще коммунизма. Я просто сообщал
моим потенциальным читателям то, что мне в течение моей жизни удалось лично
узнать о советском обществе и коммунизме, наблюдая и изучая его
непосредственно, как эмпирически данное явление. Поэтому в моих книгах и
статьях полностью отсутствует то, что в науке принято называть "научным
аппаратом" и что должно свидетельствовать об эрудиции и компетентности
автора. Я это делал не из пренебрежения к другим авторам, писавшим на темы о
коммунизме, а просто в силу условий моей жизни и работы, далеко не
благоприятных для научного педантизма. Я просто не имел возможности
обзавестись таким "научным аппаратом". Да он мне и не требовался. Во время
жизни в России материал для наблюдения был в изобилии перед моими глазами.
Работы других авторов, которые мне приходилось читать, ничего не давали мне
для понимания этого материала или даже мешали, отвлекая внимание в
направлении проблем, чуждых изучавшемуся мною материалу.
В этой книге точно так же будут отсутствовать ссылки на источники и
документы, обычные в мемуарной литературе. Это, конечно, большой недостаток
книги. Но я, к сожалению, не мог его избежать. Я не смог даже
воспользоваться теми, касающимися меня материалами, которые появлялись в
западной прессе. Ко мне приходила лишь часть из них, а я не прилагал усилий
к тому, чтобы приобретать другие. На обработку их потребовалось бы время,
какого у меня не было. К тому же мое собственное понимание мотивов и
характера моей дея[10] тельности лишь в исключительных случаях и лишь
отчасти совпадало с тем, как об этом писали мои критики. А вступать в
самозащитную полемику с ними было бы равносильно тому, чтобы заново
переписать мои книги: яснее и проще писать я уже не способен.
В ГЛУБИНЕ И ЗА КУЛИСАМИ ИСТОРИИ
Моя жизнь не годится для обычных мемуаров еще и по той причине, что я
никогда не занимал высоких постов. Когда мне предоставлялась возможность
подняться хотя бы на одну ступеньку иерархической лестницы, я отказывался от
этого сам или меня сбрасывали с нее вниз, видя во мне отсутствие некоей
субстанции власти или наличие чего-то ей противоположного. В армии меня
избегали повышать в должности, так как я подавал команды, как "гнилой
интеллигент" (так оценил мое командование командир полка), хотя в других
отношениях я был образцовым солдатом и офицером. Во мне все противилось
тому, чтобы навязывать свою волю другим. Я не мог наказывать провинившихся
подчиненных, скрывал их проступки и часто делал за них сам то, что они были
обязаны делать. Я согласился стать заведующим кафедрой в университете лишь
на том условии, что всеми административными делами будет заниматься мой
заместитель. Я вздохнул с облегчением, когда меня освободили от этой
должности. В начале войны случайно получилось так, что меня вытолкнули на
роль командира отряда из нескольких десятков человек. Это произошло потому,
что я был единственным, кто не снял знаки отличия командира (я был
сержантом). Я чувствовал себя прекрасно, пока надо было решить "шахматную"
задачу, т. е. наилучшим образом выполнять задание - выбить немцев с
территории, где находилась база горючего, и поджечь эту базу. После
выполнения задания инициативой овладел какой-то ловкий проходимец, и я не
стал с ним конкурировать. Очевидно, мой индивидуализм с самого начала жизни
был настолько глубоким, что исключал стремление к подчинению других людей.
Я всегда был образцовым учащимся, служащим и работником не из желания
повысить мою социальную по[11] зицию, а из повышенного чувства собственного
достоинства. Последнее проявлялось не только в позитивной, но и в негативной
форме, например в бешеных вспышках, когда кто-нибудь пытался меня унизить
или навязать мне свою волю, не связанную со служебными обязанностями или
превышающую меру деловых отношений. Эту черту моего характера замечали сразу
и избегали повышать и вообще как-то улучшать мой социальный статус.
Мои встречи с историческими личностями либо не состоялись совсем, либо
были до анекдотичности короткими. О Ленине я узнал, когда его уже не было на
свете. О Сталине я узнал рано. К семнадцати годам у меня созрело страстное
желание повидаться с ним, но с целью выстрелить или бросить бомбу в него. Но
наша встреча не состоялась по причинам чисто технического порядка: не было
пистолета и не было бомбы, а минимальное расстояние до Сталина, на которое я
мог быть допущен, исключало возможность использования пистолета и бомбы,
если бы они были. Уже после войны маршал Ворошилов пожал мне руку среди
других офицеров, случайно оказавшихся на его пути. Мое лицо показалось ему
знакомым, и он спросил меня, где мы встречались раньше. Я ответил, что мы
вместе служили в Первой Конной армии в Гражданскую войну. Маршал сказал мне,
что я - молодец, и велел и дальше служить так же. За эту шутку я получил
пять суток ареста.
После демобилизации из армии я как-то помогал отцу красить здание
ипподрома. Ипподром посетил другой маршал (как видите, мне везло на
маршалов) - Буденный, заведовавший всем, что было так или иначе связано с
лошадьми. Он тоже жал мне руку среди прочих маляров. И ему тоже мое лицо
показалось знакомым. Я сказал, что до войны служил в такой-то кавалерийской
дивизии, которую Буденный тогда посетил. И это было правдой. И этот маршал
тоже сказал мне, что я - молодец, и велел и дальше служить так же. Маршал
приказал выдать нам, малярам, водки. Выпив даровую водку, маляры добавили
еще от себя. Мы с отцом в оргии не участвовали, и это нас спасло. Упившись
до потери чувств, маляры устроили пожар. Здание ипподрома сгорело дотла.
Виновных судили. На месте сгоревшего деревянного здания построили новое в
духе "архитектурных излишеств" сталинской эпохи.
[12]
П. МИР
НАЧАЛО МИРА
Однажды вечером я проходил по улице Дзержинского мимо главного здания КГБ
и чуть было не налетел на Ю.В. Андропова - его охрана почему-то проглядела
меня. Андропов в испуге спрятался в свою машину. А меня потом несколько
часов с пристрастием допрашивали, кто я такой и с какой целью оказался в
этом месте. Один из близких людей Андропова рассказал мне уже после
опубликования "Зияющих высот" и "Светлого будущего", будто Андропов читал и
перечитывал мои книги и будто благодаря ему меня не посадили на двенадцать
лет (семь лет лагерей и пять лет ссылки), на чем якобы настаивал Суслов. Я
допускаю такую возможность. Но я не усматриваю проявления гуманизма в том,
что меня выбросили из страны и вычеркнули мое имя из советской науки и
литературы.
Трижды встречался с Молотовым. После его падения, конечно. Один раз я
стоял с ним рядом в очереди за молоком в продуктовом магазине на улице
Волхонка, где находился мой институт. Другой раз сидел неподалеку от него в
профессорском зале Библиотеки имени Ленина. Третий раз стоял в коридоре в
группе других читателей, разговаривавших с ним. Разговор мне показался
банальным и скучным. Я в нем участия не принял. И вообще я заметил, что
лица, потерявшие свои прежние высокие позиции, становятся чрезвычайно
серыми, пустыми, скучными. Вернее, не становятся таковыми, а обнаруживают
себя в качестве таковых. Вот, пожалуй, самые значительные мои встречи с
сильными мира [13] сего, которыми я могу похвастаться. Были и другие встречи
но менее значительные, чем эти.
Я нисколько не жалею о том, что не был близок с "королями" советского
общества и не был вхож в их дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
памяти, то объективная картина жизни не может получиться даже при наличии
искреннего намерения быть объективным. Потому систематизированный анализ
прошлого с точки зрения конечных результатов жизни мне представляется более
надежным средством объективности, чем фрагментарное припоминание
разрозненных деталей потока жизни.
Кроме того, у меня есть и принципиальное соображение относительно отбора
фактов личной жизни для предания их гласности. Оценка фактов жизни как
значительных или незначительных зависит не столько от того, какую роль они
на самом деле сыграли в жизни автора, сколько от того, какой вес им
придается общественным мнением в нынешней ситуации. Если автор поддается
влиянию общественного мнения, он так или иначе вынуждается на путь создания
ложной картины своей собственной жизни. Например, я очень рано стал
антисталинистом. Разумеется, мне было кое-что известно о сталинских
репрессиях в то время. Но не так уж много. Основная информация об этом стала
доступной лишь в послесталинские годы, когда мой антисталинизм потерял для
меня смысл. Зная, какое значение сейчас придается этим репрессиям в
описаниях советской истории и советского общества, я мог бы на эту тему
написать много десятков страниц. И тогда для читателей мой антисталинизм
сегодня показался бы совершенно обоснованным, само собой разумеющимся. Но
это была бы грубая историческая ложь. В формировании моего антисталинизма
факты репрессий не играли почти никакой роли. Я был сам подвергнут репрессии
за мой антисталинизм, сложившийся совсем по другим причинам. Те гонения,
которым я подвергался за мой антисталинизм, не добавили абсолютно ничего
нового в мои умонастроения. Более того, я не воспринимал их как
несправедливость. Факты личной жизни, способствовавшие формированию моих
антисталинистских умонастроений, в глазах современного общественного мнения
выглядели бы настолько ничтожными, что упоминание о них вызвало бы лишь
недоверие и насмешку. Кто, например, примет всерьез то, что моя фамилия -
Зиновьев - внесла свою долю в это. Меня за нее в детской среде постоянно
называли [8] "врагом народа", вынуждая уже в детских играх на роль человека,
противостоящего коллективу и всему обществу. В реальной истории порою
огромные причины проявляются в ничтожных фактах, а грандиозные факты
проявляют ничтожные причины.
ОТНОШЕНИЕ К БУМАГАМ
Я никогда не вел дневников и не хранил личных документов, кроме самых
необходимых. Порою я оказывался в ситуациях, когда касающиеся меня документы
исчезали или мне самому приходилось уничтожать их или фальсифицировать,
чтобы уцелеть. Я не был уверен в том, что проживу достаточно долго. Было
несколько случаев, когда моя жизнь могла оборваться помимо моей воли. Да я и
сам не раз задумывался над тем, чтобы покончить с жизнью, становившейся
тогда невыносимо тяжелой и терявшей всякую ценность. Мне тогда грезилась
мрачная картина, как после моей смерти чужие люди выбрасывают на помойку
оставшийся от меня бумажный хлам, и эта картина удерживала меня от
накопления бумаг всякого рода. К тому же мне время от времени приходилось
уничтожать накапливавшиеся рукописи в интересах самосохранения. Тот архив,
который все-таки образовался у меня в Москве, был главным образом научного и
литературного характера. Он частично пропал, частично попал в лапы органов
государственной безопасности, частично оказался так хорошо спрятанным, что я
лишился доступа к нему.
Моя жизнь складывалась так, что я чуть ли не до пятидесяти лет не имел не
то что своего рабочего кабинета, но даже письменного стола. Принцип "все мое
ношу с собой" был для меня не фигуральным латинским изречением, а
практическим правилом жизни. Я воспринимал свою жизнь как непрерывный поход.
Каждая вещь, которая мне не казалась жизненно необходимой, действовала на
меня как излишний груз, и я безжалостно расставался с нею. Это целиком и
полностью относилось и к бумагам. Порою это даже принимало патологические
формы. Однажды я был в гостях у моего знакомого, опубликовавшего несколько
статей и брошюру по социологии. Он мне показал шкафы, битком набитые
документальными материалами, которые [9] он собирал в течение многих лет и
на основе обобщения которых сочинил свои статьи и брошюру. Вернувшись домой,
я уничтожил до последнего листочка все те материалы, которые я собирал,
работая над своей социологической теорией. На другой день я пожалел об этом:
кое-какие материалы пришлось добывать заново, причем уже с гораздо большими
усилиями.
При написании этой книги я использовал свою память и мои собственные
опубликованные сочинения, написанные точно так же по памяти. Публикуя их, я
никогда не претендовал на то, чтобы занять какое-то место в бесчисленной
армии советологов, политологов, социологов и прочих лиц, так или иначе
занятых проблемами советского общества и вообще коммунизма. Я просто сообщал
моим потенциальным читателям то, что мне в течение моей жизни удалось лично
узнать о советском обществе и коммунизме, наблюдая и изучая его
непосредственно, как эмпирически данное явление. Поэтому в моих книгах и
статьях полностью отсутствует то, что в науке принято называть "научным
аппаратом" и что должно свидетельствовать об эрудиции и компетентности
автора. Я это делал не из пренебрежения к другим авторам, писавшим на темы о
коммунизме, а просто в силу условий моей жизни и работы, далеко не
благоприятных для научного педантизма. Я просто не имел возможности
обзавестись таким "научным аппаратом". Да он мне и не требовался. Во время
жизни в России материал для наблюдения был в изобилии перед моими глазами.
Работы других авторов, которые мне приходилось читать, ничего не давали мне
для понимания этого материала или даже мешали, отвлекая внимание в
направлении проблем, чуждых изучавшемуся мною материалу.
В этой книге точно так же будут отсутствовать ссылки на источники и
документы, обычные в мемуарной литературе. Это, конечно, большой недостаток
книги. Но я, к сожалению, не мог его избежать. Я не смог даже
воспользоваться теми, касающимися меня материалами, которые появлялись в
западной прессе. Ко мне приходила лишь часть из них, а я не прилагал усилий
к тому, чтобы приобретать другие. На обработку их потребовалось бы время,
какого у меня не было. К тому же мое собственное понимание мотивов и
характера моей дея[10] тельности лишь в исключительных случаях и лишь
отчасти совпадало с тем, как об этом писали мои критики. А вступать в
самозащитную полемику с ними было бы равносильно тому, чтобы заново
переписать мои книги: яснее и проще писать я уже не способен.
В ГЛУБИНЕ И ЗА КУЛИСАМИ ИСТОРИИ
Моя жизнь не годится для обычных мемуаров еще и по той причине, что я
никогда не занимал высоких постов. Когда мне предоставлялась возможность
подняться хотя бы на одну ступеньку иерархической лестницы, я отказывался от
этого сам или меня сбрасывали с нее вниз, видя во мне отсутствие некоей
субстанции власти или наличие чего-то ей противоположного. В армии меня
избегали повышать в должности, так как я подавал команды, как "гнилой
интеллигент" (так оценил мое командование командир полка), хотя в других
отношениях я был образцовым солдатом и офицером. Во мне все противилось
тому, чтобы навязывать свою волю другим. Я не мог наказывать провинившихся
подчиненных, скрывал их проступки и часто делал за них сам то, что они были
обязаны делать. Я согласился стать заведующим кафедрой в университете лишь
на том условии, что всеми административными делами будет заниматься мой
заместитель. Я вздохнул с облегчением, когда меня освободили от этой
должности. В начале войны случайно получилось так, что меня вытолкнули на
роль командира отряда из нескольких десятков человек. Это произошло потому,
что я был единственным, кто не снял знаки отличия командира (я был
сержантом). Я чувствовал себя прекрасно, пока надо было решить "шахматную"
задачу, т. е. наилучшим образом выполнять задание - выбить немцев с
территории, где находилась база горючего, и поджечь эту базу. После
выполнения задания инициативой овладел какой-то ловкий проходимец, и я не
стал с ним конкурировать. Очевидно, мой индивидуализм с самого начала жизни
был настолько глубоким, что исключал стремление к подчинению других людей.
Я всегда был образцовым учащимся, служащим и работником не из желания
повысить мою социальную по[11] зицию, а из повышенного чувства собственного
достоинства. Последнее проявлялось не только в позитивной, но и в негативной
форме, например в бешеных вспышках, когда кто-нибудь пытался меня унизить
или навязать мне свою волю, не связанную со служебными обязанностями или
превышающую меру деловых отношений. Эту черту моего характера замечали сразу
и избегали повышать и вообще как-то улучшать мой социальный статус.
Мои встречи с историческими личностями либо не состоялись совсем, либо
были до анекдотичности короткими. О Ленине я узнал, когда его уже не было на
свете. О Сталине я узнал рано. К семнадцати годам у меня созрело страстное
желание повидаться с ним, но с целью выстрелить или бросить бомбу в него. Но
наша встреча не состоялась по причинам чисто технического порядка: не было
пистолета и не было бомбы, а минимальное расстояние до Сталина, на которое я
мог быть допущен, исключало возможность использования пистолета и бомбы,
если бы они были. Уже после войны маршал Ворошилов пожал мне руку среди
других офицеров, случайно оказавшихся на его пути. Мое лицо показалось ему
знакомым, и он спросил меня, где мы встречались раньше. Я ответил, что мы
вместе служили в Первой Конной армии в Гражданскую войну. Маршал сказал мне,
что я - молодец, и велел и дальше служить так же. За эту шутку я получил
пять суток ареста.
После демобилизации из армии я как-то помогал отцу красить здание
ипподрома. Ипподром посетил другой маршал (как видите, мне везло на
маршалов) - Буденный, заведовавший всем, что было так или иначе связано с
лошадьми. Он тоже жал мне руку среди прочих маляров. И ему тоже мое лицо
показалось знакомым. Я сказал, что до войны служил в такой-то кавалерийской
дивизии, которую Буденный тогда посетил. И это было правдой. И этот маршал
тоже сказал мне, что я - молодец, и велел и дальше служить так же. Маршал
приказал выдать нам, малярам, водки. Выпив даровую водку, маляры добавили
еще от себя. Мы с отцом в оргии не участвовали, и это нас спасло. Упившись
до потери чувств, маляры устроили пожар. Здание ипподрома сгорело дотла.
Виновных судили. На месте сгоревшего деревянного здания построили новое в
духе "архитектурных излишеств" сталинской эпохи.
[12]
П. МИР
НАЧАЛО МИРА
Однажды вечером я проходил по улице Дзержинского мимо главного здания КГБ
и чуть было не налетел на Ю.В. Андропова - его охрана почему-то проглядела
меня. Андропов в испуге спрятался в свою машину. А меня потом несколько
часов с пристрастием допрашивали, кто я такой и с какой целью оказался в
этом месте. Один из близких людей Андропова рассказал мне уже после
опубликования "Зияющих высот" и "Светлого будущего", будто Андропов читал и
перечитывал мои книги и будто благодаря ему меня не посадили на двенадцать
лет (семь лет лагерей и пять лет ссылки), на чем якобы настаивал Суслов. Я
допускаю такую возможность. Но я не усматриваю проявления гуманизма в том,
что меня выбросили из страны и вычеркнули мое имя из советской науки и
литературы.
Трижды встречался с Молотовым. После его падения, конечно. Один раз я
стоял с ним рядом в очереди за молоком в продуктовом магазине на улице
Волхонка, где находился мой институт. Другой раз сидел неподалеку от него в
профессорском зале Библиотеки имени Ленина. Третий раз стоял в коридоре в
группе других читателей, разговаривавших с ним. Разговор мне показался
банальным и скучным. Я в нем участия не принял. И вообще я заметил, что
лица, потерявшие свои прежние высокие позиции, становятся чрезвычайно
серыми, пустыми, скучными. Вернее, не становятся таковыми, а обнаруживают
себя в качестве таковых. Вот, пожалуй, самые значительные мои встречи с
сильными мира [13] сего, которыми я могу похвастаться. Были и другие встречи
но менее значительные, чем эти.
Я нисколько не жалею о том, что не был близок с "королями" советского
общества и не был вхож в их дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82