Отдельная койка с чистыми простынями, утоляющая голод
еда, одежда без дыр и заплат были для меня мечтой. К духовным богатствам,
накопленным человечеством, я, как казалось мне, имел неограниченный доступ.
Эти богатства представлялись мне прежде всего в виде общественных
библиотек.. Не имея у себя дома ни единого тома, я "пожирал" книги в
огромном количестве, беря их в библиотеке и у знакомых.
Я любил всякую работу и выполнял ее с самоотверженностью и азартом. Я
чувствовал в себе силы и способности к самой различной деятельности, быстро
обучался и работал лучше других. Мне доставляло удовольствие то, что
окружающие видели это.
Я чувствовал себя неловко, когда меня хвалили взрослые вслух, и стеснялся
этого. Мне было достаточно того, что другие видят, на что я способен, что я
не трус, что я не ябеда, что я надежный товарищ, короче говоря - самый
подходящий человек для коммунистического коллектива. Естественно, я создавал
для себя такой идеал общества, который лучше всего соответствовал мне
самому. Должен признаться, что и теперь, прожив жизнь и испытав все
возможные разочарования, я все же сохранил мое юношеское желание прожить
жизнь в том идеальном коммунистическом обществе. И лучшими моментами моей
жизни были такие, когда мне доводилось быть в коллективах, приближавшихся в
какой-то мере и на какой-то срок к моему юношескому идеалу, и в которых я
имел возможность проявить свои личные качества очевидным для окружающих
образом.
Я был рожден для того, чтобы стать образцовым гражданином идеального
коммунистического общества. И именно поэтому у меня вызвали протест реальные
люди реального коммунистического общества. Я с детства стал замечать, что в
реальности люди стремятся получить как можно больше благ в личное
пользование с наименьшими усилиями и что справедливая оценка качеств
человека и его деятельности имеет место лишь в [359] порядке исключения и в
очень узких пределах. Мои качества идеального коммуниста стали приносить мне
лишь неприятности и огорчения.
В семнадцать лет я сделал для себя величайшее открытие моей
предшествующей жизни, суть которого заключалась в следующем. Никогда не
существовало и никогда не будет существовать общество всеобщего
благополучия, равенства, свободы, братства и справедливости.
Коммунистическое общество не есть исключение на этот счет. И в нем неизбежны
неравенство людей, насилие, вражда, несправедливость и многое другое, что
советская идеология приписывала лишь антагонистическим обществам прошлого. К
такому выводу я пришел, наблюдая реальность, изучая марксизм и читая более
серьезно философские и социологические сочинения немарксистских авторов
прошлого. Думаю, что марксизм тут сыграл свою роль в смысле провоцирования
во мне духа противоречия. Я не знаю ни одного марксистского утверждения
относительно коммунистического общества, которое тогда не вызывало бы у меня
сомнения.
Мой наивный коммунистический идеал не исчез совсем. Он остался
романтической и несбыточной мечтой, но где-то на самом заднем плане
самосознания. Его место заняла странная комбинация трезвого реализма,
отчаяния, бунтарства, стремления к саморазрушению. Критическое отношение к
реальности и к любым идеалам переустройства общества стало доминирующим в
моих умонастроениях. Дух разоблачительства, скептизма и насмешки завладел
моими мыслями и чувствами. Причем это коснулось лишь моих мыслей и чувств,
но не формы поведения. В моих поступках я оставался таким же образцовым
коллективистом, каким был, и еще более укрепился в этих качествах, проявляя
их в делах более серьезных, уже совсем не детских. Мой антисталинизм этого
периода был в известной мере спасением от разъедавшего душу негативизма и
нигилизма. Будучи доведен до предела, он стал положительным идеалом и
стержнем моего образа жизни. Такое состояние продолжалось до хрущевского
"переворота". После него разоблачительство вообще и антисталинизм в
особенности потеряли смысл идеала жизни.
[360]
НАПРАВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Можно поставить вопрос: зачем нужны были все эти душевные тревоги и
метания, почему бы не жить так, как жили все, отдавая дань юношеским
увлечениям, но в конце концов подчиняясь здравому смыслу и нормальному
стремлению лучше устроиться в жизни?! Не скрою, такие настроения появлялись
у меня, и не раз. В 1940 году во время моего бродяжничества по стране я
хотел жениться, поселиться в глуши, стать лесником, обзавестись домашними
животными и детишками. Но жизненный путь человека иногда бывает
предопределен неподконтрольными ему силами и обстоятельствами. Моему
намерению не суждено было осуществиться. Судьба властно скомандовала мне
даже не "Иди!", а "Беги!". В 1943 году у меня на мгновение вновь мелькнуло
желание уединиться от общества таким же образом, о каком я думал в 1940
году, и я женился. Но и тут я быстро сообразил, что это был путь деградации
и падения. В 1951 - 1954 годы на меня не раз нападали настроения
обывательского благополучия. Но мои соученики, коллеги, друзья и жена
позаботились о том, чтобы это не случилось. Теперь, подводя итоги жизни, я
хочу поблагодарить всех тех, кто помешал мне жить спокойно, благополучно,
без проблем, без тревог, без страданий, без потерь. Через них Судьба
определила направление эволюции моей личности и жизненного пути.
Вот человек живет и растет среди других, аналогичных ему людей. По
каким-то причинам он обращает внимание на одни факты жизни, а не на другие.
Выбирает для чтения определенные книги. Дружит с определенного рода людьми.
Играет определенные роли в играх. Предпочитает совершать такие-то поступки.
Каждый из этих выборов и каждое из этих предпочтений сами по себе не
представляют ничего особенного и не привлекают к себе ничьего внимания. Но в
человеке постепенно складывается определенное направление процесса его
формирования как личности. У прочих людей направление их личности
оказывается сходным, так что можно говорить о некоторой принятой норме. Этот
же исключительный индивид отклоняется от нормы, причем порою настолько, что
развивается в существо иной соци[361] альной породы. Внешне до поры до
времени это остается незаметным не только для окружающих, но даже для самого
уклонившегося от нормы индивида. Лишь в некоторых исключительных ситуациях
вдруг обнаруживается, что вместе со всеми выросло существо, совсем не
похожее на других. Это проявляется в поступках уклонявшегося от нормы,
вызывающих недоумение и порицание у окружающих. Эти поступки могут быть на
первых порах импульсивными. Чаще всего они и остаются на этом уровне. Лишь у
немногих из таких "ненормальных" индивидов эти поступки повторяются и
осознаются, а сам факт "ненормальности" становится основной социальной
чертой личности.
По этой схеме произошло и мое выпадение из нормы. Моя чужеродность
породившему меня обществу проявлялась в множестве мелочей, настораживавших
окружающих, но еще не дававших оснований выносить мне приговор как существу
иной социальной породы. Первый раз я нарушил всякую меру и обнаружил свое
отклонение от нормы осенью 1939 года. Потом я вроде бы вошел во внешне
терпимые рамки. Но изменить сложившееся направление моей личности я все
равно уже не мог. Я много раз отклонялся от него, как самолет отклоняется от
заданного маршрута. Но какой-то заключенный во мне самом пилот каждый раз
исправлял отклонение и выводил меня на предназначенный мне маршрут. Я не
знал, куда именно движусь, - конечной цели маршрута не было. Я чувствовал
лишь направление маршрута и приказ Судьбы "Иди!", "Беги!", "Ползи!",
"Лети!".
РАСТЕРЯННОСТЬ
В послесталинские годы я установил для себя, что с концом сталинизма не
наступило мое примирение с советским обществом. Самый крупный перелом в
истории реального коммунизма совершился, как я думал. Общество в основном
уже вступило в стадию зрелости. Эта стадия будет длиться века с
незначительными доделками и переделками, не меняющими ее сути. Я не видел
возможностей радикальных изменений общества, кото[362] рые устроили бы меня.
И я чувствовал себя не способным до конца интегрироваться в это общество,
стать в нем своим. Вставал вопрос о том, как дальше жить. Научная и
педагогическая работа увлекали меня, но все же они не могли заглушить
главную тревогу моей жизни, мешавшую мне остановиться и властно диктовавшую
мне приказ "Иди!". Но куда идти? И для чего?
Наступило состояние растерянности. Передо мною встала проблема: как жить
дальше, если нет никакой веры в коммунистический идеал, если реальное
коммунистическое общество пошло по пути, вызывающему у меня протест, если я
не верю в будущий земной рай, если не имею никакого другого идеала, если моя
прежняя форма критики реальности потеряла смысл, а новая еще не назрела в
качестве мотива жизнедеятельности? Я искал решения этой проблемы лично для
себя и в одиночку. Все окружавшие меня люди, за редким исключением, жили по
правилам приспособления к объективным условиям коммунистического общества.
Те люди, которые были исключением, над моей проблемой не задумывались вообще
или задумывались в очень малой степени и на очень поверхностном уровне. Мне
же надо было решить, как жить вопреки принципам приспособления, причем
решить на моем уровне культуры и самосознания, требовавших систематической и
обоснованной жизненной концепции.
Для меня эта проблема была не отвлеченно-теоретической, а практической. Я
изобретал свои правила жизни, живя согласно им на самом деле и лишь время от
времени осознавая их и возводя в ранг общих принципов. У некоторых людей из
моего окружения мое поведение вызывало восхищение, у других - насмешку и
мнение, будто я - непрактичный дурак, не способный использовать свои
возможности для лучшего устройства своих дел и наслаждения жизнью. Мои
либеральные и прогрессивные друзья, угадывавшие в моем поведении
определенную систему, обвиняли меня в том, что я якобы хочу "остаться
чистеньким", уклониться от той черновой (по их мнению) работы, которую они
якобы выполняли на благо общества и прогресса. Лишь одно время у меня
образовалась сама собой группа учеников, которых я обучал моей системе
психофизической гим[363] настики. Это было нечто вроде самодельной йоги и
составляло самую несущественную часть моего учения о житии и приложение
этого учения к физическому аспекту жизни.
О многих принципах моего поведения можно сказать, что они были известны
ранее. Я не претендую здесь на приоритет, на роль первооткрывателя. Но
должен подчеркнуть, что я эти принципы не вычитывал из книжек. Я жил в
реальном коммунистическом обществе, какого еще не знала история
человечества. Я совершал конкретные поступки в конкретных ситуациях. Если я
совершал эти поступки так, а не иначе, если я решал и впредь поступать так
же, то это было открытием для жизни в новом обществе, независимо от того,
совершалось это раньше или нет. Опыт жизни людей в прошлом, описанный в виде
различного рода теоретических концепций, идеологических, моральных и
религиозных учений, сам по себе не мог служить образцом для жизни в
обществе, в котором эти люди никогда не жили. Сходство жизненных ситуаций не
давало оснований для переноса прошлого опыта на современность. Лишь на
основе осмысления опыта жизни в новых условиях можно было сравнивать его с
опытом людей в прошлом и делать какие-то более широкие обобщения.
Одним словом, если я в своих поисках "открывал Америку", это не играло
для меня принципиальной роли. Все равно это было мое открытие. К тому же
открываемая мною для себя "Америка" была не той, которую открыли и обжили
другие люди, а совсем другая, лишь внешне похожая в некоторых чертах на
последнюю.
ИДЕЯ ЭЛИТАРНОГО ОБЩЕСТВА
Будучи склонным по натуре и воспитанию к коллективизму, я сначала пытался
решить свою проблему как проблему коллективную, т. е. вместе с другими
людьми, которые казались подобными мне в отношении к явлениям окружающей
жизни. Я вел с ними бесконечные разговоры на эти темы. Они охотно
участвовали в таких разговорах, соглашались со мною во многом, но не более
того. Эти разговоры играли роль средства про[364] яснить и оформить словесно
мои собственные идеи для меня самого, а не роль пропаганды некоего готового
учения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
еда, одежда без дыр и заплат были для меня мечтой. К духовным богатствам,
накопленным человечеством, я, как казалось мне, имел неограниченный доступ.
Эти богатства представлялись мне прежде всего в виде общественных
библиотек.. Не имея у себя дома ни единого тома, я "пожирал" книги в
огромном количестве, беря их в библиотеке и у знакомых.
Я любил всякую работу и выполнял ее с самоотверженностью и азартом. Я
чувствовал в себе силы и способности к самой различной деятельности, быстро
обучался и работал лучше других. Мне доставляло удовольствие то, что
окружающие видели это.
Я чувствовал себя неловко, когда меня хвалили взрослые вслух, и стеснялся
этого. Мне было достаточно того, что другие видят, на что я способен, что я
не трус, что я не ябеда, что я надежный товарищ, короче говоря - самый
подходящий человек для коммунистического коллектива. Естественно, я создавал
для себя такой идеал общества, который лучше всего соответствовал мне
самому. Должен признаться, что и теперь, прожив жизнь и испытав все
возможные разочарования, я все же сохранил мое юношеское желание прожить
жизнь в том идеальном коммунистическом обществе. И лучшими моментами моей
жизни были такие, когда мне доводилось быть в коллективах, приближавшихся в
какой-то мере и на какой-то срок к моему юношескому идеалу, и в которых я
имел возможность проявить свои личные качества очевидным для окружающих
образом.
Я был рожден для того, чтобы стать образцовым гражданином идеального
коммунистического общества. И именно поэтому у меня вызвали протест реальные
люди реального коммунистического общества. Я с детства стал замечать, что в
реальности люди стремятся получить как можно больше благ в личное
пользование с наименьшими усилиями и что справедливая оценка качеств
человека и его деятельности имеет место лишь в [359] порядке исключения и в
очень узких пределах. Мои качества идеального коммуниста стали приносить мне
лишь неприятности и огорчения.
В семнадцать лет я сделал для себя величайшее открытие моей
предшествующей жизни, суть которого заключалась в следующем. Никогда не
существовало и никогда не будет существовать общество всеобщего
благополучия, равенства, свободы, братства и справедливости.
Коммунистическое общество не есть исключение на этот счет. И в нем неизбежны
неравенство людей, насилие, вражда, несправедливость и многое другое, что
советская идеология приписывала лишь антагонистическим обществам прошлого. К
такому выводу я пришел, наблюдая реальность, изучая марксизм и читая более
серьезно философские и социологические сочинения немарксистских авторов
прошлого. Думаю, что марксизм тут сыграл свою роль в смысле провоцирования
во мне духа противоречия. Я не знаю ни одного марксистского утверждения
относительно коммунистического общества, которое тогда не вызывало бы у меня
сомнения.
Мой наивный коммунистический идеал не исчез совсем. Он остался
романтической и несбыточной мечтой, но где-то на самом заднем плане
самосознания. Его место заняла странная комбинация трезвого реализма,
отчаяния, бунтарства, стремления к саморазрушению. Критическое отношение к
реальности и к любым идеалам переустройства общества стало доминирующим в
моих умонастроениях. Дух разоблачительства, скептизма и насмешки завладел
моими мыслями и чувствами. Причем это коснулось лишь моих мыслей и чувств,
но не формы поведения. В моих поступках я оставался таким же образцовым
коллективистом, каким был, и еще более укрепился в этих качествах, проявляя
их в делах более серьезных, уже совсем не детских. Мой антисталинизм этого
периода был в известной мере спасением от разъедавшего душу негативизма и
нигилизма. Будучи доведен до предела, он стал положительным идеалом и
стержнем моего образа жизни. Такое состояние продолжалось до хрущевского
"переворота". После него разоблачительство вообще и антисталинизм в
особенности потеряли смысл идеала жизни.
[360]
НАПРАВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Можно поставить вопрос: зачем нужны были все эти душевные тревоги и
метания, почему бы не жить так, как жили все, отдавая дань юношеским
увлечениям, но в конце концов подчиняясь здравому смыслу и нормальному
стремлению лучше устроиться в жизни?! Не скрою, такие настроения появлялись
у меня, и не раз. В 1940 году во время моего бродяжничества по стране я
хотел жениться, поселиться в глуши, стать лесником, обзавестись домашними
животными и детишками. Но жизненный путь человека иногда бывает
предопределен неподконтрольными ему силами и обстоятельствами. Моему
намерению не суждено было осуществиться. Судьба властно скомандовала мне
даже не "Иди!", а "Беги!". В 1943 году у меня на мгновение вновь мелькнуло
желание уединиться от общества таким же образом, о каком я думал в 1940
году, и я женился. Но и тут я быстро сообразил, что это был путь деградации
и падения. В 1951 - 1954 годы на меня не раз нападали настроения
обывательского благополучия. Но мои соученики, коллеги, друзья и жена
позаботились о том, чтобы это не случилось. Теперь, подводя итоги жизни, я
хочу поблагодарить всех тех, кто помешал мне жить спокойно, благополучно,
без проблем, без тревог, без страданий, без потерь. Через них Судьба
определила направление эволюции моей личности и жизненного пути.
Вот человек живет и растет среди других, аналогичных ему людей. По
каким-то причинам он обращает внимание на одни факты жизни, а не на другие.
Выбирает для чтения определенные книги. Дружит с определенного рода людьми.
Играет определенные роли в играх. Предпочитает совершать такие-то поступки.
Каждый из этих выборов и каждое из этих предпочтений сами по себе не
представляют ничего особенного и не привлекают к себе ничьего внимания. Но в
человеке постепенно складывается определенное направление процесса его
формирования как личности. У прочих людей направление их личности
оказывается сходным, так что можно говорить о некоторой принятой норме. Этот
же исключительный индивид отклоняется от нормы, причем порою настолько, что
развивается в существо иной соци[361] альной породы. Внешне до поры до
времени это остается незаметным не только для окружающих, но даже для самого
уклонившегося от нормы индивида. Лишь в некоторых исключительных ситуациях
вдруг обнаруживается, что вместе со всеми выросло существо, совсем не
похожее на других. Это проявляется в поступках уклонявшегося от нормы,
вызывающих недоумение и порицание у окружающих. Эти поступки могут быть на
первых порах импульсивными. Чаще всего они и остаются на этом уровне. Лишь у
немногих из таких "ненормальных" индивидов эти поступки повторяются и
осознаются, а сам факт "ненормальности" становится основной социальной
чертой личности.
По этой схеме произошло и мое выпадение из нормы. Моя чужеродность
породившему меня обществу проявлялась в множестве мелочей, настораживавших
окружающих, но еще не дававших оснований выносить мне приговор как существу
иной социальной породы. Первый раз я нарушил всякую меру и обнаружил свое
отклонение от нормы осенью 1939 года. Потом я вроде бы вошел во внешне
терпимые рамки. Но изменить сложившееся направление моей личности я все
равно уже не мог. Я много раз отклонялся от него, как самолет отклоняется от
заданного маршрута. Но какой-то заключенный во мне самом пилот каждый раз
исправлял отклонение и выводил меня на предназначенный мне маршрут. Я не
знал, куда именно движусь, - конечной цели маршрута не было. Я чувствовал
лишь направление маршрута и приказ Судьбы "Иди!", "Беги!", "Ползи!",
"Лети!".
РАСТЕРЯННОСТЬ
В послесталинские годы я установил для себя, что с концом сталинизма не
наступило мое примирение с советским обществом. Самый крупный перелом в
истории реального коммунизма совершился, как я думал. Общество в основном
уже вступило в стадию зрелости. Эта стадия будет длиться века с
незначительными доделками и переделками, не меняющими ее сути. Я не видел
возможностей радикальных изменений общества, кото[362] рые устроили бы меня.
И я чувствовал себя не способным до конца интегрироваться в это общество,
стать в нем своим. Вставал вопрос о том, как дальше жить. Научная и
педагогическая работа увлекали меня, но все же они не могли заглушить
главную тревогу моей жизни, мешавшую мне остановиться и властно диктовавшую
мне приказ "Иди!". Но куда идти? И для чего?
Наступило состояние растерянности. Передо мною встала проблема: как жить
дальше, если нет никакой веры в коммунистический идеал, если реальное
коммунистическое общество пошло по пути, вызывающему у меня протест, если я
не верю в будущий земной рай, если не имею никакого другого идеала, если моя
прежняя форма критики реальности потеряла смысл, а новая еще не назрела в
качестве мотива жизнедеятельности? Я искал решения этой проблемы лично для
себя и в одиночку. Все окружавшие меня люди, за редким исключением, жили по
правилам приспособления к объективным условиям коммунистического общества.
Те люди, которые были исключением, над моей проблемой не задумывались вообще
или задумывались в очень малой степени и на очень поверхностном уровне. Мне
же надо было решить, как жить вопреки принципам приспособления, причем
решить на моем уровне культуры и самосознания, требовавших систематической и
обоснованной жизненной концепции.
Для меня эта проблема была не отвлеченно-теоретической, а практической. Я
изобретал свои правила жизни, живя согласно им на самом деле и лишь время от
времени осознавая их и возводя в ранг общих принципов. У некоторых людей из
моего окружения мое поведение вызывало восхищение, у других - насмешку и
мнение, будто я - непрактичный дурак, не способный использовать свои
возможности для лучшего устройства своих дел и наслаждения жизнью. Мои
либеральные и прогрессивные друзья, угадывавшие в моем поведении
определенную систему, обвиняли меня в том, что я якобы хочу "остаться
чистеньким", уклониться от той черновой (по их мнению) работы, которую они
якобы выполняли на благо общества и прогресса. Лишь одно время у меня
образовалась сама собой группа учеников, которых я обучал моей системе
психофизической гим[363] настики. Это было нечто вроде самодельной йоги и
составляло самую несущественную часть моего учения о житии и приложение
этого учения к физическому аспекту жизни.
О многих принципах моего поведения можно сказать, что они были известны
ранее. Я не претендую здесь на приоритет, на роль первооткрывателя. Но
должен подчеркнуть, что я эти принципы не вычитывал из книжек. Я жил в
реальном коммунистическом обществе, какого еще не знала история
человечества. Я совершал конкретные поступки в конкретных ситуациях. Если я
совершал эти поступки так, а не иначе, если я решал и впредь поступать так
же, то это было открытием для жизни в новом обществе, независимо от того,
совершалось это раньше или нет. Опыт жизни людей в прошлом, описанный в виде
различного рода теоретических концепций, идеологических, моральных и
религиозных учений, сам по себе не мог служить образцом для жизни в
обществе, в котором эти люди никогда не жили. Сходство жизненных ситуаций не
давало оснований для переноса прошлого опыта на современность. Лишь на
основе осмысления опыта жизни в новых условиях можно было сравнивать его с
опытом людей в прошлом и делать какие-то более широкие обобщения.
Одним словом, если я в своих поисках "открывал Америку", это не играло
для меня принципиальной роли. Все равно это было мое открытие. К тому же
открываемая мною для себя "Америка" была не той, которую открыли и обжили
другие люди, а совсем другая, лишь внешне похожая в некоторых чертах на
последнюю.
ИДЕЯ ЭЛИТАРНОГО ОБЩЕСТВА
Будучи склонным по натуре и воспитанию к коллективизму, я сначала пытался
решить свою проблему как проблему коллективную, т. е. вместе с другими
людьми, которые казались подобными мне в отношении к явлениям окружающей
жизни. Я вел с ними бесконечные разговоры на эти темы. Они охотно
участвовали в таких разговорах, соглашались со мною во многом, но не более
того. Эти разговоры играли роль средства про[364] яснить и оформить словесно
мои собственные идеи для меня самого, а не роль пропаганды некоего готового
учения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82