противник встал у «ворот» глухой стеной, а сил пробить ее — не было. Один из игроков Берена попытался сделать то же, что «черные» — вбить мяч броском. Кожаный снаряд взлетел в небо вместе с радостным воплем — и опустился за круг под унылое: «У-у-у!», пролетев мимо ворот.
— Самое интересное, судя по всему, начнется тогда, когда половина игроков будет лежать, — проговорил Лауральдо. — Право же, смотреть эту игру лучше, чем играть в нее, хотя и то и другое — удовольствие очень сомнительное.
Мяч снова передали эльфам. Финрод увидел, как Берен бредет на свою сторону поля — опустив плечи и голову, слегка прихрамывая. Но, проходя середину, он встряхнулся как пес, развернул плечи, походка сделалась вновь легкой и упругой — вождь победил мгновенную слабость.
Тем не менее следующее сражение окончилось ничем, мяч снова ушел за границу бесплодно, а потом победили «черные», причем, почти тем же способом, каким пробил ворота противника Гили: завладев мячом, они связали свалкой «белых», в то время как несколько юношей пробежали прямо по груде сцепившихся тел, и что есть ног понеслись к «белым» воротам, передавая мяч друг другу, когда защитники ворот хватали и сбивали кого-то из них. Последний вполз с мячом в ворота противника, волоча двух защитников на себе, как кабан — охотничьих псов.
— Ровный счет — плохой знак, — проворчал Гортон. Почти одновременно с его словами обрушился шатер костра — теперь оставалось совсем мало времени.
Сквозь толпу к эльфам протолкался Нэндил.
— Ты опоздал, — сказал Эдрахил.
— Я пропустил все самое скучное, — возразил бард. — Как раз теперь, когда ни одно из войск не может себе позволить выжидать в обороне, и начнется главное.
И вправду — каждый отряд разделился на три неравные части. Большая, состоящая из самых сильных и неповоротливых, а также самых потрепанных в схватках, отошла к воротам, готовая их защищать, меньшая — из самых опытных, скорых и яростных бойцов — приготовилась сражаться за мяч, и у нее на подхвате оказались самые легконогие, главным образом юноши. Уже с трудом можно было разобрать, где "белые, где «черные» — и те и другие были в пыли и в крови.
Оба «войска» застыли друг против друга, готовые вступить в решающую схватку. Финроду подали мяч.
— В их легендах, — тихо проговорил он, — повествуется о камне раздора, который боги бросили на землю, чтобы посеять смуту между людьми.
С этими словами он размахнулся и швырнул мяч.
— Берен остался в обороне, — так же тихо заметил эльфам Эдрахил.
«Войска» сшиблись. Сначала наступали «черные» — вот они завладели мячом… Вот почти пробили оборону… Но нет… Нет…
Хардинг ошибся, поставив в наступление самых сильных бойцов, а в оборону — самых слабых, и сделав ставку на прорыв любой ценой. В обороне Берен, напротив, оставил сильнейших, остался сам — и сдержал натиск противника.
— А теперь — вперед, — прошептал Эдрахил. «Белое» войско не могло его услышать, но в каком-то странном согласии с его словами качнулось вперед. На мгновение стал виден Берен — проламывающийся сквозь ряды противника, расчищая дорогу тем, кто нес мяч. Новая схватка закипела у ворот «черных» — а их сильнейшие уже выбыли из строя.
Зрители орали не переставая, срывая глотки. Казалось, что груда яростно сцепившихся тел вот-вот прорвется в «черные» ворота или вовсе снесет их ко всем демонам — как вдруг кольцо бойцов распалось, и каждый, белый он или черный, выглядел так, словно потерпел поражение.
Объяснение оказалось простым — последние «черный» и «белый» поднялись с земли, держа каждый по обрывку мяча в руке. Песок просыпался. Игра закончилась ничем.
— Сука удача, — сказал юный Хардинг, выражая общие чувства. — Мы выигрывали.
Берен, не сильно, но обидно хлестнул парня тыльной стороной ладони по губам.
— Не хули удачу, — сказал он. — Я похулил ее — и вот, она отвернулась от нас.
Копья, огораживающие круг, вынимали из земли. Берен подошел к Финроду, коротко поклонился.
— Приглашаю на пир, Государь.
— Охотно принимаю приглашение, — ответил Финрод — и добавил намного тише: — Мне кажется, Дайборну дин-Финнемару нечего делать в твоем будущем войске.
— Благодарю, — так же тихо ответил Берен.
* * *
Надо ли говорить, что пир этот, устроенный на берегу горной речки, вливающейся в Малый Гелион, совсем не похож был на тот, что дал лорд Маэдрос. При свете костров и факелов кушанья и эль ставили прямо на землю, люди сидели кто на седлах, кто на бревнах, а кто и просто на том, что самой природой для сиденья предназначено. Весело играли музыканты, и в стороне от круга пирующих, в кольце костров, затевался другой круг — хоровод танца. Но была в этом некоторая натуга, и Финрод знал ее причину.
Он не знал, верить или нет в те предзнаменования, которые люди получают в своих играх и в другом гадании, которого он не без трепета ждал — в пении над чашей. Все годы, что он наблюдал за людьми, убедили его лишь в одном: чаще осуществление знамения зависит от веры в него, нежели напротив. В самом деле, Беор исполнил давнее пророчество, полученное кем-то из его предков над чашей — но ведь Финрод не один бродил тогда в Оссирианде, а люди в тот вечер радовались шумно, почти как сейчас. Не меньше десятка квэнди пришло бы узнать, что там такое — и, возможно, любой из них взял бы самодельную арфу, тронул струны — хотя бы из любознательности, особенно присущей нандор. И ему бы поклонились, и пошли за ним — Финрод оказался всего лишь первым…
Но ведь первым он оказался потому, что искал… Искал пути, которыми квэнди пришли в Белерианд, и обдумывал уйти по этим путям на поиски того народа, о котором Валар почти ничего не знали…
Сидя на месте почетного гостя, он поглядел на Берена — уже умытого, одетого в чистую и нарядную рубашку и расшитое зеленое полукафтанье. Тот был серьезен, если не печален. Вот с таким настроением и с мыслями о дурном знамении он возьмет в руки гадальную чашу и отопьет из нее — всего лишь вина, простого вина, Финрод знал это. Но знал и то, что, не будучи пьяны, мужчины народа Беора погружаются в странный полусон — под ритм, сходный с ритмом бьющегося сердца — и после короткого исступленного танца начинают петь. Ясные фразы чередуются в этой песне с почти бессвязными, но и те, и другие полны чарующе диких и прекрасных образов, которые потом толкуют княжеские барды — потому что поющий, окончив песню, не помнит из нее почти ничего. Часто на песню кто-то отзывается, порой — двое или трое, и тогда говорят, что судьбы их сплетены — и так оказывается впоследствии. Потому ли, что они сами в это верят? Или потому что среди знати народа Беора все всем приходятся родичами или свойственниками, и все связаны со всеми той сетью клятв, которая и делает беорингов — беорингами?
Словно уловив его мысли, Берен оборвал разговор с кем-то из горских старейшин, обернулся. Нет, то было не осанвэ, — он был наглухо «закрыт», — а просто острое чутье на чужой взгляд, развившееся за годы преследований. Финрод уже обратил внимание на то, что среди соплеменников Берен всегда «закрыт». Теперь он разделял с эльфами то, что сопровождает каждого из них в толпе людей — немолчный гул чужих мыслей, порой такого свойства, что лучше бы не владеть искусством соприкосновения разумов. Берен закрывался не для того, чтобы случаем не сказать чего-то лишнего — а для того, чтобы не услышать чего-то лишнего.
Финрод поделился этой мыслью с сидящим рядом Нэндилом.
— Я заметил, — шепнул тот. — Еще одно подтверждение тому, что ты в нем не ошибся. Как я понимаю, он не оставил намерения обратиться к этому древнему суеверию?
— Отчего ты думаешь, что это — суеверие?
— Ты знаешь, какие тайны занимали нас обоих и какими расспросами мы донимали Феантури. Я готов поверить, что Олофантур по воле Единого говорит и с людьми, ниспосылая им сны и видения — но не готов поверить, что он это делает только для тех, кто в подпитии доведет себя танцем до полубреда.
— А если зависимость иная? — спросил Финрод. — Если Олофантур говорит всегда и со всеми, но не все и не всегда могут прислушаться, и это — один из способов?
— Значит, не самый лучший. Я слышал, что у вастаков есть нечто подобное — только занимаются этим женщины, что пользуют спорынью и конопляное семя.
— Но беоринги никогда не пользовались ни тем, ни другим.
— Велика ли разница — и вино в большом количестве может вызывать видения.
— Смотри на Берена — этим вечером он выпил даже меньше, чем любой из нас. По людским меркам — почти нисколько. Я видел это гадание еще дважды — и каждый раз гадатель был трезв. Из чаши они отпивают два или три глотка. Дело не в вине.
— Согласен, дело в них. В любом случае посмотреть будет интересно…
Настала минута, когда пирушка утихла, а костры почти прогорели. Все больше и больше людей в молчаливом ожидании смотрели на Берена, который почти не пил и не ел все это время. И когда наконец на берегу среди пирующих воцарилось полное молчание, Берен встал, перешагнул через стоящие на траве блюда и прошел к другому краю круга, где сидел, уже наполнив чашу, Гортон. По правую руку от него сидел Хардинг, по левую — Нимрос, юный бард и целитель, сын и ученик славного своим искусством среди людей Белвина дин-Брогана. По словам горцев, юноша учился не только у него, но и у эльфийских бардов, и уже успел прославиться как целитель.
Встав на одно колено, Берен принял чашу — цельнолитой золотой кубок весом не менее чем в шесть фунтов. Поднявшись, он отпил из чаши три глотка, потом пошел вдоль круга сидящих — по солнцу. Пройдя равное расстояние между Гортоном и Финродом, встав лицом на юг, он преклонил колено, затем, поднявшись, отпил еще три глотка. Кто-то начал отбивать ритм мечом о щит. К нему присоединился второй, третий — и когда Берен остановился перед своим королем, удары составляли уже мерный неумолчный гул, сродный с ударами волн о скалы. Повторив поклон, Берен завершил круг на четвертой стороне света и вышел на середину круга, поставив чашу на землю. Ее литое, широкое основание исчезло в траве — словно она слегка ушла в землю под собственной тяжестью. От темноты вино в ней казалось черным.
Берен снова пошел по кругу — в странном, медленном танце, вскидывая руки то вверх, то в стороны, подобно удивительной птице. Он падал на колени и тут же быстро вскакивал, то вскидывал лицо к звездам, то ронял голову словно в приступе безмолвного отчаяния. Когда он закончил круг и, остановившись, тихо запел, голос его был хриплым, словно надтреснутым.
Черный лебедь родился в ту ночь,
Когда умер на озере старый князь,
А новый, вам данный, не ведает,
Что ему делать с жизнью своей.
Берен вскинул голову, отбрасывая назад волосы, падавшие на лицо. Глаза его были закрыты. И в это мгновение Финрод почувствовал то, что испугало его и обрадовало — но испугало сильней. Предвиденье, terkenye, разверзло перед ним дороги будущего.
Неспроста — именно сейчас. Люди провидят иначе — если бы никто не откликнулся, Берен опять не получил бы своего гадания, но необходимость отклика Финрод почувствовал горячо и ясно. Эльфы никогда прежде не пели над чашей; но и люди никогда прежде не глядели в Палантир. Времена расступались.
В отличие от людей, к которым приходили слова, иногда — со смутно понятным смыслом, — к Финроду пришли образы. Но облечь их в слова — было уже привычным делом. Правда, Финрод раньше не слагал песен на языке людей…
Как ни тяжел будет морок,
Поверить ли в гибель света?
Как ни жесток будет рок -
Отречься ли от испытания?
Он встал и пропел это, выходя за пределы всех прежних представлений и отношений. Берен резко повернулся к своему королю, глаза его распахнулись.
Я был затерян во мраке,
Не знал, увижу ли звезды…
Я продвигался в молчании,
Искал выход из темных урочищ…
Финрод вышел на середину круга — и над чашей они сомкнули руки, а голоса их вознеслись к небу, как два языка пламени:
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
Все это было странно до предела — образом края тропы, ведущей из темных, перепутанных и плотных колючих зарослей к светлой поляне, Финрод с Береном не делился — но Берен первым спел о нем. Он смотрел в глаза Финроду — но на самом деле сквозь них, взгляд его пронзал настоящее и шел дальше. Вторым зрением Финрод видел, как треплет волосы Берена нездешний ветер. Голос человека опустился еще ниже — теперь в его груди словно дрожал звук боевого рога:
Идем же на поле кровавой жатвы!
Как я держусь еще — сам не знаю.
Предать ли себя мне, чтобы восстать?
Все, что мне дорого — ради победы?
Отчаяние подняло его голос над холмами — и пресекло. Подхватив изломанную мелодию, Финрод ответил:
Ищи в безмолвии — и найдешь
Ту правду, что прячется среди лжи,
Точно зерно среди речных камней
От жадных глаз голодной птицы.
Берен склонил голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Самое интересное, судя по всему, начнется тогда, когда половина игроков будет лежать, — проговорил Лауральдо. — Право же, смотреть эту игру лучше, чем играть в нее, хотя и то и другое — удовольствие очень сомнительное.
Мяч снова передали эльфам. Финрод увидел, как Берен бредет на свою сторону поля — опустив плечи и голову, слегка прихрамывая. Но, проходя середину, он встряхнулся как пес, развернул плечи, походка сделалась вновь легкой и упругой — вождь победил мгновенную слабость.
Тем не менее следующее сражение окончилось ничем, мяч снова ушел за границу бесплодно, а потом победили «черные», причем, почти тем же способом, каким пробил ворота противника Гили: завладев мячом, они связали свалкой «белых», в то время как несколько юношей пробежали прямо по груде сцепившихся тел, и что есть ног понеслись к «белым» воротам, передавая мяч друг другу, когда защитники ворот хватали и сбивали кого-то из них. Последний вполз с мячом в ворота противника, волоча двух защитников на себе, как кабан — охотничьих псов.
— Ровный счет — плохой знак, — проворчал Гортон. Почти одновременно с его словами обрушился шатер костра — теперь оставалось совсем мало времени.
Сквозь толпу к эльфам протолкался Нэндил.
— Ты опоздал, — сказал Эдрахил.
— Я пропустил все самое скучное, — возразил бард. — Как раз теперь, когда ни одно из войск не может себе позволить выжидать в обороне, и начнется главное.
И вправду — каждый отряд разделился на три неравные части. Большая, состоящая из самых сильных и неповоротливых, а также самых потрепанных в схватках, отошла к воротам, готовая их защищать, меньшая — из самых опытных, скорых и яростных бойцов — приготовилась сражаться за мяч, и у нее на подхвате оказались самые легконогие, главным образом юноши. Уже с трудом можно было разобрать, где "белые, где «черные» — и те и другие были в пыли и в крови.
Оба «войска» застыли друг против друга, готовые вступить в решающую схватку. Финроду подали мяч.
— В их легендах, — тихо проговорил он, — повествуется о камне раздора, который боги бросили на землю, чтобы посеять смуту между людьми.
С этими словами он размахнулся и швырнул мяч.
— Берен остался в обороне, — так же тихо заметил эльфам Эдрахил.
«Войска» сшиблись. Сначала наступали «черные» — вот они завладели мячом… Вот почти пробили оборону… Но нет… Нет…
Хардинг ошибся, поставив в наступление самых сильных бойцов, а в оборону — самых слабых, и сделав ставку на прорыв любой ценой. В обороне Берен, напротив, оставил сильнейших, остался сам — и сдержал натиск противника.
— А теперь — вперед, — прошептал Эдрахил. «Белое» войско не могло его услышать, но в каком-то странном согласии с его словами качнулось вперед. На мгновение стал виден Берен — проламывающийся сквозь ряды противника, расчищая дорогу тем, кто нес мяч. Новая схватка закипела у ворот «черных» — а их сильнейшие уже выбыли из строя.
Зрители орали не переставая, срывая глотки. Казалось, что груда яростно сцепившихся тел вот-вот прорвется в «черные» ворота или вовсе снесет их ко всем демонам — как вдруг кольцо бойцов распалось, и каждый, белый он или черный, выглядел так, словно потерпел поражение.
Объяснение оказалось простым — последние «черный» и «белый» поднялись с земли, держа каждый по обрывку мяча в руке. Песок просыпался. Игра закончилась ничем.
— Сука удача, — сказал юный Хардинг, выражая общие чувства. — Мы выигрывали.
Берен, не сильно, но обидно хлестнул парня тыльной стороной ладони по губам.
— Не хули удачу, — сказал он. — Я похулил ее — и вот, она отвернулась от нас.
Копья, огораживающие круг, вынимали из земли. Берен подошел к Финроду, коротко поклонился.
— Приглашаю на пир, Государь.
— Охотно принимаю приглашение, — ответил Финрод — и добавил намного тише: — Мне кажется, Дайборну дин-Финнемару нечего делать в твоем будущем войске.
— Благодарю, — так же тихо ответил Берен.
* * *
Надо ли говорить, что пир этот, устроенный на берегу горной речки, вливающейся в Малый Гелион, совсем не похож был на тот, что дал лорд Маэдрос. При свете костров и факелов кушанья и эль ставили прямо на землю, люди сидели кто на седлах, кто на бревнах, а кто и просто на том, что самой природой для сиденья предназначено. Весело играли музыканты, и в стороне от круга пирующих, в кольце костров, затевался другой круг — хоровод танца. Но была в этом некоторая натуга, и Финрод знал ее причину.
Он не знал, верить или нет в те предзнаменования, которые люди получают в своих играх и в другом гадании, которого он не без трепета ждал — в пении над чашей. Все годы, что он наблюдал за людьми, убедили его лишь в одном: чаще осуществление знамения зависит от веры в него, нежели напротив. В самом деле, Беор исполнил давнее пророчество, полученное кем-то из его предков над чашей — но ведь Финрод не один бродил тогда в Оссирианде, а люди в тот вечер радовались шумно, почти как сейчас. Не меньше десятка квэнди пришло бы узнать, что там такое — и, возможно, любой из них взял бы самодельную арфу, тронул струны — хотя бы из любознательности, особенно присущей нандор. И ему бы поклонились, и пошли за ним — Финрод оказался всего лишь первым…
Но ведь первым он оказался потому, что искал… Искал пути, которыми квэнди пришли в Белерианд, и обдумывал уйти по этим путям на поиски того народа, о котором Валар почти ничего не знали…
Сидя на месте почетного гостя, он поглядел на Берена — уже умытого, одетого в чистую и нарядную рубашку и расшитое зеленое полукафтанье. Тот был серьезен, если не печален. Вот с таким настроением и с мыслями о дурном знамении он возьмет в руки гадальную чашу и отопьет из нее — всего лишь вина, простого вина, Финрод знал это. Но знал и то, что, не будучи пьяны, мужчины народа Беора погружаются в странный полусон — под ритм, сходный с ритмом бьющегося сердца — и после короткого исступленного танца начинают петь. Ясные фразы чередуются в этой песне с почти бессвязными, но и те, и другие полны чарующе диких и прекрасных образов, которые потом толкуют княжеские барды — потому что поющий, окончив песню, не помнит из нее почти ничего. Часто на песню кто-то отзывается, порой — двое или трое, и тогда говорят, что судьбы их сплетены — и так оказывается впоследствии. Потому ли, что они сами в это верят? Или потому что среди знати народа Беора все всем приходятся родичами или свойственниками, и все связаны со всеми той сетью клятв, которая и делает беорингов — беорингами?
Словно уловив его мысли, Берен оборвал разговор с кем-то из горских старейшин, обернулся. Нет, то было не осанвэ, — он был наглухо «закрыт», — а просто острое чутье на чужой взгляд, развившееся за годы преследований. Финрод уже обратил внимание на то, что среди соплеменников Берен всегда «закрыт». Теперь он разделял с эльфами то, что сопровождает каждого из них в толпе людей — немолчный гул чужих мыслей, порой такого свойства, что лучше бы не владеть искусством соприкосновения разумов. Берен закрывался не для того, чтобы случаем не сказать чего-то лишнего — а для того, чтобы не услышать чего-то лишнего.
Финрод поделился этой мыслью с сидящим рядом Нэндилом.
— Я заметил, — шепнул тот. — Еще одно подтверждение тому, что ты в нем не ошибся. Как я понимаю, он не оставил намерения обратиться к этому древнему суеверию?
— Отчего ты думаешь, что это — суеверие?
— Ты знаешь, какие тайны занимали нас обоих и какими расспросами мы донимали Феантури. Я готов поверить, что Олофантур по воле Единого говорит и с людьми, ниспосылая им сны и видения — но не готов поверить, что он это делает только для тех, кто в подпитии доведет себя танцем до полубреда.
— А если зависимость иная? — спросил Финрод. — Если Олофантур говорит всегда и со всеми, но не все и не всегда могут прислушаться, и это — один из способов?
— Значит, не самый лучший. Я слышал, что у вастаков есть нечто подобное — только занимаются этим женщины, что пользуют спорынью и конопляное семя.
— Но беоринги никогда не пользовались ни тем, ни другим.
— Велика ли разница — и вино в большом количестве может вызывать видения.
— Смотри на Берена — этим вечером он выпил даже меньше, чем любой из нас. По людским меркам — почти нисколько. Я видел это гадание еще дважды — и каждый раз гадатель был трезв. Из чаши они отпивают два или три глотка. Дело не в вине.
— Согласен, дело в них. В любом случае посмотреть будет интересно…
Настала минута, когда пирушка утихла, а костры почти прогорели. Все больше и больше людей в молчаливом ожидании смотрели на Берена, который почти не пил и не ел все это время. И когда наконец на берегу среди пирующих воцарилось полное молчание, Берен встал, перешагнул через стоящие на траве блюда и прошел к другому краю круга, где сидел, уже наполнив чашу, Гортон. По правую руку от него сидел Хардинг, по левую — Нимрос, юный бард и целитель, сын и ученик славного своим искусством среди людей Белвина дин-Брогана. По словам горцев, юноша учился не только у него, но и у эльфийских бардов, и уже успел прославиться как целитель.
Встав на одно колено, Берен принял чашу — цельнолитой золотой кубок весом не менее чем в шесть фунтов. Поднявшись, он отпил из чаши три глотка, потом пошел вдоль круга сидящих — по солнцу. Пройдя равное расстояние между Гортоном и Финродом, встав лицом на юг, он преклонил колено, затем, поднявшись, отпил еще три глотка. Кто-то начал отбивать ритм мечом о щит. К нему присоединился второй, третий — и когда Берен остановился перед своим королем, удары составляли уже мерный неумолчный гул, сродный с ударами волн о скалы. Повторив поклон, Берен завершил круг на четвертой стороне света и вышел на середину круга, поставив чашу на землю. Ее литое, широкое основание исчезло в траве — словно она слегка ушла в землю под собственной тяжестью. От темноты вино в ней казалось черным.
Берен снова пошел по кругу — в странном, медленном танце, вскидывая руки то вверх, то в стороны, подобно удивительной птице. Он падал на колени и тут же быстро вскакивал, то вскидывал лицо к звездам, то ронял голову словно в приступе безмолвного отчаяния. Когда он закончил круг и, остановившись, тихо запел, голос его был хриплым, словно надтреснутым.
Черный лебедь родился в ту ночь,
Когда умер на озере старый князь,
А новый, вам данный, не ведает,
Что ему делать с жизнью своей.
Берен вскинул голову, отбрасывая назад волосы, падавшие на лицо. Глаза его были закрыты. И в это мгновение Финрод почувствовал то, что испугало его и обрадовало — но испугало сильней. Предвиденье, terkenye, разверзло перед ним дороги будущего.
Неспроста — именно сейчас. Люди провидят иначе — если бы никто не откликнулся, Берен опять не получил бы своего гадания, но необходимость отклика Финрод почувствовал горячо и ясно. Эльфы никогда прежде не пели над чашей; но и люди никогда прежде не глядели в Палантир. Времена расступались.
В отличие от людей, к которым приходили слова, иногда — со смутно понятным смыслом, — к Финроду пришли образы. Но облечь их в слова — было уже привычным делом. Правда, Финрод раньше не слагал песен на языке людей…
Как ни тяжел будет морок,
Поверить ли в гибель света?
Как ни жесток будет рок -
Отречься ли от испытания?
Он встал и пропел это, выходя за пределы всех прежних представлений и отношений. Берен резко повернулся к своему королю, глаза его распахнулись.
Я был затерян во мраке,
Не знал, увижу ли звезды…
Я продвигался в молчании,
Искал выход из темных урочищ…
Финрод вышел на середину круга — и над чашей они сомкнули руки, а голоса их вознеслись к небу, как два языка пламени:
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
Все это было странно до предела — образом края тропы, ведущей из темных, перепутанных и плотных колючих зарослей к светлой поляне, Финрод с Береном не делился — но Берен первым спел о нем. Он смотрел в глаза Финроду — но на самом деле сквозь них, взгляд его пронзал настоящее и шел дальше. Вторым зрением Финрод видел, как треплет волосы Берена нездешний ветер. Голос человека опустился еще ниже — теперь в его груди словно дрожал звук боевого рога:
Идем же на поле кровавой жатвы!
Как я держусь еще — сам не знаю.
Предать ли себя мне, чтобы восстать?
Все, что мне дорого — ради победы?
Отчаяние подняло его голос над холмами — и пресекло. Подхватив изломанную мелодию, Финрод ответил:
Ищи в безмолвии — и найдешь
Ту правду, что прячется среди лжи,
Точно зерно среди речных камней
От жадных глаз голодной птицы.
Берен склонил голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186