— А… Лютиэн?
— Это после окончания срока службы.
— Но он… Он изменится. Станет совсем другим.
— Тебя волнуют его сердечные дела? — глаза Гортхауэра сверкнули холодно и жестко. — Илльо, как ты полагаешь — когда он получит Сильмарилл, он сумеет удержать его в руке? Эльфы делали Сильмариллы для себя. Камень сожжет смертную плоть.
— Гортхауэр, — тихо сказал Илльо. — Это же бесчестно…
— Нет. Все честно. Я обещал дать ему Сильмарилл — и Учитель согласен. Но никто не обещал, что Сильмарилл ему помогут дотащить до Дориата. Камень его — если он сумеет унести…
Какое-то время они молчали. Отблески огня соперничали ало-золотистой яркостью со светом закатного солнца, летящего в витраж.
— Илльо, — сказал Гортхауэр. — Я понимаю, как тебе тяжело. Но помни — он выбрал сам.

* * *
Илльо возвращался проездом через Минас-Моркрист, чтобы взять письмо у жены Мэрдигана, заложницы, и передать его мужу в Бар-эн-Эмин. Заодно отдать распоряжение Гортхауэра и проверить, доставлено ли то, что просил Мэрдиган для работы: десятисаженные дубовые бревна.
Ехать в Каргонд на ночь глядя не хотелось, и он остановился в лагере Риана. Народу там сейчас было мало: простых стрелков на зиму распустили по домам. С началом Тхэнно, Дракона, — разослать нарочных собирать людей, напомнил он себе.
Антары и харма-таэри чувствовали себя здесь больше пленниками, чем хозяевами. Илльо знал о нескольких драках с орками — но в последнее время людям такие драки сходили с рук, а виновных орков вешали, и драки сошли на нет.
Анардил Фин-Риан уступил ему свою камору в землянке и велел подать еды. Ему налили из общего котла, но это было уже не вонючее варево, а вполне пристойная похлебка на солонине и пшене. Эль, отметил Илльо, был самодельный и свежий.
— Где взяли ячмень? — спросил он.
— На еде сберегли, — признался сотник. — Другой раз выпить хочется, а нечего.
— Как нечего? — удивился рыцарь. — Опять коморник ворует?
— Нет, господин. Просто в нескольких бочках эль протух. Нельзя свежий эль наливать в старые бочки, разве что в них прежде норпейх держали.
Илльо поморщился — опять мелкое вредительство, одно из многих, где нерадения больше, чем злого умысла. Горцы как будто не понимали, что плодами их работы будут пользоваться такие же люди как они, их соплеменники — и делали дело спустя рукава. И даже наказывать кого-либо за это не имело смысла — иначе Дортонион скоро обезлюдел бы.
Он остался один и улегся отдыхать, не раздеваясь и не снимая сапог, покрыв немудреную постель сотника сверху попоной.
Чуткий сон продлился недолго — Илльо проснулся от смеха и пения за стеной. Горцам было некуда торопиться и они не устали с дороги — поэтому рыцарь, скорее всего, просто перевернулся бы на другой бок и заснул, если бы ему не показался знакомымодин из голосов. Чистый, грудной, этот голос принадлежал или молодой женщине, или юноше-подростку. Женщин приводить в лагерь было запрещено…
Илльо сразу же узнал песню, долгую горскую балладу «На поле золотом».
Вспоминай меня среди ячменя,
Когда гуляет ветер,
И лежит закат, точно алый плат,
На поле золотом.
Вспоминай, пока не пройдет тоска,
Когда гуляет ветер,
Я к тебе приду, и в траву паду
На поле золотом.
Будешь ли со мной, будешь ли моей,
Когда гуляет ветер?
Я тебя возьму и к себе прижму
На поле золотом…
Как это нередко бывает в горских песнях, чередование искусных образов — «закат, точно алый плат» и самых простецких, переходящих из песни в песню, изобличало не одного творца, а искусство целого народа. Илльо поднялся и приоткрыл дверь в соседнее помещение. Горцы сидели в круг у очага, слушая певца и тихонько подпевая.
Ну да. Можно было смело закладывать свою голову против бочонка протухшего эля — Илльо правильно узнал голос. На лютне все так же неумело тренькал рыжий мальчик с изъеденным оспой лицом, приходивший в Каргонд в день Звезды, взятый было Береном в услужение, но уже на третий день крепко побитый и бежавший. Значит, он выжил. Значит, так и шатается по всей стране, получая в крестьянском доме или в солдатском лагере то кусок хлеба и чашку похлебки, то пинка…
Илльо притворил дверь и вернулся на постель. До утра, рассудил он, мальчишка никуда не денется, а сейчас — спать…
Утром, едва проснувшись, он выбрался в общую и нашел мальчишку в закутке под сеном.
— Вылезай, — сказал он, потеребив паренька за плечо. Голос его был совершенно спокоен — он уже знал, что такого голоса боятся больше всего ибо не знают, чего ждать — гнева или снисхождения.
Паренек выбрался, дрожа и ежась. Услышав возню, проснулся и сотник.
— Разве посторонних не запрещено пускать в лагерь? — спросил Илльо.
— Моя вина, — сказал Фин-Риан без колебаний. — Холод на дворе, а мальчишка один… Не к оркам же его гнать. Опять же, учений стало меньше и работы… Скучно бывает вечерами, господин рыцарь.
— Вы будете наказаны, — Илльо крепко взял паренька за плечо. — Я велю в десять дней выложить из камней ограду вдоль дороги отсюда до тракта, высотой по колено. Мальчишку я забираю с собой.
— А зачем ограду? — спросил Фин-Риан. Илльо беззвучно вздохнул: он уже понял, что из горцев не выбить привычку переспрашивать и уточнять приказы, сколько плетей ни изведи.
— Низачем, сотник. В каменной ограде нет никакой надобности — кроме того, что вы должны сделать ее в наказание. Через десять дней я вернусь и проверю — и если окажется, что вы опять скучали вечерами, то вас развеселят бичом.
— Малый ни в чем не виноват, — опустил голову Фин-Риан.
— Потому я и забираю его собой, а не оставляю вместе с вами строить ограду.
Они вышли на двор, Илльо подвели коня, он сел в седло и велел мальчишке держаться за стремя. Проезжая мимо орочьего лагеря, айкъет'таэро довел свой приказ до сведения командира орков.
Отъехав от лагеря шагов на триста, Илльо спросил паренька:
— Твое имя — Гили, я правильно помню?
— Да, господин Ильвэ. Только все называют меня Руско.
Руско, лис… Илльо улыбнулся — в мальчике не было ничего от хитрой, хищной рыжей молнии полей. Разве что цвет волос, торчащих из-под башлыка. Мордашка у него была хоть и не глупая, но совсем простецкая.
— Ты ведь из Рованов, Руско?
— Из долинных Рованов, сударь.
Илльо так и не научился как следует разбираться в хитросплетениях родословных беорингов. Чем долинные отличаются от горных?
— Как поживает мардо Берег? — спросил он наобум.
— Вы о ком, господин Ильвэ? — удивился мальчишка.
— Ни о ком, — Илльо улыбнулся. — Я проверил, тот ли ты, за кого себя выдаешь.
— А, — грустно сказал мальчик.
— Ну, а твой дядя, посылавший тебя за милостыней?
— Я его давно не видел. Не то чтобы он меня любил…
— А я слыхал, что все вы держитесь друг за друга и кровные связи для вас много значат.
— Так оно так, господин Ильвэ, только… я байстрюк, вот оно что. И родня меня знать не хочет. Пока была жива мать, ее родичи меня как-то терпели, а сейчас…
Обида, уловил Илльо. Но не сильная. Похоже, мальчик не злопамятен.
— Понятно. Давно умерла мать?
— Той весной, как снега ушли.
Скорбь мальчика была неподдельной.
— Сколько тебе лет? — продолжал допрос Илльо.
— Четырнадцать, — соврал паренек. Страх, сопровождавший эту ложь, немного позабавил Илльо.
— Не бойся, я не продам тебя вербовщикам. Я — Голос Айанто Мелькора, глава дхол-лэртэ армии. А не торговец рабами.
— А я и не боюсь, — паренек шмыгнул носом. — Это мне просто холодно.
На самом деле он боялся, и немало.
— Как ты думаешь, что я сделаю с тобой в Каргонде?
— Не знаю, сударь. Я думал, раз я сбежал, то я теперь беглый раб. Значит, что захотите, то и сделаете.
Илльо прислушался к его чувствам. Это была не слепая и тупая покорность. Это было какое-то скрытое мужество. Мальчишка хотел в Каргонд, как бы ему ни было страшно. И двигался к своей цели.
— Берен не объявлял тебя своим рабом, — Илльо забросил пробный шар и тут же попал в цель. При имени князя паренек ощутил теплое, почти родственное беспокойство.
Когда ни только прибыли в Дортонион, Илльо часто чувствовал, как оно исходит от горцев при виде Берена или при упоминании его имени. Потом, когда Берен начал опускаться — все реже и реже… Но с мальчишкой это было странно — он ведь видел своего князя в худшие минуты, был им даже крепко избит… А впрочем, этого мальчика наверняка колотили в жизни не раз, а вот спасение от такого мерзавца как Фрекарт, могло значить много.
— А что ты скажешь, если я верну тебя ему? — небрежно спросил Илльо.
Хлоп! — как будто с грохотом сошлись створки ворот. Руско замкнулся. Невозможно было прочесть его чувства.
Нет, одно читалось.
Страх.
— Прибьет он меня, — сказал мальчик.
Нет, он боялся не побоев. Кстати, — Илльо прикинул время прибытия в Каргонд. За полдень. Берен уже успеет заложить за ворот, но еще не упьется до полного свинства. Будет весел, добродушен и отходчив. Нет, своего сбежавшего слугу он не тронет — по меньшей мере, до вечера, когда ему начнут мерещиться крысы размером с орка… А вот тогда за жизнь любого малознакомого ему человека нельзя будет дать и горсти пшена.
Словно уловив мысли Илльо, Руско тихо сказал:
— Болтают, что ярн — уже не живой человек…
— Вот как? — Илльо слышал нечто в этом роде, но не из первых уст. — Как такое возможно?
— Ну, вроде бы как Сау… виноват, Повелитель Гортхауэр колдовством и мукой вынул из ярна душу, а в тело поселил семьдесят семь раугов.
— Ровно семьдесят семь? — Илльо постарался вложить в вопрос побольше насмешки и яду. — Не больше и не меньше?
— Ну, я не знаю… Я не считал.
— А сам ты как думаешь? Своя-то голова у тебя есть, и своего князя ты видел своими глазами. Человек он или нет?
— Тогда был человек, а сейчас не знаю, — мальчишка передернул плечами. — Болтают еще, что госпожа консорт — живой мертвец, и ночами пьет из людей кровь.
Илльо насторожился. В болтовню невежественных селян проникла капля истины.
— Это чушь, Руско, — сказал он. — И если я услышу, что ты повторяешь ее, я буду вынужден приказать тебя высечь. Госпожа Тхуринэйтель — такой же человек как ты и я.
— А вы разве не эльф, господин Ильвэ? — мальчик поднял глаза.
— Только внешностью, юноша. Душой я — человек.
— А разве так бывает?
— Мой отец — человек. Но даже если бы я не унаследовал человеческой природы от отца, Учителю дана власть освобождать души эльфов от вечного плена в круге этого мира. Освободил бы он и меня.
Похоже, паренек не понял, о ком идет речь, и Илльо уточнил:
— Вы называете Учителя Морготом.
Так и есть. Мальчик испугался еще сильнее. Илльо подумал, что он сейчас попытается бежать — ничего подобного. Он шел вперед все тем же твердым быстрым шагом.
— И что, — спросил он время спустя. — Мор… то есть…
Ему зримо было трудно выговорить «Учитель».
— Ты можешь называть его Владыкой, — подсказал Илльо. — Айанто — так это звучит на нашем языке.
— Айанто может и обратно сделать? Из человека — эльфа?
— Мог бы, несомненно, если бы пожелал. Но не пожелает этого никогда.
— А почему?
— Потому, юноша, что бессмертие — это проклятье эльфов. Их рабство. Запереть душу в пределы мира до его конца было бы жестоко без меры. Ты не находишь?
— Не знаю, — пожал плечами паренек. Но изнутри пробилось твердое отрицание.
— Я понимаю, — сказал Илльо. — Ты где-то видел эльфов — они ведь жили здесь, так? Ты разглядел только внешнее: вечную юность, красоту и силу… И не понял внутреннего: они лишены возможности расти и развиваться душевно. Пребывают такими же, какими пришли в мир — прекрасными внешне, застывшими, мертвыми внутренне…
Илльо пресекся, поймав чувства паренька. Пятнадцатилетний сопляк в драном дирголе и выгоревшем до серого башлыке испытывал к нему, рыцарю Аст-Ахэ и голосу Учителя в этих краях, жалость с оттенком презрения, как к убогонькому.
— Ты думаешь, я заблуждаюсь или лгу, — холодно сказал он. — Но ты ошибаешься. Впрочем, ты еще молод. Ты сообразительный паренек, Руско — не хочешь ли отправиться со мной в Аст-Ахэ?
— Куда? — не понял рыжий.
— В Ангбанд, — бросил Илльо.
Парнишку затопил такой страх, что Илльо передалась его дрожь в поджилках. Но он не попытался бежать и не остановился.
Илльо понял, что мальчик нравится ему все больше и больше. Жаль, что его проглядели, когда собирали детей для отправки в Аст-Ахэ. Если бы его подобрали вовремя, толку из него вышло бы гораздо больше, чем из Даэйрэт. А впрочем, и сейчас еще не поздно. Скоро приедут с Севера ребята. Мальчик немного попоет им — в отряде многие по части игры и пения дадут ему два къона вперед, но в этих простых горских песнях есть свое очарование, которое нельзя не оценить, а голос у мальчугана красивый… так что его будут кормить. Потом он убедится, что они не звери и пойдет в услужение к кому-нибудь… не такому взбалмошному, как Берен… А потом окажется в Аст-Ахэ, и поймет, что страшные сказки о Морготе — пустая болтовня…
— Не бойся, — сказал он. — Учитель не ест детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186