Этот человек десять лет сражался с Врагом. Он оказался у нас по ошибке. Мы сами задержали его, против его воли. Единственное, чего он хочет — это права свободно покинуть Дориат и присоединиться к своему народу.
— Единственное ли?
— В остальном ты вправе ему отказать.
— А в этом — не вправе?
— Он не совершил никакого преступления.
— Он без моего согласия взял в жены мою дочь, наследницу моего трона!
— Я избрала его по своей воле. Я люблю его, отец.
— О, Эру милостивый… — Тингол застыл у окна, подставив лицо утреннему ветерку. — Как такое возможно?
— Не знаю, отец. Должно быть, это в крови.
— Что? — Тингол на каблуках развернулся к ней и взял за плечи.
— Ты никогда не думал о том, какая пропасть разделяет тебя и мать? И чего стоило ей перешагнуть эту пропасть? И зачем она это сделала? Равная духам солнца, луны и звезд, она пришла к тебе, потому что полюбила тебя.
— Ты не можешь сравнивать.
— Кто и когда лишил меня этого права?
Тингол снова повернулся к ней спиной — и оказался лицом к гобелену, что выткала давным-давно сама Лютиэн. В меру своего тогдашнего, еще неокрепшего, но уже явного таланта, она изобразила эту встречу — своей матери и своего отца…
— Ты говоришь, что если я объявлю его свободным, он уберется и не будет мозолить мне глаза?
— Да, отец, — скрепя сердце, ответила Лютиэн.
— Что ж, быть посему. Я клянусь тебе, что если ты его приведешь во дворец, я не причиню ему никакого вреда, не прикажу и не позволю никому причинить ему вред. Этого довольно?
— Более чем довольно, отец. Спасибо тебе…
Оставшись один, Тингол снова долго смотрел на гобелен.
— Судьба, — прошептал он. — Противник невидимый и коварный. Не догнать, не схватить, не пронзить мечом. Победить невозможно, подчиняться тошно. Проклятье судьбе.
* * *
Менегрот подавлял своим великолепием. Берену приходилось бывать в Тол-Сирион и Барад-Эйтель, но по сравнению с Менегротом они бледнели. О собственном замке Каргонд лучше было не вспоминать, иначе на ум немедленно приходило слово «халупа».
Зал, в который они с Лютиэн, лордом Келеборном и леди Галадриэль приплыли на лодке, был не менее сотни ярдов в ширину и тридцати — в высоту. Диковинные наплывы стекали колоннами с потолка и поднимались от пола, в свете фиалов переливались мелкие кристаллики, усыпавшие стены, а пол был почти вровень с подземной рекой и такого же зеленовато-черного цвета. Наверх вела лестница, на которой мог без особых трудностей развернуться в боевой порядок десяток конников.
Держа Лютиэн под руку, он вел ее вверх по лестнице, и придворные расступались перед ними, склоняя головы. Берен всем телом чувствовал осуждение, напряжение, щекочущее чужое любопытство — но глядел прямо перед собой, или на Лютиэн, которая отвечала улыбкой. Эта улыбка несла его вперед как на крыльях. Она не собиралась извиняться перед сородичами за свою любовь, не оправдывалась — гордилась! Смотрите и завидуйте, говорил ее взгляд, это герой, и он любит меня!
Ну раз так, воодушевился Берен, мне сам Моргот не брат. Если Тингол думает, что от всего этого великолепия у меня душа провалится в сапоги, зря он так думает. Чуть крепче он сжал пальцы Лютиэн — и они вошли в верхний зал.
Здесь все было иначе, правильные своды потолка и яшмовые колонны уходили вверх на недосягаемую высоту, а на потолке мозаикой была выложена фреска, изображающая сотворение мира. Третий же зал был выложен малахитом. Берен стиснул зубы, чтоб не раскрыть варежку, подобно деревенскому дураку на ярмарке. Если четвертый зал окажется из чистого золота — удивляться не надо…
Пол четвертого зала был матово-серым, цвета старого серебра. Сам зал не имел, казалось, ни начала, ни конца, потому что нельзя было проследить то место, где пол смыкается со стеной, словно они находились внутри огромного шара. Тот же ровный серый камень покрывал стены, лишенные всяких украшений, не за что глазу зацепиться — и зрение обманывалось их округлыми вогнутыми формами… Светильники горели ровным белым огнем, разбегавшимся вдоль стен по граням крошечных кристалликов.
У дальней стены на высоких креслах из драгоценного маллорна сидели король и королева — Тингол и Мелиан.
Ни один смертный еще не видел в лицо повелителя зачарованного королевства, и, надо сказать, что Тингол превосходил своим достоинством и красотой все рассказы о нем. Длинные пепельные волосы, схваченные легким серебряным обручем короны, падали на плечи и на серебристый плащ короля, отороченный мехом северной белой лисы. Спокойное лицо было цвета топленого молока, глубокие зеленые глаза горели живым огнем.
Мелиан… Вот, в кого лицом, статью, цветом волос и глаз пошла Лютиэн. Только цвет кожи — отцовский, а во всем остальном — Мелиан. Но к настоящей Мелиан Берен не смог бы приблизиться, не думал бы и посметь — такое ощущение ровной, неодолимой силы исходило от нее.
Берен в последний раз оглянулся на Лютиэн — светлое золотое пятнышко среди серебристой мглы — и, оставив ее, сделал еще десять шагов вперед, как она просила, после чего преклонил колено. На миг растерялись все слова приветствия, которое Берен заготовил, но прежде чем он снова собрал их, зазвучал голос Элу Тингола:
— Кто ты, смертный? Почему явился в мой край словно вор?
С возвышения трона его голос взлетал до потолка, обрушиваясь сверху потоком — казалось, он звучит отовсюду.
Человек посмотрел на короля — и слегка разозлился. Кем бы ни был Тингол — Берен не заслужил такого обращения. Он встал и заткнул руки за пояс — старая привычка. Перстень Фелагунда — единственное его украшение — оттягивал средний палец правой руки. Нет, будь Тингол хоть трижды король — Берен ответит ему так, как нужно отвечать на такие слова.
— Отец, это Берен, сын Барахира, — Лютиэн успела раньше. — Правитель Дортониона, враг Моргота. О его подвигах эльфы слагают песни.
— Пусть он сам ответит за себя, — оборвал ее Тингол. — Говори, несчастный, чего ты здесь искал? Что тебе не сиделось в своей стране, почему ты пробрался к нам? Если есть причина не наказывать тебя за дерзость и глупость — называй ее, и быстрее; не испытывай мое терпение.
— Мне в твоих землях не нужно ничего, повелитель, — собственный голос тоже показался Берену слишком громким. — Меня занесли сюда судьба и слепой случай, с них и спрашивай. Я прошел через такие испытания, которые выпали на долю мало кому из эльфов, и только теперь я понял, куда рок меня вел. Здесь я нашел величайшую драгоценность Арды, и отдам ее только вместе с жизнью. От меня ее не укроют ни скала, ни сталь, ни огонь Моргота, ни чары эльфийских королевств. Это сокровище — твоя дочь, король, и нет ей равных среди детей Единого — ни среди старших, ни среди младших.
Только закончив свою речь, Берен понял, что в зале было немножко шумно: шелестели платья и плащи, шушукались вдоль стен подданные Тингола; и все это утихло, оборвалось, как отрезанное — все застыли в полнейшей неподвижности и молчании. Потом, словно рой потревоженных пчел заметался под сводами — зал загудел. Руки мужчин сжались в кулаки, женщины прикрыли лица платками.
Берен посмотрел в глаза короля, потом — на его пальцы, стиснувшие подлокотник, потом — снова в глаза; и понял, что Лютиэн, заставив того поклясться, знала, что делала: Тингол был готов убить его на месте. Пусть и чужими руками — достаточно ткнуть пальцем, и его, безоружного, скрутят и обезглавят быстрее, чем он успеет сказать «Синдар, вы неправы!»
Борьба, происходившая в душе Элу, почти не отражалась на его лице, только глаза пылали бешенством. Он заговорил, когда почти совладал с собой.
— За то, что ты сейчас сказал, я должен бы приговорить тебя к смерти.
— К смерти, — эхом повторил стоявший справа от трона Даэрон.
— И приговорил бы, если бы не клятва, о которой я сейчас горько жалею. Ты свободен, Берен, и самое лучшее для тебя — убраться из Дориата подобру-поздорову. Уползти так же быстро и споро, как ты сюда пролез, в совершенстве освоив науку Моргота прокрадываться и скрываться.
— Довольно, король! — оборвал его Берен.
— Что ты сказал? — шепот Тингола был слышен так же хорошо, как и слова, сказанные в полный голос.
— Я сказал «довольно», Государь Тингол. Тебе прежде никто так не говорил? Я первый, кого ты осыпаешь незаслуженными оскорблениями? Или все остальные были слишком трусливы, чтобы возмутиться? Хочешь меня казнить — казни, я в твоей власти, а ты — в своем праве. Но перестань поливать меня грязью, я этого не заслужил! Вот кольцо, полученное моим отцом от Финрода Фелагунда после битвы в Теснине Сириона. Я — сын Барахира, племянник правителя Бреголаса, последний в роду Беора Старого; десять лет я воевал с Врагом на своей земле. Я не ублюдок, не раб и не предатель, чтобы ты со мной так разговаривал, и я готов отстаивать честь Дома Беора перед кем угодно, будь он хоть трижды король!
— Беор на вашем языке означает «слуга», — процедил сквозь зубы Тингол. — Если тебе нравится — гордись этим.
— «Вассал», — поправил Берен. — Мы вассалы Дома Арфина, и я этим горжусь. Леди Галадриэль не даст соврать: мы честно служили её Дому.
— Осторожней, муж мой, — Мелиан склонилась из кресла в сторону, и ее голос прозвучал только для тех, кто стоял у трона. — Судьба твоего королевства уже сплетена с судьбой этого воина.
Лютиэн неслышно подошла и взяла Берена за руку.
— Я вижу кольцо, сын Барахира, — Тингол улыбнулся краем рта. — Но если ты мужчина — ты не будешь прятаться за заслуги отца. Руку дочери Тингола и Мелиан нужно заслужить, быть потомком вассального дома нолдор и правителем без лена — этого мало.
— Чего же будет достаточно? — спокойно спросил Берен.
— Сокровища. Сокровища, что хранят сталь, скалы и огонь Моргота; сокровища, что драгоценнее всех чар эльфийских королевств. Если судьба и вправду ведет тебя, она приведет тебя и к нему. Клянусь честью, я отдам тебе руку Лютиэн Тинувиэль и признаю право твоих потомков называться моими потомками, когда в мою руку ты вложишь Сильмарилл из короны Моргота. Ты говорил, что за мою дочь тебе не жаль жизни — значит, Сильмарилл не покажется тебе непосильной ценой.
Это было как удар под вздох. Сильмариллы! Камни, украденные Морготом в Благословенной земле! Ради них пролилась кровь короля Финвэ и кровь эльфов Альквалондэ, ради них погиб сам Феанор! Камни, которые эльфийские владыки не могли отвоевать во всей своей силе. Проще было достать луну с неба, чем принести один из них.
Эльфы рассмеялись, и Берену ничего не осталось, как засмеяться — последним, громче всех.
— Так значит, эльфийский король готов отдать свою дочь в обмен на нолдорскую побрякушку, — отсмеявшись, сказал он. — Так дешево ценят синдар своих дочерей — продают за камешки и кольца? Хорошо же, Тингол, ты получишь свой выкуп за невесту. Когда я вернусь, Сильмарилл будет в моей руке. Не в последний раз видимся.
Он поклонился задохнувшемуся от гнева королю и молчаливой королеве, потом повернулся к Лютиэн.
— До свидания, любимая. Придумай, как ты будешь его носить — на груди или в диадеме. Я надеюсь, он окажется достоин твоей красоты.
Они не могли позволить себе даже короткое, невинное, как у брата и сестры, объятие. Берен пожал Лютиэн руки и кивнул на прощание. Слов не было, слова задыхались от боли.
— Даэрон, проводи… гостя. Проследи, чтобы он покинул Дориат как можно скорее. — Тингол встал с кресла, за ним поднялась Мелиан. — Все могут идти.
В опустевшем зале слова звучали ясно и четко.
— Ты перехитрил не Судьбу, отец. — Лютиэн стояла с побледневшим лицом. — Ты перехитрил только самого себя.
— Ему не быть мужем моей дочери, — тихо ответил Тингол. — Даже если он вернется живым в Менегрот. Даже если принесет Сильмарилл.
— Тогда я не буду твоей дочерью, — так же тихо ответила Лютиэн. Ее златотканое платье растворилось в серебристых тенях. Тингол и Мелиан остались одни.
— Ну, скажи мне хоть что-нибудь, — когда тишина стала невыносимой, Тингол взял свою жену за руки, невольно повторяя жест Берена. — Мелиан, любимая, равная луне, солнцу и звездам — скажи, что я сделал не так…
— Я всегда знала, что потеряю вас обоих, — Мелиан быстрым движением смахнула со щеки слезинку. — Только не знала, кого раньше. Знай: если Берен погибнет, выполняя твое задание, то первой будет Лютиэн. Если он принесет камень — первым будешь ты. Я знала это, но не знала, что это случится так скоро… И будет так больно…
Она была духом Арды, одной из тех, кто движет землю, солнце и светила — но в поисках утешения она прижалась к плечу Тингола, чья жизнь была песчинкой в часах Эа; прижалась так, словно он был могущественнее самой судьбы.
— А если человек вернется живым и не принесет камень? — спросил Элу. — Что тогда? Мелиан молча покачала головой — он почувствовал движение своим плечом и знал, что оно означает: этот человек не отступит, а значит — третьего не дано.
«Тогда я», — подумал Тингол. — «Тогда пусть это буду я».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Единственное ли?
— В остальном ты вправе ему отказать.
— А в этом — не вправе?
— Он не совершил никакого преступления.
— Он без моего согласия взял в жены мою дочь, наследницу моего трона!
— Я избрала его по своей воле. Я люблю его, отец.
— О, Эру милостивый… — Тингол застыл у окна, подставив лицо утреннему ветерку. — Как такое возможно?
— Не знаю, отец. Должно быть, это в крови.
— Что? — Тингол на каблуках развернулся к ней и взял за плечи.
— Ты никогда не думал о том, какая пропасть разделяет тебя и мать? И чего стоило ей перешагнуть эту пропасть? И зачем она это сделала? Равная духам солнца, луны и звезд, она пришла к тебе, потому что полюбила тебя.
— Ты не можешь сравнивать.
— Кто и когда лишил меня этого права?
Тингол снова повернулся к ней спиной — и оказался лицом к гобелену, что выткала давным-давно сама Лютиэн. В меру своего тогдашнего, еще неокрепшего, но уже явного таланта, она изобразила эту встречу — своей матери и своего отца…
— Ты говоришь, что если я объявлю его свободным, он уберется и не будет мозолить мне глаза?
— Да, отец, — скрепя сердце, ответила Лютиэн.
— Что ж, быть посему. Я клянусь тебе, что если ты его приведешь во дворец, я не причиню ему никакого вреда, не прикажу и не позволю никому причинить ему вред. Этого довольно?
— Более чем довольно, отец. Спасибо тебе…
Оставшись один, Тингол снова долго смотрел на гобелен.
— Судьба, — прошептал он. — Противник невидимый и коварный. Не догнать, не схватить, не пронзить мечом. Победить невозможно, подчиняться тошно. Проклятье судьбе.
* * *
Менегрот подавлял своим великолепием. Берену приходилось бывать в Тол-Сирион и Барад-Эйтель, но по сравнению с Менегротом они бледнели. О собственном замке Каргонд лучше было не вспоминать, иначе на ум немедленно приходило слово «халупа».
Зал, в который они с Лютиэн, лордом Келеборном и леди Галадриэль приплыли на лодке, был не менее сотни ярдов в ширину и тридцати — в высоту. Диковинные наплывы стекали колоннами с потолка и поднимались от пола, в свете фиалов переливались мелкие кристаллики, усыпавшие стены, а пол был почти вровень с подземной рекой и такого же зеленовато-черного цвета. Наверх вела лестница, на которой мог без особых трудностей развернуться в боевой порядок десяток конников.
Держа Лютиэн под руку, он вел ее вверх по лестнице, и придворные расступались перед ними, склоняя головы. Берен всем телом чувствовал осуждение, напряжение, щекочущее чужое любопытство — но глядел прямо перед собой, или на Лютиэн, которая отвечала улыбкой. Эта улыбка несла его вперед как на крыльях. Она не собиралась извиняться перед сородичами за свою любовь, не оправдывалась — гордилась! Смотрите и завидуйте, говорил ее взгляд, это герой, и он любит меня!
Ну раз так, воодушевился Берен, мне сам Моргот не брат. Если Тингол думает, что от всего этого великолепия у меня душа провалится в сапоги, зря он так думает. Чуть крепче он сжал пальцы Лютиэн — и они вошли в верхний зал.
Здесь все было иначе, правильные своды потолка и яшмовые колонны уходили вверх на недосягаемую высоту, а на потолке мозаикой была выложена фреска, изображающая сотворение мира. Третий же зал был выложен малахитом. Берен стиснул зубы, чтоб не раскрыть варежку, подобно деревенскому дураку на ярмарке. Если четвертый зал окажется из чистого золота — удивляться не надо…
Пол четвертого зала был матово-серым, цвета старого серебра. Сам зал не имел, казалось, ни начала, ни конца, потому что нельзя было проследить то место, где пол смыкается со стеной, словно они находились внутри огромного шара. Тот же ровный серый камень покрывал стены, лишенные всяких украшений, не за что глазу зацепиться — и зрение обманывалось их округлыми вогнутыми формами… Светильники горели ровным белым огнем, разбегавшимся вдоль стен по граням крошечных кристалликов.
У дальней стены на высоких креслах из драгоценного маллорна сидели король и королева — Тингол и Мелиан.
Ни один смертный еще не видел в лицо повелителя зачарованного королевства, и, надо сказать, что Тингол превосходил своим достоинством и красотой все рассказы о нем. Длинные пепельные волосы, схваченные легким серебряным обручем короны, падали на плечи и на серебристый плащ короля, отороченный мехом северной белой лисы. Спокойное лицо было цвета топленого молока, глубокие зеленые глаза горели живым огнем.
Мелиан… Вот, в кого лицом, статью, цветом волос и глаз пошла Лютиэн. Только цвет кожи — отцовский, а во всем остальном — Мелиан. Но к настоящей Мелиан Берен не смог бы приблизиться, не думал бы и посметь — такое ощущение ровной, неодолимой силы исходило от нее.
Берен в последний раз оглянулся на Лютиэн — светлое золотое пятнышко среди серебристой мглы — и, оставив ее, сделал еще десять шагов вперед, как она просила, после чего преклонил колено. На миг растерялись все слова приветствия, которое Берен заготовил, но прежде чем он снова собрал их, зазвучал голос Элу Тингола:
— Кто ты, смертный? Почему явился в мой край словно вор?
С возвышения трона его голос взлетал до потолка, обрушиваясь сверху потоком — казалось, он звучит отовсюду.
Человек посмотрел на короля — и слегка разозлился. Кем бы ни был Тингол — Берен не заслужил такого обращения. Он встал и заткнул руки за пояс — старая привычка. Перстень Фелагунда — единственное его украшение — оттягивал средний палец правой руки. Нет, будь Тингол хоть трижды король — Берен ответит ему так, как нужно отвечать на такие слова.
— Отец, это Берен, сын Барахира, — Лютиэн успела раньше. — Правитель Дортониона, враг Моргота. О его подвигах эльфы слагают песни.
— Пусть он сам ответит за себя, — оборвал ее Тингол. — Говори, несчастный, чего ты здесь искал? Что тебе не сиделось в своей стране, почему ты пробрался к нам? Если есть причина не наказывать тебя за дерзость и глупость — называй ее, и быстрее; не испытывай мое терпение.
— Мне в твоих землях не нужно ничего, повелитель, — собственный голос тоже показался Берену слишком громким. — Меня занесли сюда судьба и слепой случай, с них и спрашивай. Я прошел через такие испытания, которые выпали на долю мало кому из эльфов, и только теперь я понял, куда рок меня вел. Здесь я нашел величайшую драгоценность Арды, и отдам ее только вместе с жизнью. От меня ее не укроют ни скала, ни сталь, ни огонь Моргота, ни чары эльфийских королевств. Это сокровище — твоя дочь, король, и нет ей равных среди детей Единого — ни среди старших, ни среди младших.
Только закончив свою речь, Берен понял, что в зале было немножко шумно: шелестели платья и плащи, шушукались вдоль стен подданные Тингола; и все это утихло, оборвалось, как отрезанное — все застыли в полнейшей неподвижности и молчании. Потом, словно рой потревоженных пчел заметался под сводами — зал загудел. Руки мужчин сжались в кулаки, женщины прикрыли лица платками.
Берен посмотрел в глаза короля, потом — на его пальцы, стиснувшие подлокотник, потом — снова в глаза; и понял, что Лютиэн, заставив того поклясться, знала, что делала: Тингол был готов убить его на месте. Пусть и чужими руками — достаточно ткнуть пальцем, и его, безоружного, скрутят и обезглавят быстрее, чем он успеет сказать «Синдар, вы неправы!»
Борьба, происходившая в душе Элу, почти не отражалась на его лице, только глаза пылали бешенством. Он заговорил, когда почти совладал с собой.
— За то, что ты сейчас сказал, я должен бы приговорить тебя к смерти.
— К смерти, — эхом повторил стоявший справа от трона Даэрон.
— И приговорил бы, если бы не клятва, о которой я сейчас горько жалею. Ты свободен, Берен, и самое лучшее для тебя — убраться из Дориата подобру-поздорову. Уползти так же быстро и споро, как ты сюда пролез, в совершенстве освоив науку Моргота прокрадываться и скрываться.
— Довольно, король! — оборвал его Берен.
— Что ты сказал? — шепот Тингола был слышен так же хорошо, как и слова, сказанные в полный голос.
— Я сказал «довольно», Государь Тингол. Тебе прежде никто так не говорил? Я первый, кого ты осыпаешь незаслуженными оскорблениями? Или все остальные были слишком трусливы, чтобы возмутиться? Хочешь меня казнить — казни, я в твоей власти, а ты — в своем праве. Но перестань поливать меня грязью, я этого не заслужил! Вот кольцо, полученное моим отцом от Финрода Фелагунда после битвы в Теснине Сириона. Я — сын Барахира, племянник правителя Бреголаса, последний в роду Беора Старого; десять лет я воевал с Врагом на своей земле. Я не ублюдок, не раб и не предатель, чтобы ты со мной так разговаривал, и я готов отстаивать честь Дома Беора перед кем угодно, будь он хоть трижды король!
— Беор на вашем языке означает «слуга», — процедил сквозь зубы Тингол. — Если тебе нравится — гордись этим.
— «Вассал», — поправил Берен. — Мы вассалы Дома Арфина, и я этим горжусь. Леди Галадриэль не даст соврать: мы честно служили её Дому.
— Осторожней, муж мой, — Мелиан склонилась из кресла в сторону, и ее голос прозвучал только для тех, кто стоял у трона. — Судьба твоего королевства уже сплетена с судьбой этого воина.
Лютиэн неслышно подошла и взяла Берена за руку.
— Я вижу кольцо, сын Барахира, — Тингол улыбнулся краем рта. — Но если ты мужчина — ты не будешь прятаться за заслуги отца. Руку дочери Тингола и Мелиан нужно заслужить, быть потомком вассального дома нолдор и правителем без лена — этого мало.
— Чего же будет достаточно? — спокойно спросил Берен.
— Сокровища. Сокровища, что хранят сталь, скалы и огонь Моргота; сокровища, что драгоценнее всех чар эльфийских королевств. Если судьба и вправду ведет тебя, она приведет тебя и к нему. Клянусь честью, я отдам тебе руку Лютиэн Тинувиэль и признаю право твоих потомков называться моими потомками, когда в мою руку ты вложишь Сильмарилл из короны Моргота. Ты говорил, что за мою дочь тебе не жаль жизни — значит, Сильмарилл не покажется тебе непосильной ценой.
Это было как удар под вздох. Сильмариллы! Камни, украденные Морготом в Благословенной земле! Ради них пролилась кровь короля Финвэ и кровь эльфов Альквалондэ, ради них погиб сам Феанор! Камни, которые эльфийские владыки не могли отвоевать во всей своей силе. Проще было достать луну с неба, чем принести один из них.
Эльфы рассмеялись, и Берену ничего не осталось, как засмеяться — последним, громче всех.
— Так значит, эльфийский король готов отдать свою дочь в обмен на нолдорскую побрякушку, — отсмеявшись, сказал он. — Так дешево ценят синдар своих дочерей — продают за камешки и кольца? Хорошо же, Тингол, ты получишь свой выкуп за невесту. Когда я вернусь, Сильмарилл будет в моей руке. Не в последний раз видимся.
Он поклонился задохнувшемуся от гнева королю и молчаливой королеве, потом повернулся к Лютиэн.
— До свидания, любимая. Придумай, как ты будешь его носить — на груди или в диадеме. Я надеюсь, он окажется достоин твоей красоты.
Они не могли позволить себе даже короткое, невинное, как у брата и сестры, объятие. Берен пожал Лютиэн руки и кивнул на прощание. Слов не было, слова задыхались от боли.
— Даэрон, проводи… гостя. Проследи, чтобы он покинул Дориат как можно скорее. — Тингол встал с кресла, за ним поднялась Мелиан. — Все могут идти.
В опустевшем зале слова звучали ясно и четко.
— Ты перехитрил не Судьбу, отец. — Лютиэн стояла с побледневшим лицом. — Ты перехитрил только самого себя.
— Ему не быть мужем моей дочери, — тихо ответил Тингол. — Даже если он вернется живым в Менегрот. Даже если принесет Сильмарилл.
— Тогда я не буду твоей дочерью, — так же тихо ответила Лютиэн. Ее златотканое платье растворилось в серебристых тенях. Тингол и Мелиан остались одни.
— Ну, скажи мне хоть что-нибудь, — когда тишина стала невыносимой, Тингол взял свою жену за руки, невольно повторяя жест Берена. — Мелиан, любимая, равная луне, солнцу и звездам — скажи, что я сделал не так…
— Я всегда знала, что потеряю вас обоих, — Мелиан быстрым движением смахнула со щеки слезинку. — Только не знала, кого раньше. Знай: если Берен погибнет, выполняя твое задание, то первой будет Лютиэн. Если он принесет камень — первым будешь ты. Я знала это, но не знала, что это случится так скоро… И будет так больно…
Она была духом Арды, одной из тех, кто движет землю, солнце и светила — но в поисках утешения она прижалась к плечу Тингола, чья жизнь была песчинкой в часах Эа; прижалась так, словно он был могущественнее самой судьбы.
— А если человек вернется живым и не принесет камень? — спросил Элу. — Что тогда? Мелиан молча покачала головой — он почувствовал движение своим плечом и знал, что оно означает: этот человек не отступит, а значит — третьего не дано.
«Тогда я», — подумал Тингол. — «Тогда пусть это буду я».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186